Хорошо известно и многократно засвидетельствовано, что вершина православного богослужения — Страстная и Пасха. Все важнейшие тексты песнопений и молитв Святой Четыредесятницы — избранного времени церковного года — продолжают нас восхищать точностью, силой, глубиной, поэтической изысканностью. Часто, к сожалению, мы не уделяем должного внимания подготовительному периоду к Великому посту, воспринимая это глубокое в богослужебном плане время как последнее (накануне воздержания) право на расслабление. И как результат — поверхностно проведённый пост, Страстная — в суете, также и душевноэмоциональная — не более — Пасха. Между тем как ребёнка начинают воспитывать задолго до рождения, подобно тому и плод поста взращивается ещё минимум за месяц до Прощёного воскресенья.
Начало названного подготовительного периода обычно связывают с пением Триоди Постной — богослужебной книги, охватывающей трёхнедельный предпостовой интервал, саму Четыредесятницу и Страстные дни, вплоть до Великой Субботы. Но ещё раньше, в Неделю по Богоявлении, мы слышим в храме первую проповедь Господа Иисуса Христа: Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное (Мф 4:17). Эта проповедь — альфа слова Спасителя на земле — даёт начало подготовительному пути к Великому посту и одновременно благословляет на всежизненный покаянный подвиг, имеющий стать омегой нашей временной жизни, да перейдём в жизнь вечную, где Сам Господь — Начало и Конец, Альфа и Омега.
Где-то около Недели по Богоявлении обычно наступают последние воскресенья перед пением Постной Триоди — Недели 31-я и 32-я по Пятидесятнице. В эти дни читаются за литургией фрагменты из Евангелия от Луки, следующие один за другим: повествования об исцелении Господом слепца у ворот Иерихона (Лк 18:35–43) и об обращении в том же городе начальника мытарей Закхея (Лк 19:1–10).
Заметим параллель с притчей о милосердном самарянине. Попавший в руки разбойников путник (по святоотеческому толкованию — ветхий Адам) шёл из нагорного Иерусалима (рая) в низину — Иерихон (ад). Кстати сказать, Иисус Навин, сокрушивший подвигом веры иерихонские стены, явился прообразом Иисуса Христа — Победителя ада и смерти. Теперь сшедший с небес новый Адам — Господь — приходит в Иерихон и открывает тайну спасения погружённого во тьму нищего человечества исцелением слепца у ворот города. Как будто отзывается в душе Богоявленское песнопение: “Где бо имел бы Свет Твой возсияти — токмо на седящия во тьме,— слава Тебе!”. Следует отметить, что адский образ Иерихона в дни земной жизни Спасителя проявлялся ещё и в принятых в этом городе адских принципах человеческих взаимоотношений. Здесь разбойники, грабившие людей на упомянутой дороге из Иерусалима, делили добычу. Здесь торжествовал тогда ещё неписаный закон естественного отбора, только не животного, дарвинистского, а человеческого, ницшеанского. И вот у входа в этот ад мы встречаем слепца, имеющего чудом Христовым по вере своей стать сопобедителем несветимой тьмы. Дальше — глубже: в самом городе состоится дивная встреча Христа с Закхеем, который тоже слеп, но слепота его несколько иного рода, чем у нищего у ворот. Этот начальник мытарей находится на самом дне дна человеческой жизни, ибо своим грабежом наводит страх и на самих грабителей как преуспевший в низком том ремесле больше всех. Он мал ростом и не может разглядеть Господа за толпой, Его окружающей. Закхей не видит Бога за людьми по той причине, что духовно не вырос, можно точно сказать: он — недоросль. Когда мы судим по наружности, когда мы исключаем из своих взглядов и оценок реальность Божиего присутствия, тайны Промысла, совершающегося в жизни конкретного человека, — мы не узнаём в этом человеке Христа и не окажем ему милость, как Самому Господу.
Выход из этого тупика слепоты нам предлагает всё тот же Закхей. Его желание увидеть Иисуса настолько сильно, что он решается на личное (в человеческих глазах) унижение, открывает перед людьми свою низость, не боится оказаться смешным: лезет на дерево (это начальникто мытарей, гроза разбойничьего города), оказывается на высоте и — видит Христа. Какой урок! Как, оказывается, всё просто — надо лишь захотеть. Желание только должно быть сильнее самолюбия и ложного стыда, свободно от переменчивого мнения человеческого.
Христос в ответ на решительное движение души, доказанное и мужественным поступком, называет человека по имени (Закхей в переводе — “праведник”). Наименование это прообразовано событием райской жизни первого Адама, давшего имена богосотворённым тварям. Второй Адам — Господь обновляет творение Своё, открывая произнесённым именем ту сущность падшего человека, которая вложена в него от начала. Вот — награда Божия пожелавшему измениться грешнику! В презираемом людьми начальнике мытарей Господь видит праведника, имеющего пострадать за имя Его (в конечном итоге Закхей стал мучеником). Можно даже сказать наверное — Закхей становится прообразом Самого Господа Иисуса, “на древе висяща” и свидетельствующего спасение дому сему, ставшему теперь и домом Христовым (Лк 19:10). Под домом можно понимать и саму душу Закхея, и вообще человеческую природу (храм Святого Духа), семью, близких (“тысячи вокруг тебя” — преподобный Серафим) и страну (Россия — Дом Пресвятой Богородицы) и так далее.
