Слишком шумные дети и никакого спасения
Илья Забежинский
Вася П., третьеклассник девяти с половиной лет от роду, происходил из многодетной православной неполной семьи, проживавшей в комнате небольшого размера в огромной коммунальной квартире где-то в Московском районе города Санкт-Петербурга. Среди своих семерых братьев и сестер Вася был не то чтобы младшим, но и не то чтобы старшим, так, посерединке.
А неполной семья Васи была по следующей причине.
Дело в том, что отец его Иван Сергеевич П., никогда нигде особо не работавший и с молодых лет подвизавшийся в храме церковным сторожем, сорокалетний обросший длинной бородой немного сутуловатый мужчина, обнаружил вдруг, что жена его Анастасия Витальевна, тоже по многодетности нигде не работавшая, тридцатипятилетняя достаточно постаревшая простоволосая женщина, а также прижитые с нею восемь ребятишек от двух лет и до четырнадцати, создают столько вокруг него всяческого шума и суеты, что сосредоточиться ему на вопросах собственного спасения, духовной жизни и необходимого для того молитвенного делания нет у него никакой возможности.
Уже давно, следует признать, Иван Сергеевич грустил и вздыхал по этому поводу, жаловался одному батюшке, другому, прихожанам жаловался, и при этом, при всей связности и очевидности приводимых им аргументов, вычитанных в тоненьких монашеских книжках, в пользу того, как жизненно необходимы спасающемуся именно покой и тишина, нигде и ни у кого Иван Сергеевич не находил понимания.
И вот одним серым дождливым петербургским вечером Иван Сергеич, обойдя спавших к тому времени детей, благословил их каждого тихим отеческим благословением, поручив тем самым непосредственному попечению самого Господа Бога, сказал жене своей Анастасии Витальевне, что отправляется на ночную вахту в храм, а сам отбыл в неизвестном направлении.
Как позже уже выяснилось, отбыл он на поезде в направлении карельского города П., где сел на пассажирское речное судно «Капитан Громов», каковое и доставило его на небольшой, но известный уединенный остров, на котором располагается один известный православный монастырь, к которому сердце Ивана Сергеевича пылало уже не один год, несмотря на беспрестанное зачатие и рождение многочисленных деток и всякую прочую семейную жизнь.
Там, в монастыре, он сказался Божьим странником и взялся за нехитрую кормежку подвизаться в том, в чем и так уж много лет подвизался, то есть сторожить один из храмов монастыря, да и всякую прочую нехитрую работу делать – листья мести, снег грести и, главное, без всякого отвлечения на ненужные житейские хлопоты.
Ну и куда человека Божьего девать, подумал отец игумен, денег не просит, а прокормить – прокормим с Божьей-то помощью? И оставил Ивана Сергеича в монастыре безо всякого подозрения насчет брошенных где-то жены и восьмерых деток.
Старец женихов не благословлял, но пришлось спасаться чадородием
Теперь история про Васину маму.
Анастасия Витальевна происходила из благочестивой украинской православной семьи, которая проживала в большом селе не очень далеко от города Киева. В селе этом был большой храм, практически собор, где настоятель, седой и одновременно чернобровый, почитался в округе старцем, так как потратил многие уже годы на борьбу с кодами, номерами, женскими брюками и женскими стрижками, то есть торчащими из-под платков, как он говорил, «кобылячьими челками», всей-всей этой нечистью, препятствующей спасению честных христиан.
Старец давно уже поглядывал внимательно на девицу Анастасию, женихов искать не благословлял и возвещал родителям ее особое некое великое предназначение. Наконец, по достижении ею девятнадцати лет старец объявил матери послать девицу в город Санкт-Петербург для поступления на жительство в один известный женский монастырь. И вот как раз на пороге того самого монастыря жизнь Анастасии Витальевны и переменилась к этому самому великому поприщу.
