Тема конца Света – одна из важнейших для современного христианского богословия. При этом размышления о скором конце мира могут существенно варьироваться: от богословски глубоких и вдумчивых до «развлекательно-бульварных», с обязательным вычислением «дня и часа» Второго Пришествия. А как эсхатологическая перспектива связана с Евхаристией – праздничным и торжественным пасхальным Пиром Нового Завета, совершеннейший из доступных способов богообщения?
Блаженны званые на брачную вечерю Агнца (Откр 19:9).
Проблема соотнесенности понятий Евхаристической Жертвы и эсхатологической перспективы, таинственная и неразрывная внутренняя связь между ними, увы, привлекает наше внимание не так часто. Тем более важно хотя бы кратко обозначить такую связь, задавшись вопросом (в свете церковного учения и писаний Святых Отцов) о смысле и месте Евхаристической Жертвы в реальности грядущих нового Неба и новой Земли.
Во всем ли согласны здесь друг с другом Святые Отцы? Порой в их сочинениях обнаруживаются некие внешние противоречия. Так, например, в писаниях блаженного Феодорита говорится, что по Пришествии Господнем во славе не будет уже потребности в назнаменующем тело хлебе, но в то же время утверждается, что приносимая нами Евхаристическая Жертва не временная, но вечная.
И все же противоречие это мнимое. И дело даже не в том, что область эсхатологии прикровенна и таинственна, и не в том, что Церковь целомудренно никогда не решалась высказывать излишне конкретных суждений о реалиях того часа, время наступления которого сокрыто даже от ангелов. Просто Кирский епископ свидетельствует о том, что в эсхатологической перспективе бытия Церкви для нас сделается доступным в богооткровенной полноте то, что ныне (не смотря на всю свою живую реальность) мы можем воспринимать лишь как «образы» грядущего. В жизни будущаго века эти знамения и образы, все преходящее, все формы бытия, помогающие нам сегодня постигать истину, – должны исчезнуть, миновать, остаться за пределами вечности – во временнóм прошлом. И здесь уместно задаться вопросом о новозаветном смысле понятия «образ».
По церковному учению, берущему исток в посланиях апостола Павла, откровение божественной реальности в мире происходит последовательно в три этапа. В эпоху ветхозаветного законодательства богоизбранный народ жил, «…имея тень будущих благ, а не самый образ вещей» (Евр 10:1).
Реалии же новозаветной Церкви содержат в себе уже не только «тень», но подлинный образ – то есть такую «икону», отображение этих благ, что позволяет христианину до некоторой степени оказываться причастным грядущему совершенному богообщению, чаемому нами в качестве перспективы жизни будущего века. Наконец, в эсхатологической реальности человек сможет уже непосредственно, напрямую, безо всяких образных связующих звеньев (преодолев все «назнаменующее») приобщаться к Божественной полноте, живя радостью боговидения. Тогда ныне тайнообразуемая реальность – являемая нам в евхаристических хлебе и вине, прелагающихся в Тело и Кровь Господни, а значит и таинственно соединяющихся с Господней Телесностью и вочленяющихся в Нее – отступит перед лицом новой и ясно видимой человеку данности Последних времен, когда нашей новой скинией сделается уже все небо.
В день Суда Тело Господне, прежде зримое как вкушаемый причастниками хлеб Евхаристии, откроется миру в божественной славе, в грозном величии обожения. Как пишет святой Николай Кавасила, «…сей самый хлеб, сие самое тело… явится тогда на облаках перед очами всех и подобно молнии, в одно мгновение времени на востоке и западе, покажет свою красоту». Так должен перемениться самый способ приобщения Божеству, осуществляемого уже не в «рукотворенных храмах», не с помощью веществ и предметов видимого мира.
В жизни Будущаго Века у христиан появится иное святилище, иной храм, чем те церкви, в которые они приходят ныне. По слову Писания в Небесном Иерусалиме Сам Господь Вседержитель, Агнец, искупивший Cвоей Кровью мир, будет одновременно и Первосвященником и Храмом, в Котором, достигая совершенного преображения и богопричастности, будут пребывать верные Ему (ср. Откр 21:22).
Разумеется, служению Евхаристии в чаемом Небесном Иерусалиме мы можем противопоставить только самый образ ее земного храмового совершения (как богослужебного чинопоследования), дарованный нам сегодня Христом – в меру нашей греховной падшести и ограниченности. Ведь Евхаристия – единократна, вечна и неизменна.
И точно так же не подчинена пространственно-временным законам изменчивости Церковь, созидаемая и устрояемая Христовыми Тайнами. Поэтому только здесь, в храмовых стенах, возможно по праву говорить о прошлом как о том, что совершается прямо сейчас и вместе с тем «вспоминать будущее», как будто оно уже совершилось.