Вернёмся теперь к буквальному смыслу Евангельского повествования. Закхей обещает заведомо невозможное: отдать нищим половину имения и обиженным им возвратить вчетверо. Но всё его мытарское имение собрано на обидах и слезах человеческих — и никак тут вчетверо не воздашь. Однако милостивый Господь приветствует доброе намерение пока ещё неопытной души, именует хозяина спасаемого дома сыном Авраама, найденным на самом дне человеческой жизни — в Иерихонской низине — и спасённым от погибели. Господь — воплощённая вечно зрячая Любовь — видит дальше: Он знает, что старающийся сдержать слово Закхей отдаст неизмеримо больше имения — жизнь за Христа — и тем самым исполнит данные обещания.
В следующий воскресный день мы слышим о покаянии мытаря. В эту Неделю о мытаре и фарисее, как говорилось ранее, мы начинаем петь прекраснейшую, наверное, из богослужебных книг — Постную Триодь. Заметим попутно, что образ поведения (в данном случае — молитвы) мытаря выводится как положительный. Но поскольку всякое добро, совершаемое человеком, даётся по дару Христа и носит в себе образ истинного добра — Христова, так и мытарь из этой притчи также становится прообразом Господа (ведь профессия сборщика податей не греховна сама по себе, о чем и Иоанн Креститель свидетельствовал (Лк 3:12–13)). Действительно, мытарь, собирающий деньги для земного царя, образно указывает на Господа, ищущего погибшую драхму — человека, скорбями начищающего её до блеска и собирающего в сокровищницу Царства. Можно наблюдать и связь между образом Закхея и этим мытарем из притчи. К чему мог бы прийти Закхей, столкнувшись с необходимостью исполнить данные Господу обещания? Обиженных им куда как много, иные, возможно, и умерли: нескольких его имений не хватит, чтобы расплатиться со всеми, тем более — вчетверо. Ему ничего другого, наверное, не осталось бы, как стать в углу храма и взывать: Боже! будь милостив ко мне грешнику! (Лк 18:13). Путь покаяния привёл бы, таким образом, к свидетельству о Господе, несущем оправдание кающимся (мартирос — мученик по-гречески, в точном переводе — свидетель).
Приведу здесь ещё одну притчу, услышанную из уст святогорского старца Гавриила. Некоему человеку было сказано собрать к суду Божиему тысячу монет, чтобы войти в рай. Он старался изо всех сил и сказал тем, кто платил за труды: “Я был хорошим отцом”. — “Получи две монеты”, — последовал ответ. “Я проповедовал слово Божие”. — “Получи ещё”. — “Я творил дела милосердия”.— “Получи ещё столько же”. А как же быть с остальными недостающими?! И стал взывать этот человек: “Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!”. И таким образом собрал полную меру — тысячу монет — и вошёл в рай.
Вообще, если можно так выразиться, балансирование между желанием (Закхей) и смирением (приточный мытарь) свойственны каждой истинной молитве. Вспомним для примера, как Авраам умолял Бога о милости к жителям Содома. Ветхозаветный патриарх то решается на всё более смелые просьбы, то именует себя землёй и пеплом (Быт 18:23–33).
Упомянув о прекрасных богослужениях Триоди Постной, будет, наверное, уместным дословно привести яркие фрагменты первой службы постного цикла, обращённой к Евангельскому чтению притчи о мытаре и фарисее:
Смирение древле вознесе мытаря, плачем возопивша: очисти — и оправдися.
Того подражаим вси, во глубину зол впадшии, возопиим Спасу из глубины сердца: согрешихом, очисти, Едине Человеколюбче (седален по 3-й песни канона на Славу).
Показал еси, Владыко, Твоим учеником высокотворное смирение, лентием препоясан по чреслом, нозе умыл еси, и сему образу подражати повелел еси (4-й тропарь 6-й песни канона).
Дивно: ещё только началась подготовка к Посту, а уже в поле зрения — Страстная. Действительно, путь начинаешь тогда, когда знаешь о его цели.
Нельзя, конечно, умолчать о том, что с Недели о мытаре и фарисее на воскресных утренях поётся замечательное песнопение Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче — песнопение, которое будет сопутствовать нам до 5-й Недели поста, то есть почти до Страстных дней. Таким образом, весь постный путь, как и вся жизнь наша имеют стать подвигом покаяния, такого, что и в конце его мы не должны видеть себя даже начавшими этот путь. То есть, глас первой Господней проповеди: “Покайтесь!” — гремит над нами всю жизнь, мы обречены на бодрствование над своей душой до самой смерти.