Поезд ее из Киева пришел поздно вечером. До монастыря она добиралась на трех трамваях. Игумении в городе не оказалось, отбыла в Святую Землю в паломничество, а сестры пустить ее не решились дальше порога в ночное время и посоветовали пойти поискать жилье где-нибудь до утра. Вот тут и пришел ей на помощь молодой еще в ту пору Иван Сергеевич П., который именно в тот самый час промыслительно испытал горячее желание побывать под стенами вышеупомянутого монастыря, переживая особое молитвенное настроение, которое требовало от него не только помолиться, но еще и приложиться коленопреклоненно к вековым камням, составлявшим цокольный этаж монастыря, правее от главного входа.
И вот, значит, облобызав священные камни и подымаясь с колен, увидел он диво дивное и чудо чудное, украинскую красавицу Анастасию Витальевну с коричневым дерматиновым чемоданчиком в руке и отчаянием в сердце. Он, конечно же, не смог бросить ее на берегу тихой закованной в гранит петербуржской речки, над которой возвышался вышеупомянутый монастырь, и позвал ее провести ночь в его маленькой комнатке в большой коммунальной квартире где-то в Московском районе. Конечно же, исключительно с христианскими мотивами странноприимства и нищелюбия.
А куда, спрашивается, было Анастасии Витальевне деваться? Тем более что Иван Сергеевич явился ей человеком большой молитвы и бескорыстия, как она успела заметить, будучи выставлена сестрами на улицу из обители, где по слову старца планировала в тишине и уединении провести последние лет семьдесят – семьдесят пять своей недолгой еще девичьей жизни.
Конечно же, Иван Сергеич был человек не только верующий, но еще и порядочный. Ничего такого он в уме и не держал, когда привез киевскую гостью к себе домой, уложил спать на раскладушке, а наутро предложил ей до поступления в монастырь провезти ее, показать петербургские святыни. И на следующий день еще повез показывать святыни. И еще на следующий. Потом, когда святыни кончились, он возил ее и показывал просто разные церкви и соборы, потом часовни, потом, разумеется, кладбища и прочие петербуржские достопримечательности.
Все это время они, разумеется, усердно молились утренними и вечерними молитвами, а также читали акафисты и каноны и просто вели душеспасительные беседы о христианской жизни, отчего достигли друг к другу такого всестороннего расположения, после которого Иван Сергеич просто-напросто уже предложил девице Анастасии Витальевне пойти и обвенчаться и дальнейший свой жизненный путь в Царствие Небесное прокладывать вместе.
Анастасия Витальевна, конечно, была уже невероятно очарована христианско-подвижническим образом Ивана Сергеича, но пыталась приводить аргументы в виде благословения чернобрового киевского старца на монашество. На это Иван Сергеич ей отвечал в духе, что «наши-то старцы покрепче, небось, будут ваших-то», и действительно свозил ее к такому старцу с седыми бровями, который и наставил Анастасию Витальевну в том, что женщина спасается чадородием, тем более, погляди-ка: мусульмане рожают. А русские перестали. Демография в стране в упадке. Потому, чада, женитесь и размножайтесь, мое вам такое благословение.
Вот таким образом и образовалась крепкая православная семья, чью жизнь я не стану вам описывать в деталях, потому что, кроме подробностей ухода Ивана Сергеича от суеты этой семейной жизни в монастырь, более ничего о ней и не знаю. То есть я не знаю, как они там жили вдесятером в этой крошечной комнатке в коммуналке. Как и на что жили вдесятером, имея детское пособие от государства, не превышавшее одной тысячи двухсот рублей на каждого несовершеннолетнего, и нехитрую материальную помощь со стороны отца настоятеля за труды Ивана Сергеича по ночной охране храма. Да я и вообще ничего бы не знал про них и про Васю П., если бы не история, которая приключилась с ним не далее как третьего дня, в Светлый понедельник, сразу же после Пасхи.
Его разбудил кондуктор
А хронология этой истории примерно такая.
В школе, в которой учился Вася, учились и все остальные его братья и сестры, которые достигли уже школьного возраста. И вот в понедельник мама его Анастасия Витальевна со всеми своими еще дошкольными детьми пришла встретить их всех после уроков, чтобы отправиться всей своей неполной многочисленной семьей в гости к одной знакомой, точнее куме, как ее звали, мы не знаем, чтобы попраздновать Пасху с куличами, крашеными яйцами и прочими скоромными угощениями.