Потому-то христиане и смогли включить в текст Евхаристической молитвы известные слова: «…поминающе убо спасительную сию заповедь, и вся яже о нас бывшая: крест, гроб, тридневное Воскресение, на небеса восхождение, одесную седение, второе и славное паки пришествие», – в соответствии с которыми оказывается возможным вспомнить не только о событиях земной жизни и Искупительного подвига Спасителя, но и о только еще ожидаемой Его Парусии.
И вот, удивительным образом «припоминая» во время литургического священнодействия события грядущего конца мира, реалии чаемой жизни будущаго века, мы осознаем непреходящесть Евхаристии, дарованной нам навечно – как пути к совершенному обожению по благодати. Именно об этом пишет преподобный Ефрем Сирин, утверждая, что наше литургическое «жертвоприношение, которое есть и самое утешение наше (ср. 2 Фес 2:16), не прекратится и в самом втором пришествии, но само это пришествие заставит оное даже изобиловать более, чем есть теперь».
Наша сегодняшняя «храмовая» Евхаристия есть праздничный и торжественный пасхальный Пир Нового Завета, совершеннейший из доступных способов богообщения. Но само слово «пасха» подразумевает некий «переход», путешествие: странствие от видимых земных образов сегодняшнего мира к умопостигаемым высотам жизни в Духе и Истине.
Тем самым понятие «пасхи» говорит нам, что рано или поздно этот возводящий нас «в горняя» путь завершится, что мы минуем в восхождении все временное и изменчивое и, если сумеем (по плодам нашей жизни) достичь заветной цели, то утвердимся, наконец, в непреходящем совершенстве богопричастности. И тогда Трапеза Господня обретет уже совершенно новые, неведомые нам сегодня, черты, позволяя «…чисто наслаждаться, – по слову преподобного Симеона Нового Богослова, – вечно чистейшей жертвой в Отце Боге и Единосущном Духе… больше чего нет ничего в Царстве Небесном»…
Евхаристия всецело принадлежит вечности, а значит является и залогом вечной жизни для ее причастников, их восстания из мертвых для блаженного бытия в Горнем Иерусалиме. Священномученик Ириней Лионский видит прямую зависимость между участием в Евхаристической Жертве при жизни и грядущим воскресением во Втором Пришествии Христовом: «Питаемые от нее (Евхаристии – П.М.) тела наши, погребенные в земле и разложившиеся в ней, в свое время восстанут, так как Слово Божие дарует им Воскресение во славу Бога и Отца, Который это смертное облекает бессмертием и тленному даром дает нетление»…
Именно в этом контексте зачастую истолковывают православные экзегеты и евангельские слова Спасителя: «Царствие Божие внутрь вас есть» (Лк 17:21). Ведь, если человек, причащаясь Святых Христовых Таин во спасение и, по известному выражению Святых Отцов, «в предобручение» вечной жизни, сумеет сохранить дарованную ему благодать, он получит надежный залог грядущего небесного бытия: в нем посеется то доброе «горчичное» семя Вечной Жизни, что возрастет подобно гигантскому древу и достигнет до самых Небес, возводя спасаемого в Райские обители.
По точному святоотеческому определению Евхаристические Дары целиком прелагают приобщающегося им в Самих Себя. Поэтому, благодаря Причащению, Царство Небесное может сеяться и возрастать в человеке, пересозидая его в таинственное место встречи с Богом, в Господню обитель. Однако, даже достигая высот богопричастности, человек в этой земной жизни еще не способен в полноте ощутить, чем же он обладает и что он обрел благодаря Таинству Евхаристии. Потому-то, даже стяжав некое духовное совершенство, христианин сможет постичь и осознать всю значимость полученного и хранимого им во внутреннем храме души Дара лишь в перспективе Восьмого дня, по достижении пределов Небесного Иерусалима.
Понятно, что сам образ всей полноты приобщения к Евхаристической Вечере в той жизни Будущаго века ныне – во времена ожидания Парусии – может быть выражен лишь символически. Один из наиболее ярких подобных символов был дан Спасителем в Его «эсхатологической» беседе: «Где будет труп, там соберутся орлы» (Мф 24:28). Толкователи этих слов объясняли их различно. Зачастую под «трупом» понимался разрушенный римскими войсками Иерусалим; «труп» также истолковывался и как образ духовно мертвых, подлежащих осуждению и вечной муке грешников, вокруг которых в день Суда соберутся ангелы-«орлы» – исполнители Господнего приговора, готовые ввергнуть всех «козлищ» в огненную печь.