Как не вспомнить по этому поводу предсмертные слова преподобного Сисоя Великого. “Не знаю, начинал ли я покаяние”, — говорит святой муж, когда Ангелы приходят взять его душу на небо… В Вербное же воскресенье Покаяния отверзи мы уже не поём, ибо в жизнь нашу, как в Иерусалим земной, входит Сам Господь, чтобы ввести нас в Иерусалим Небесный — Царство Божие (свидетельство тому — службы Страстной седмицы).
Спустя неделю после начала пения Постной Триоди мы слышим за воскресной литургией Господню притчу о блудном сыне (Лк 15:11–32). Главный смысл этой притчи — Божественное свидетельство о безграничном милосердии Отца Небесного к кающимся грешникам, которые все для Него — родные дети. Бог ищет нашего прощения — ищет, как нас самих. Отец вглядывается в земную даль: “Адам, где ты?” — и ждёт, ждёт сыновнего ответа. В этой неизмеримой любви Отчей — величайшее утешение для нас, где бы мы ни находились, что бы с нами ни происходило. По слову одного святого подвижника, на фоне того, что всегда празднуется память святых, Неделя о блудном сыне — единственный в году праздник грешников. Бог несомненно нас примет, если мы пройдём путём Закхея и мытаря из притчи: проявим желание видеть Христа, покаемся и — по смыслу истории блудного сына — покаяние докажем делом: “Пойду к Отцу моему”. Интересно, что темы этой притчи будут звучать и в дни Святой Четыредесятницы, особенно часто — перед Страстной. И не случайно. Самоупоённая зависть старшего сына к младшему — разве не эта лжеправедность фарисеев, почивавших на ветхом законе, обусловила их ненависть к Ходатаю Нового Завета, Другу мытарей и грешников — и разве не актуально это напоминание как перед Великим постом, так и перед Великими днями Страстей, когда ой как страшно осознать себя причастником того, что совершается на фоне мира, далёкого от Христа.
На воскресной утрене этого дня к полиелейным псалмам прибавляется пение псалма 136-го На реках Вавилонских. Мы будем слушать эту песню изгнания ещё два раза перед постом, вспоминая Страшный суд и Адамово изгнание из рая. Воздохнём с автором псалма пророком Иеремией о греховном пленении нашем. Будем помнить, что песнь Господню — лебединую песнь сострадания Божественному Изгнаннику из нашего мира в Великие дни, как и ликующую песнь пасхальной победы в дни Светлые — нельзя петь на “земле” греха, земле нераскаянности, земле, которая Ему — Господу — чужая. Таковой эта земля должна стать и для нас.
Спустя ещё неделю от темы прощения, долготерпеливой, беспредельной любви Божией Церковь зовёт нас к другому спасительному воспоминанию — о Страшном суде.
Бог не только милостив — Он справедлив. Не скрыты от Него ни поступки людей, ни их слова, ни мысли, ни малейшее движение каждой человеческой души. И над всеми будет Суд — и кто, и что устоит?! Ответ даёт нам притча о суде (Мф 25:31–46): устоит смирение, устоит внимание к слову Божию, устоит милость, устоит человечность. Овцы от козлищ, праведники от грешников будут отличаться тем, что смиренно удивятся своей награде, полученной, с их точки зрения, ни за что. Они, внимавшие благоговейно слову Божию, с трепетом души дословно повторят сказанное им Христом. Грешники, напротив, начнут гордо оспаривать Божественное определение, повторяя, впрочем, слова Господа, но так, без любви, “через запятую”.
На всемирном Суде будут прославлены милость и человечность — качества Христовы, вознесшие Его на Крест (кстати сказать, на буднях в последние две недели перед постом литургические Евангельские чтения — о страданиях Господа). Теперь последователи Христовы, многими скорбями взрастившие в себе эти качества, удостаиваются части Христовой: как солнце, воссияют в Царстве Отца их. И напротив, тьма внешняя (по-славянски — кромешная), уготованная не людям, но диаволу и аггелам его, — эта тьма становится обиталищем людей, сознательно её предпочетших Свету, увлекшихся сатанинским обманом: стать богами без Бога, без исполнения святых повелений Его.
Это предупреждение одновременно обращает нас к теме последнего дня перед постом — Прощёного воскресенья, когда Церковь вспоминает Адамово изгнание из рая.
Триодь Постная на Сырной седмице поётся и на буднях, начинаются службы с поклонами, молитвой преподобного Ефрема Сирина. Для обличения Адамова грехопадения церковные песнописцы находят потрясающие слова: “Ласкосердствовавше, первую подъяхом наготу…”. Действительно, что как не горделивое самоуслаждение, лукавое ласкание сердца определяет наш выбор греха вместо подчас суровой, но исцеляющей правды?
Наступает Прощёное воскресенье. В памяти о суде Божием мы отказываемся от своего суда над нашими ближними и входим в святой вечер Прощения, вспоминая свои вины друг перед другом и прежде всего перед Богом Самим. Входим в чудный этот вечер, чтобы постом войти в глубины своей грешной души, очистить её покаянием и увидеть Христа, грядущего на вольную страсть нашего ради спасения, смертию попирающего нашу греховную смерть, открывающего нам путь в вечную жизнь славным Своим Воскресением.