Может быть, эта кума им чем-то помогала, может быть, у нее были какие-то вещи новые или не очень новые для Васиных братьев и сестер, может быть, она просто была добрая женщина, которая любила Анастасию Витальевну и ее деток, мы не знаем. Это была семья, которой вообще многие помогали, особенно после ухода Ивана Сергеича к новой молитвенной жизни в островной монастырь. Я знал даже одного церковного певчего, а по совместительству сотрудника Ленконцерта, который некоторые свои гонорары втайне от своего собственного семейства передавал на содержание семейства Анастасии Витальевны, потому что не мог смотреть на эту бесконечную многодетную богоспасаемую бедность.
Так вот, они закончили все свои уроки. И Вася в том числе. И вместе с мамой направились на остановку автобуса, номер которого Вася не заметил и не запомнил, но на который они все благополучно и сели. А поскольку всего их вместе с мамой было девять душ, а автобус был достаточно переполнен, то дети начали более или менее равномерно распределяться по территории салона, заполняя собой редкие уже на тот момент пустоты среди других пассажиров.
Вот в поисках такой пустоты Вася распределился аж до самого хвоста автобуса, где и обнаружил вдруг пустовавшее свободное сиденье прямо возле окошка. Мама сказала, когда автобус подъезжал только, что выходить им надо будет через восемь остановок. И Вася, прислонясь виском к холодному стеклу, терпеливо считал остановки. Но машин было вокруг много. Поэтому автобус ехал медленно. И народ в автобус прибывал беспрестанно. И Вася потихонечку начал сбиваться в числе остановок. А потом начал немножечко подклевывать носом. А потом и вовсе заснул.
И когда мама попыталась огласить на весь автобус, что пора выходить, и когда самая старшая из детей Вероника попыталась сделать то же самое, и даже когда двери закрылись, и водитель тронул и повел автобус дальше, к цели на другом конце огромного города, Вася спал, покачивая головой в такт покачиванию автобуса, его длинная шея покойно выглядывала из застиранного и заглаженного, посеревшего воротничка школьной рубашки, которая еще и до Васи успела сменить не одного тонкошеего владельца, а тонкая прозрачная невесомая слюнка скопилась крошечным легким пузыриком в уголке его приоткрытого рта. Вот так Вася спал.
Его разбудил кондуктор, когда из автобуса вышли все пассажиры, на кольце.
И мы не можем сказать с вами про того кондуктора, что он проявил в отношении Васи какое-то особое равнодушие.
Был он человек немолодой, одинокий, положительный, даже православный. Мало того, в Церкви Божией служил он псаломщиком в свободное от кондукторской работы время. Знал хорошо Священное Писание. Знал ход службы христианской. Апостол читал без подготовки и даже местами понимал. Имел много знакомых среди прихожан. Выносил им просфоры служебные и антидоры. Получал от них за это нехитрое вспомоществование. На крестном ходе ходил впереди всех с фонарем. Знал, что первое дело его на крестном ходе – это беспрестанно оглядываться на отца настоятеля, чтобы следить, в удобном ли темпе он идет, не отстает ли отец настоятель или, наоборот, не наступает ли на пятки впереди идущим.
То есть он, по всему, был человек богобоязненный и человеколюбивый. И к Васе он подошел безо всяких затей и какой-нибудь злобы. Тем более что в городе часто школьники путешествуют на общественном транспорте без родителей. И не только такие третьеклассники, как Вася П., но бывают даже и первоклассники, еще меньшего роста. Да и Вася, надо признать, ведь не просил же у человеколюбивого кондуктора помощи, не спрашивал, куда он приехал и куда ему ехать дальше, а просто встал, потянулся, захватил школьный рюкзачок и вышел на улицу.