Однако, наиболее распространенное святоотеческое мнение выражено в следующем утверждении: грядущий умереть за нас Спаситель разумел под «трупом» Самого Себя. Такое истолкование, безусловно, имеет столь же эсхатологическую окраску. Блаженный Феофилакт, например, пишет об этих словах Господа так: «…как молния является внезапно и всем бывает видима, так и пришествие Христово будет видимо для всех живущих в мире… И как на мертвый труп скоро собираются хищные орлы, так и туда, где явится Христос, придут все святые, парящие на высоте добродетелей, и вознесутся на облака, подобно орлам. Христос иносказательно именуется трупом потому, что Он умер за нас»…
Сходное с болгарским архиепископом толкование дает и святой Николай Кавасила. Но интересно и важно, что для него высказывание Спасителя о трупе и орлах содержит в себе именно обе интересующие нас темы – эсхатологическую и евхаристическую. Кавасила понимает под орлами всех праведников, окрыленных в земной жизни действием Божией благодати. Господь воздвигает всех их в Судный день из мертвых, и тотчас Сам делается крылами для летящих к Нему навстречу. Он собирает их вокруг Себя как за пиршественным столом. Уподобляясь трупу, вожделенному для орлов-птиц, привыкших вкушать мертвую плоть, Сам Спаситель делается для орлов-святых их лучшей Пищей и праздничной Трапезой. При жизни все они причащались от сокровенной Евхаристической Вечери Пасхи; ныне, по окончании пасхального странствия, они уже вкушают не преложившийся в Божество хлеб, но Само «свободное от покровов» Тело Христово, зря при этом Сына «якоже есть» (1 Ин 3:2).
Пасхальное восхождение от плотского к небесному завершается, и праведники окружают вечную Трапезу. Почему же Николай Кавасила символически называет здесь трупом Христа? Образ воскресшего Спасителя – блистающего славой и телесно обоженного во всей полноте, представляется в то же время толкователю неизменно сохраняющим те внешние особенности и черты, что помогли в свое время уверовать апостолу Фоме – следы мучений и смерти. Как пишет святой Николай Кавасила, тело Господне даже и в Жизни Вечной «признаков трупа имеет много. Ибо руки Его с язвами, и ноги Его имеют следы гвоздей, и ребра носят еще знак копия».
По мысли Кавасилы христиане даже по Втором Пришествии окажутся причастниками Тела и Крови именно Бога, неизбывно носящего на Себе следы казни: победившего смертью смерть, а значит – навеки плотски запечатленного нанесенными Ему ранами. Так предназначенный к закланию и приносимый в жертву от создания мира (ср. 1 Петр 1:20; Откр 13:8) Христос, даже и после конца времен, даже обладая прославленной и преображенной Воскресением телесной природой, все также будет «кровоточить» Своими Божественными ранами, изливая и даруя Новое Вино «от плода лозного» всем верным…
Накануне Распятия Спаситель дает апостолам загадочное пока для них обещание: «Сказываю же вам, что отныне не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в Царстве Отца Моего» (Мф 26:29). В тот день на пасхальной трапезе Господь приобщился самого таинственного и страшного напитка из тех, что может испить человек. Этим вечером Он, по слову святителя Иоанна Златоуста, «пил Сам собственную кровь».
По Втором Пришествии, на бесконечном Брачном пире, знаменующем вечный союз Христа с Его Невестой-Церковью, Господь обещает вновь вкусить вместе с нами от Евхаристической виноградной лозы, от одной чаши: опять испить кровь Собственного человеческого естества. Однако, в Сионской горнице для Христа-Человека сладость этого вина была неразрывно связана с горечью Крестной Жертвы. Радость Чаши единения с учениками в приобщении Его Крови и Плоти сочеталась со смертельной скорбью о чаше иной, – чаше Страстей.
Но в пределах Небесного Иерусалима, на Вечере Царства, эти скорбь, горечь и страх, некогда ощущавшиеся добровольно умалившимся ради нас Господом, по Его же обетованию должны преложиться в дивную радость бесконечного Пира, тем самым оставляя позади все временное и слишком земное. И вместе с Сыном Божиим, этой светлой Христовой радости должны причаститься и все те, кто смогут уподобиться крепким и новым мехам для Нового Евхаристического Вина, те, кто войдут в Небесный Храм, в горний Брачный чертог. Ведь Сам Христос – Священнодействователь истинной Скинии – твердо обещает, отерев всякую слезу с их очей (ср. Откр 7:15), навсегда утешить Своих будущих сотрапезников.
Итак, по учению Отцов Церкви, истинное утешение для верных, воскрешаемых в день Суда, может придти лишь благодаря их участию в благодарственном, вечно продолжающемся Евхаристическом Жертвоприношении. Ведь только тогда мрак исторического бытия падшего грехом мира – та, длящаяся и поныне «от шестого до девятого часа» голгофская тьма полностью и навеки уничтожится в преображающем всякую тварь Свете совершенного богопознания.