Эта история любви молодого офицера Васи и дочки портного Виктора Риммы, которая началась больше 60 лет назад. Мама Риммы (моя прабабушка Александра) выходила замуж так: «Шурка, пойдешь за Виктора» — сказал отец, да так и порешили. Дочки Александры замуж выходили иначе. По любви, как бы мы сказали теперь.
Молодой, только что приехавший из Саратова офицер выбрал себе красивую костромскую невесту, дочку портного, 20-летнюю Римму, когда он ходил заказывать к ее отцу костюм. Долго стеснялся и не решался сделать ей предложение. Страшно было, как он сам рассказывал, даже тогда, когда уже пришел в дом ее родителей просить ее руки. Слава Богу, электричество в доме погасло, и в темноте влюбленный смог, краснея, признаться родителям девушки, что он хочет жениться на ней.
Дело было в послевоенные годы, свадьбу гуляли просто, в доме невесты, так что после свадьбы гости все спали в том же доме на полу, практически «штабелями». Да и жили так же — не бедно, но просто. Свадьбу играли через неделю после регистрации в ЗАГСе, а расписались-то на Рождество.
Потом родилась моя мама, а через 3 года случилось первое несчастье: бабушка отравилась то ли грибами, то ли рыбой, а приехавшая скорая сожгла сильным раствором марганцовки ей пищевод и желудок. Ей было всего 25 лет. Врачи разводили руками не только в Костроме, но и в Москве. Но мама Шура не сдалась, поила ее овсяным киселем, и таки выходила свою дочку, хотя группу инвалидности ей все-таки дали.
Римма была удивительной закройщицей и швеей от Бога, она шила такую одежду, «как на картинке», а в советские годы одевала себя, своих сестер и дочку (даже мне и моим куклам много туалетов с ее легкой руки было скроено и сшито), и все были как с картинки.
Доставалось и любимому Васеньке: ему Риммуля (как он ее называл) шила и рубашки, и пиджаки, и брюки, и пальто (те, кто шьют своими руками, знают, что это самые сложные для пошива элементы одежды), но и они были как в лучших ателье — всегда ровные, опрятные, красивые и по моде. А еще она шила ему разного рода мешочки, платочки, плащ-палатки и еще не имеющие названия многочисленные атрибуты для рыбалки, которую Вася очень любил.
Помимо рыбалки, которая была его хобби всю жизнь, он любил «детей». Правда его дети были юнцы в форме, молоденькие солдатики, которым он преподавал основы военного дела, с которыми прыгал вместе с парашютом и проводил, пожалуй, больше времени, чем с дочкой, но любил их всех искренней отеческой любовью, всего себя отдавая делу. Надо сказать, что многих он помнил по именам и 50 лет спустя (вот так сильно любил их). Да и сослуживцы отзывались о нем вплоть до конца как об образце порядочности, трудолюбия и честности (неизвестно мне лично ни одного случая, когда дед кого-то обманул или сказал и не сделал). Он даже бросил курить после двадцати лет стажа, сказал: брошу — и бросил.
Болезнь
Но время шло, и когда бабушке было около 50, у нее начало разрушаться бедро. Но на пенсию она вышла в 55 (через год после моего рождения) и позже получила инвалидность. К тому времени и дед ушел в запас, т.к. ему тяжело было наблюдать, как разрушается армия, в которую он вкладывал всю душу, как спиваются офицеры и рядовые, как порядочность и добросовестность теряет свою актуальность. Да и здоровье уже было не то, сердечко пошаливало. Кроме того, еще сосед дядя Лёша Левченко разбился во время прыжков с парашютом.
В общем, казалось бы, счастливая (если бы не болячки) совместная старость, внучка (в моем лице) только родилась, чего бы еще желать. Но это было начало нового периода испытания их любви.
Минимум раз в году бабуля лежала в больнице, а дед каждый день ездил к ней. Если это было лето, то мы ездили с ним вместе.
Удивительное дело с ее диагнозом – ревматоидный полиартрит и деформирующий коксоартроз – ее должны были мучить адские боли, но по ней это было совершенно незаметно. Она была жизнерадостна, приветлива и, казалось, все время счастлива. В доме радушно всегда принимали друзей и наших многочисленных родственников, а также моих подруг.