А кондуктор, освободив тем самым салон, пошел вперед к кабине, постучать водителю, что можно ехать на пересменку. И даже, глядя Васе вслед, подумал о том, что вот какой тоненький парнишка пошел, склонившись под своим рюкзачком, и даже мысленно перекрестил его и покачал головой, но вспомнил, когда автобус уже развернулся, что на пересменке ждет его стакан горячего чая и пакет сушек, припрятанный им в комнате отдыха кондукторов, и перестал тут же думать и про Васю, и про его рюкзачок.
И Вася повернул направо
А Вася, когда вышел на улицу, первым делом, как учила мама, застегнул воротник куртки, натянул поглубже шапку, закинул за спину рюкзак и спрятал зябнувшие руки в карманы. И тогда только он увидел, что автобус, на котором он приехал, куда-то уехал. А на нем уехал и единственный хоть чуть-чуть знакомый ему человек – кондуктор, который мог бы объяснить и ему самому и всем остальным людям, откуда он, Вася, сюда прибыл. А вот этого знания как раз у Васи и не было, куда ему отсюда, из совершенно незнакомого места, нужно возвращаться.
А место и правда было для него неизвестное. Вася оказался на каком-то огромном пустыре, где автобусы пассажиров высаживали, затем уезжали в автопарк, а сажали новых уже на какой-то другой улице. При этом пассажиры, когда только покидали автобусы на кольце, тут же куда-то спешно исчезали. Поэтому на пустыре в тот момент не оказалось, кроме третьеклассника Васи П., вообще ни одного человека.
Надо сказать, что если бы они даже и оказались, то вряд ли появление на пустыре третьеклассника с рюкзачком за спиной произвело бы хоть на кого-нибудь хоть какое-то особое впечатление, чтобы кто-нибудь стал бы подбегать к Васе и спрашивать: «Ах, чем тебе, мальчик, помочь?» С другой стороны, Вася, как и многие другие третьеклассники, не горел особым желанием общаться с незнакомыми взрослыми и вряд ли полез бы сам к ним с дурацким вопросом: «Простите, пожалуйста, вы не знаете случайно, где я нахожусь?»
Поэтому Вася просто стоял и рассуждал, как ему следует поступить в этой ситуации.
Он проспал. Мама с братьями-сестрами осталась где-то позади. Где он находится, он не знает, куда ему идти, он тоже не знает.
Но Вася, надо это учесть, был достаточно взрослый мальчик, девять лет – это уже возраст. Во-вторых, он не был избалованным домашним нытиком, все-таки он был средним братом всех остальных семерых своих братьев и сестер. Поэтому он не стал плакать и сходить с ума. Он попытался найти какое-то решение.
И вот тут на помощь ему пришел тот факт, что в нашей стране уже многие годы, независимо от материального благополучия и социального происхождения, все дети получают обязательное среднее образование. То есть ходят в школу. А в школе нашей, и на это даже многие родители сетуют, детям дают совершенно разносторонние знания, которые даже иногда кажутся многим избыточными.
Так вот, оказавшись в практически безвыходном положении, Вася вспомнил, что не далее как на прошлой, то есть на Страстной неделе, к ним в класс приходил преподаватель ОБЖ, отставной подтянутый военный, с достаточно простым и ясным взглядом на мир, и в порядке общего знания рассказывал им уверенно, что им делать и как поступать в непредвиденных экстремальных ситуациях.
И вот как раз в этот его приход Вася не болтал с другом своим по парте Кешей Т., а очень даже внимательно слушал и запомнил, что если человек где-нибудь потеряется или заблудится, то самый верный способ куда-нибудь в нужное место выйти – это найти линию высоковольтных передач с большими столбами-башнями и вот вдоль этой линии все идти и идти, никуда не сворачивая, и тогда обязательно куда-нибудь придешь.
Вот это всплывшее в мозгу замечательное правило (мы бы сейчас сказали по-интернетному «лайфхак», но Вася этого слова не знал, потому что интернет в его семье был совершенно ортодоксально запрещен), это правило так осветило его курносое, бледненькое, с небольшими конопушками, тонкое лицо, что когда он, оглядевшись, увидел в некотором удалении от автобусного пустыря те самые огромные столбы-башни, он пустился просто бегом бежать по грунтовой, присыпанной апрельским снежком дорожке, пока не добежал до линии передач.
