Анна Ахматова в знаменитом своем и трагическом «Реквиеме» написала строки, которые можно считать одними из самых сильных в русской или даже мировой поэзии:
Магдалина билась и рыдала,
Ученик любимый каменел,
А туда, где молча Мать стояла,
Так никто взглянуть и не посмел.
Горе матери, видящей казнь сына, безмерно. Ахматова, пережившая арест сына, как будто взяла по слезинке из них, начиная с Той, Которая стояла у Креста с пронзенной, по слову Симеона Богоприимца, душой.
Тысячу лет назад скорбь Богородицы смог облечь в поэтические ризы византийский дипломат, агиограф и поэт святой Симеон Метафраст. Плач Пресвятой Богородицы – канон повечерия Великой Пятницы – его творение.
Обычно мы обращаемся к Богородице либо с просьбами («моли спастися душам нашим»), либо с приветствием («Радуйся!») – не является исключением и первая Страстная служба – Утреня Великой Пятницы, Двенадцать Евангелий.
Бога от Тебе воплощеннаго познахом, Богородице Дево, Едина Чистая, Едина Благословенная: тем непрестанно ТЯ воспевающе величаем!»; «Радуйся, врата Царя Славы, яже Вышний Един пройде, и паки запечатленна остави, во спасение душ наших!;
Богородице, рождшая Словом паче слова, Создателя Своего, Того моли спасти души наша
Поем мы Деве Марии на антифонах между Евангельскими чтениями. Редко-редко появляются мотивы Ее скорби.
Своего Агнца Агница зрящи к заколению влекома, последоваше Мариа простертыми власы со инеми женами, сия вопиющи: камо идеши, Чадо? Чесо ради скорое течение совершаеши? Еда другий брак паки есть в Кане Галилейстей, и тамо ныне тщишися, да от воды им вино сотвориши ? Иду ли с Тобою, Чадо, или паче пожду Тебе? Даждь Ми слово, Слове, не молча мимоиди Мене, Чисту соблюдый Мя: Ты бо еси Сын и Бог Мой.
Днесь зрящи Тя, Непорочная Дева, на Кресте, Слове, возвышаема, рыдающи матернею утробою, уязвляшеся сердцем горце, и стенящи болезненно из глубины души, лице со власы терзающи. Темже и перси биющи, взываше жалостно: увы Мне, Божественное Чадо, увы Мне, Свете мира: что зашел еси от очию Моею, Агнче Божий? Темже воинства безплотных, трепетом содержими бяху, глаголюще: Непостижиме Господи, слава Тебе.
В переводе эти стихи не нуждаются – все и так понятно.
В горе Богородицы мы с головой погружаемся только в конце богослужебного дня – после Выноса Плащаницы, на повечерии, которое и состоит из канона на Плач Пресвятой Богородицы. Почему именно на этой ноте заканчивается день воспоминания Спасительных Страстей Христовых?
Наверняка есть серьезные богословские и уставные обоснования, но я хочу высказать чисто житейское предположение.
Великая Пятница – день тяжелый, причем тяжелый чисто по-человечески. Все мы призваны помнить, что сегодня ради нас убили Господа Иисуса Христа – не далекого философского бога, не игрушечного олимпийского божка, не героя эпоса, а Всевышнего, Единого Бессмертного, пришедшего в мир живым человеком из плоти и крови. И неизбежно возникают сразу две опасности. Первая – вульгарный психологизм, навязчивое чувство вины, застилающее осознание победы Христа над адом и не имеющее никакого отношения к покаянию в своих грехах. Вторая – уход в темы отвлеченные: богословские тонкости и споры о смысле искупительной жертвы, погружение в исторический контекст с неизбежным поиском «исторических виноватых» — что тем более отрывает от осознания и подвига Христа, и Его победы, и своего личного покаяния.
Утреня Великой Пятницы как бы лавирует между этих двух интенций: проклятия в адрес Иуды и беззаконных судей – иудейских первосвященников и науськанной ими толпой – перемежаются с высокими богословскими размышлениями о «Божественном снисхождении». И то, и другое – глубокая, по-настоящему умная и прекрасная поэзия, достаточно вспомнить 3 антифон с рефреном «Беззаконый же Иуда не восхоте разумети», стихиры «Два и лукавая сотвори перворожденный сын мой Израиль» или «Днесь висит на древе».
Как итог – предпоследняя стихира богослужения, о бесконечном милосердии и человеколюбии Подателя жизни:
Господи, восходящу Ти на Крест, страх и трепет нападе на тварь, и земли убо возбранял еси поглотити распинающих Тя, аду же повелевал еси испустити узники, на обновление человеков. Судие живых и мертвых, жизнь пришел еси подати, а не смерть. Человеколюбче, слава Тебе.
Эти переживания значимы и, безусловно, необходимы для каждого христианина. Но, как ни странно, их мало. Вспомним тему предыдущего дня, Великого Четверга: союз любви, связывающий апостолов, а с ними и всех нас в Таинстве Евхаристии и через Христово смирение. Для того нам и дает Господь столько святых, а Первой из них – Саму Свою Пречистую Матерь, чтобы нам было кого любить.
А самое ясное проявление любви – сострадание.
Византийский поэтический стиль часто считается тяжеловесным: сложные грамматические конструкции, перегруженные метафоры, наслоения смыслов… Однако в «Плаче Пресвятой Богородицы» ничего этого нет. В нем вообще нет ничего специфически богословского или таинственного. Есть только материнская боль, которую поймет любая мать во все времена.
Радость Мне николиже отселе прикоснется, рыдающе глаголаше Непорочная: Свет Мой и Радость Моя во гроб зайде. Ноне оставлю Его Единаго, зде же умру и спогребуся Ему.
Пожалуй, это единственная служба в году, когда мы не просим Богородицу о помощи, а сами присоединяемся к Ее стенаниям и мольбам. И через это сострадание Ей становится больше и наше сострадание Христу.