«Все труды-заботы на тебя ложатся», — часто ласково говорила она своему Васильку, сокрушаясь, что руки не могут удержать тяжелое, а выходить она уже почти совсем не может. Однако пироги она меня учила печь чудесные. А еще варила такой вкусный кисель, запивая которым блины, можно было проглотить язык — вот как было вкусно.
Дома не было ничего особенного: ни антиквариата, ни золота (у бабули всего одна цепочка, да обручальное кольцо, которое было куплено через 25 лет после свадьбы), ни деликатесов особенных, но зато всегда такое тепло, такой уют и такая безопасность, что мне в детстве казалось, так должно длиться вечно, потому что «этот мир» не может разрушаться, это вне времени. И каждое лето (а иногда и Новый Год) все начиналось заново.
Так, в 2001 году они справили, подумать только, золотую свадьбу! От одного только словосочетания захватывает дух, а у них все эти годы – на одном дыхании. И я ни разу не слышала, чтобы они разругались, не то чтобы кто-то посмотрел на кого-то другого. Даже обидного слова не сказали ни одного друг другу. Мне тогда в детстве казалось, что так, наверное, не бывает, хотя в глубине души хотелось, чтобы было так же.
Есть даже такая фотография, на которой они стоят, нежно обнимая друг друга с закрытыми глазами. Очевидно, что они не моргнули, когда их снимали — просто это объятия счастья, когда весь мир, затаив дыхание, сорадуется тому, как нежно, трепетно и взаимно любят их сердца.
Но жизнь готовила им после золотой свадьбы еще более серьезные испытания. Сначала у деда инсульт, после которого он долго не вставал и не мог говорить. Однако бабушка, как могла, ухаживала за ним. Вместе с мамой они поставили его на ноги.
А потом у него был второй инсульт. Мама вспоминает случай, когда они оба лежали (в спальной стоят 2 небольшие кровати) и Римма говорит: «Васек, полежи со мной». Удивительным образом, дедушка как-то перебрался к ней на кровать. А тут звонок в дверь – врач. Вот-те на, больные…
Через год у бабушки почти совсем разрушилось бедро, а потом она слегла с герпесом головы, который начал медленно, но верно разрушать не только ее тело, но и сознание.
К этому времени дед окреп и уже один умудрялся справляться со всем их скромных хозяйством (жили они в 2-х комнатной хрущевке) и уходом за любимой. Он учил ее заново говорить, писать. Причем многие вещи заново каждый день.
Удивительно, но я точно знаю, что дед продолжал любить ее, любить ее так же, как и 50 с лишним лет назад.
Жизнь после смерти
И все-таки она ушла первой. Мама была там и вызвала меня из Москвы. Я приехала на выходные, но застала ее уже в коме, да и последние полгода она узнавала нас с трудом. Уезжала я на работу в ночь с воскресенья на понедельник с тяжелым сердцем, а когда вернулась домой, папа мне сказал, что бабули нет. Так горько, как в тот вечер, я, наверное, никогда не плакала, потому что это была первая потеря близкого мне человека в жизни.
Затосковал и дед. В своей тетради, куда бабушка еще лет 20 назад надиктовала ему рецепты каш, супов и прочих простых блюд, на случай своего нахождения в больнице, и в которой еще было много полезных записей (дед все забывал, поэтому тщательно записывал все — от показания счётчиков электричества и ежедневного собственного давления до имен министров обороны и телефонов, и дней рождений родственников), он писал так: «Когда Римма была больна, я ей говорил, и она понимала, что я люблю и уважаю ее, верен ей и буду с ней всегда, что она моя единственная любимая и, что цель моей жизни — облегчить ее страдания…»
Когда не стало рядом любимой, жизнь потихоньку стала угасать и в нем. И все-таки он продержался еще почти пять лет. Как он горевал, наверное, знает только один Бог, он редко говорил с нами об этом. Только приезжая с нами на кладбище к могилке бабули, он говорил: «Римма, подожди, я скоро приду к тебе!»