Возле линии передач он не стал задерживаться и обдумывать, в какую сторону вдоль этих линий ему следует идти. Ну, если и задержался, то не больше, чем на мгновение, и поворотил направо. Может быть, оттого, что левая нога его была более сильная и сама возле линии поворотила движение его тела направо. Может быть, оттого, что справа, а не слева сквозь апрельскую серую хмарь пробивался незатейливый солнечный робкий проблеск. Может быть, на дорожке, которая вела направо, снег был белее и более утоптан. Может быть, оттого, что в православном сознании право всегда значительно лучше, чем лево. Мы не знаем, почему, но, как сказал бы любой маломальский православный читатель, воля Божия была, чтобы повернул Вася действительно направо.
А повернув, он достаточно бодро зашагал по дорожке, на которой мерзлая земля перемежалась все еще с не растаявшим снегом, а та часть снега, которая уже растаяла, превратилась в серые широкие лужи, в которых отражались столбы линии электропередач, кустики высокой засохшей прошлогодней травы по краям дороги и Вася П., который по этой дороге шагал.
И в лужу больше не лезь
Теперь, пока Вася шагает по дорожке, мимо столбов и луж, нужно нам попытаться ответить вот на какой вопрос. А о чем думал Вася П., вот так шагая? Он не думал, кстати, о потерявшейся где-то на остановке маме. О братьях и сестрах своих не думал. Не вспоминал исчезнувшего в поисках вечной жизни папу. А думал он про зябликов.
Учительница как раз сегодня рассказывала им, что зяблики первыми прилетают с юга в наши края, когда снег еще не сошел. И что, наверное, поэтому их и назвали зябликами. Потому что в зябкое время они возвращаются. Вася, который, кроме чаек, воробьев и голубей, других птиц в своей жизни не встречал, ах да, еще городских ворон, шел и думал, какие они, зяблики. Что они, допустим, такие серенькие и длинношеие. И крылышки у них острые. И лапки желтенькие и тоненькие.
И вот он, Вася, уверенно достаточно вышагивает среди мерзлой земли, талого снега и прозрачных луж. А зяблик, допустим, на тоненьких желтых ножках по снегу, по снегу и – в ту же лужу и острым своим клювом пьет. До этого он, например, нашел где-то среди травы божью коровку. Вася представил себе божью коровку, как ее нашел бедный зяблик, и ему стало жалко божью коровку. И он тогда решил, что зяблик нашел, ну скажем, червячка.
Фото: Шаня / filens.info
Вася попытался представить себе этого червячка. И червячка Васе тоже стало жалко. И вот он шел и пытался представить, кого бы мог найти себе для еды маленький озябший зяблик, чтобы его было не очень жалко съесть. И сердце Васино саднило от любви к каждой Божьей букашечке, которая могла бы сгодиться зяблику в еду. И тогда Вася решил, что пускай зяблик найдет себе зернышки, и чтобы запить это зернышко, выйдет на дорогу, зайдет тоненькими своими желтенькими ножками в лужу и станет пить. И ноги у него будут зябнуть. И крылышки остренькие будут зябнуть. И шейку тоненькую он втянет в плечи, чтобы она тоже не зябла. И вот тогда Вася увидит того зяблика, наклонится, возьмет его в руки, согреет в ладонях и спрячет за пазуху. А когда зяблик оттуда, из-за пазухи будет выглядывать на свет Божий, он, Вася, будет гладить его по головке пальчиком и приговаривать:
– Ну, куда ты, дурачок, вылез, замерзнешь ведь.