И вот день, когда ему тоже пришло время покинуть этот мир, настал. Накануне он, как и она, впал в кому, из которой уже не вышел. 11 февраля – его не стало. А 15-го его тело упокоилось рядом с телом горячо любимой жены.
Примечательно, что ехали мы на костромское кладбище из Москвы (дедушка последний год жил с мамой) и очень боялись опоздать (нас ждали к двум часам). Дед в жизни своей никогда не опаздывал, даже такси в уже очень преклонном возрасте выходил встречать за 2-3 минуты на улицу. Мы уже отчаялись – дорога скользкая, перед нами все время то трактор, то какой-то еле ползущий грузовик. Но, удивительное дело, и на последней встрече он проявил пунктуальность. На кладбище каким-то чудом мы въезжали без одной минуты два.
Все так же, только никто не встречает
Знаете, как это по-человечески бесконечно грустно, когда ты приезжаешь в квартиру, в которой в течение 27 лет — ты знаешь это наверняка — дверь на третьем этаже открывается еще до того, как ты входишь в подъезд, и наверху тебя уже ждут, а тут никто не открывает дверь? Знаете, как это, когда каждый предмет все тот же, что ты помнишь его 5, 10, 15, 20 лет назад, все то же, все на своем месте — и нет хозяев?
«Ну как вы?» — звучит в телефонной трубке голос маминой двоюродной сестры, моей крестной. «Да все так же. Только нас никто не встречает…»
Невыразимая грусть охватывает, когда проснувшись утром от лучика света, остановившегося на лице, ты лежишь, разглядывая знакомый с детства рисунок на ковре, прислушиваешься к тишине квартиры и хочешь услышать, как бабушка с дедом на кухне радостно шепчутся, чтобы не разбудить любимую внучку, или как стучит об пол бабулин костыль, когда она подходит поглядеть, не проснулась ли ты, но полная тишина напоминает тебе, что всего этого уже нет.
Как странно, что никто больше не будет утирать слезы, провожая тебя на московский поезд, никто не расскажет в сотый раз историю о том, где и при каких обстоятельствах ты разбила коленку, не попросит спеть тебя любимую песню про войну и не будет листать с тобой журнал Burdа за 91-ый год, чтобы придумать юбку к новому осеннему сезону.
Смешно сказать, но из самого ценного на память мама взяла фарфоровую немецкую статуэтку, которая, как мне казалось, всегда стояла в серванте, а я ложки, которые доставали только по праздникам, когда собиралась вся семья, пели песни… Ничего не нажили, никаких сокровищ земных. Бабушка даже говорила, что из последних «мечт» ее была кружевная салфетка на стол. Не квартира, не машина, не телевизор. Салфетка…
Господи, что это были за люди, что ты вложил в них такое, что они могли не привязываться к вещам и не «копить» их в бессмысленном беспорядке, как это делаем мы?
В квартире все так же, только тихо. Кажется, что они ушли к соседям и сейчас придут, с портретов на стене смотрят их красивые и молодые лица.
Я никак не могу научиться говорить про кого-то одного из них, поэтому пока жив был дед, были живы, казалось, оба, и мы все равно ездили «к бабушке в Кострому», а сейчас…
А сейчас мне хочется верить, что Господь милостив, и любовь может победить смерть, и что они будут вместе… вдвоем. Римма и Вася, как раньше, только без болезней и без телесных немощей. Вдвоем — сердце к сердцу.
***
Молитесь о своих ближних, потому что тот, кто не помнит умерших, не любит и живых!
И будьте внимательны к тем, кто рядом, чтобы потом не было горько и обидно, что не сказали и не сделали сейчас, потому что «завтра» может просто не быть.
«Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго рабов твоих Василия и Римму, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная их согрешения и невольная; избави их вечныя муки и огня геенскаго и даруй им причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящим Тя, и со святыми Твоими, яко Щедр, упокой; несть бо человека, иже поживет и не согрешит. Но Ты един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя — правда во веки; и Ты еси един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем, Отцу, и Сыну, и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.»
Читайте также:
Из темного подвала — на свет Божий