И вот при таких, значит, мыслях Вася вдруг поднял голову, посмотрел прямо перед собой и внезапно увидел в большой луже, пересекавшей дорожку, по которой он шел, маленькую птичку на тонких ножках. И Вася сразу же понял, что это зяблик. И он настолько продолжал еще быть мыслями с этим зябликом и видел перед собою этого зяблика, что продолжал идти вперед, к нему, не останавливаясь, не разбирая, лужа перед ним или подмерзшая земля. И зашел прямо ногами в эту лужу. И стоял и смотрел. И в восторге и умилении от того, что видит зяблика перед собою, не заметил, что ботинки его наполняются холодной водою из лужи. Но он все стоял и смотрел на зяблика, а зяблик стоял и смотрел на него. Пока не услышал вдруг низкий голос:
– Вот дурной пацан, в лужу залез. Ну-ка вылезай быстро.
Тут чья-то большая рука обхватила его и вытащила из лужи на дорожку.
Вася, который продолжал еще смотреть прямо перед собой, не успел заметить, как и куда вдруг исчез зяблик, но в луже его уже точно не было, тогда он поднял глаза и увидел перед собой мужчину в длинном черном плаще с окладистой бородой и женщину в платке и длинной юбке.
– Ну, и зачем ты полез в лужу? – продолжал басить мужчина в плаще.
– Да эти ходют бесхозные нынче, никто за детками не следит, – будто бы запела вдруг женщина в длинной юбке. – Никому нет дела до детей. Наши вон в поселке, пьют все. Или на работе. Страх Божий потеряли. Дети сами себе предоставлены.
– Ноги-то мокрые, небось? – спросил бородатый.
Вася кивнул.
– Ну, здесь до дома тебе уже недалеко, беги скорей, только не зевай больше. И как придешь, сразу переобуйся. Понял? – бородатый взглянул на часы. – Ах, Анна Михайловна, говорил же вам, не лучший день сегодня дачу вашу освящать. Мне еще дочку с музыки забирать нужно.
– Ну а как же, батюшка, ну а как же? – запела снова женщина в длинной юбке. – На Красную горку выезжать хочу на дачу, сезон открывать. Как же в неосвященную?
– Ты понял насчет ботинок? – пробасил снова бородатый. – Давай-ка бегом домой, и в лужу больше не лезь, – и положил Васе руку на голову. – Беги с Богом. А вы, Анна Михайловна, давайте-ка поскорее. Матушка меня и так съест.
И зашагали быстро-быстро. При этом бородатый в плаще несколько раз оглядывался, чтобы точно быть уверенным, что Вася не стоит больше в луже, а тоже шагает в правильно выбранном им направлении.
Ноги были мокрые и хлюпали. Зяблик улетел. Встреча со взрослыми немного привела Васю в обыденный мир. Надо идти. Надо маму искать. И он снова пошел.
Теперь он следил за дорогой. Теперь он обходил лужи. Теперь он беспрестанно поглядывал на столбы-башни и на провода, потому что именно они показывали ему путь домой. И когда совсем скоро дорожка вдоль столбов вывела его вдруг из леса на асфальтовую дорогу, то он не стал задумываться, направо ему идти вдоль этой дороги или налево. Встретит он там какие-нибудь дачи или деревни? Он пошел дальше прямо, вдоль столбов, вдоль линии электропередач, именно так, как велел ему на уроке преподаватель ОБЖ.
И Бог появился
Он, судя по всему, достаточно долго так шел. Потому что начало смеркаться. Мокрые ноги отяжелели. Он спотыкался. Все реже обходил лужи. Рюкзак сползал, его приходилось все время встряхивать обратно на спину. Под ложечкой сосало нестерпимо. А конца и края тем столбам не было. А идти надо было, и он шел.
И вот так, почти уже в полной темноте, Вася подошел к широкой и глубокой канаве, которая пересекала линию передач. То есть он шел и думал, что вот-вот придет. А тут – канава. А за канавой дальше и дальше шла линия передач. Поэтому Вася не сомневался, что ему делать, и начал спускаться в канаву.
Там, по канаве, тек быстрый ручей талой воды. Через ручей были брошены какие-то кривые сучковатые палки, доски. И Вася, как спустился, начал медленно по этим палкам и доскам переходить. Он где-то ногами только шел, где-то наклонялся и вставал на четвереньки. Еще портфель падал с плеч. Еще ноги плохо слушались. И палки под ногами были мокрыми и слегка обледеневшими.
В общем, он упал. Где-то посередине ручья он поскользнулся и свалился в воду.
Там было неглубоко, по пояс Васе, не больше. Но он упал спиной, не ударился почти, но сразу же весь намок.
Главное, он, когда падал, следил, прежде всего, чтобы рюкзак с учебниками не потерять – вот эта ответственность ребенка из бедной семьи была в нем воспитана. И рюкзачка он не потерял, успел схватить уже в воде.
По другому берегу ручья, мокрый по самую шею, выкарабкался Вася наверх.
Стемнело. Сил у него не было. Он выкарабкался и лег на землю.
Его бил озноб. Одежда была ледяной и снаружи начала уже покрываться тонкой ледяной корочкой. Он взял рюкзак, прижал его к груди и попытался свернуться вокруг него клубочком. Про дальнейший путь вдоль линии электропередач он уже не думал, в мозгу его продолжали еще носиться какие-то обрывки мыслей, молитв, церковных пений, образы горящих свечек в храме, куличи, которые они вчера освящали, мама, учитель ОБЖ, снова свечи.
И посреди всего этого мелькания Вася понял, что вот сейчас уже должен появиться Бог, то есть Иисус Христос.
И Бог появился. И Вася понял, что он увидел Бога. Как он Его увидел, он не знал, просто знал, что это Бог. Сначала зазвонил колокол, он звонил тонко-тонко, как-то несерьезно, и сперва где-то в отдаленьи. А потом все ближе и ближе. И когда совсем звонко зазвенело, прямо над ухом, Иисус Христос наклонился к нему и стал трясти его за плечи.
И Вася сказал ему:
– Если хочешь, Господи, можешь меня и дальше трясти. Делай со мной, что хочешь.
А Иисус Христос наклонился совсем-совсем близко к нему и говорил, почему-то странно коверкая слова:
– Эй, чиво спишь, чиво мокрый такой? Ай-ай! Сафсем мокрый. Ай-ай! Сачем в канаву лазал? Сачем мокрый?
– Отнеси меня к маме, Господи, – сказал Вася. – Я к маме хочу.
Бог, у которого не было почему-то бороды и усов, как на иконах, а были густые рыжие брови и раскосые слегка глаза, светил Васе в лицо фонариком.
– К маме! Канеэшна, к маме сичас отнесу. Ай-ай! Сафсем халодний! На, сичас тибе сначала в маю куртка савернем. Иди сюда. Сичас на виласипеде паедем.
– К маме, Господи, – прошептал Вася.
– К маме! Канеэшна, к маме.
Бог сгреб Васю в охапку, погрузил на свой велосипед, обнял и повез по дорожке. А дальше, дальше его стало качать, качать, Вася дремал. В объятиях Иисуса Христа ему было тихо, тепло и спокойно, и только маленький несерьезный колокольчик звенел где-то возле уха.
– Мы едем на велосипеде в рай, – подумал Вася, – к маме в рай. В рай…
В раю он очнулся от резкого запаха. Было жарко, и кто-то мазал его чем-то теплым и липким. Пахло как от пустых рюмок после большого церковного праздника.
Вася открыл глаза. Бог без бороды и с бровями заворачивал его в толстое мягкое одеяло.
– Бог… – прошептал Вася. – Иисус Христос…
– Какой Бог? Сачем Бог? – ответил Бог. – Я Рашид. Мы с Узбекистана приехали, тут дачу ремонтируем. Твоя мама уже званили. Дневник в рюкзаке сматрели, там телефон. Мама скоро приедет. А еще аценки сматрели. Ай, харошие аценки! Ай, харошие!
– Иисус Христос! – прошептал Вася.
– Да-да, Рашид! Я Рашид!
– А я Вася, – подумал Вася. Закрыл глаза и еще на всякий случай, добавил: – Это же я, Господи, Вася.