Все молятся, и тут появляется дед Ион
— Вы живете и служите в Молдавии, где фольклорная составляющая в православии особенно сильна. Какие есть поверья в ваших краях?
— У нас тут много разных «веселий», но собственно суеверий пасхального цикла я так с ходу и не вспомню. Есть пасхальное суеверие, вряд ли даже молдавское, скорее украинское. После того, как двери храма затворились и все пошли на крестный ход, надо обязательно потрогать церковный замок — это знак, что ты вобрал какую-то благодатную силу.
Плюс ко всему в Молдавии до сих пор в селах, иногда и в городах, в храмах случаются паникадила с настоящими свечами, которые нужно все время заменять. Такое вот «проклятие» службы. Все молятся — и тут появляется, всех расталкивая, ответственное лицо, какая-нибудь баба Мария или дед Ион, — опускает эту люстру, меняет свечи и поднимает обратно. Всю службу паникадило туда-сюда ездит, вжик-вжик, и всех отвлекает.
— Почему в Молдавии так важны традиции?
— Отчасти потому, что народ более религиозный, чем в России. Все-таки Молдавию присоединили к Советскому Союзу в 1940 году, и у всех в семьях есть верующие бабушки, мамы, тетушки. Здесь к Церкви относятся свободно и без страха.
Если русские подчас чувствуют себя в храме неуверенно, то для молдаван это очень просто и органично.
Они в массе своей люди сельские, храм для них родная среда.
В России я чувствую, что люди не всегда знают, как обратиться к священнику, а у молдаван в языке есть слово пэринте, что значит «отче, батюшка», и такое обращение для всех абсолютно естественно.
Наш храм находится между русской и молдавской школами. Русские дети в большинстве проходят мимо храма и не оглядываются. А почти все молдавские школьники и учителя обязательно остановятся, перекрестятся.
У нас повсеместно можно видеть распятия на перекрестках и у колодцев. Вертинский еще об этом пел: «И печально глядит на дороги у колодцев распятый Христос». Люди всей улицей, всем селом собирают деньги на эти распятия и потом за ними ухаживают.
Но религиозному народу свойственен магизм, полуязыческие отношения с Богом. Все религиозные системы мира этим грешат. Например, наша чисто молдавская тема — завязанные венцы безбрачия. Зачем-то они завязаны, потом развязаны, обязательно кого-то чем-то накормили-напоили, бесконечные монастырские вычитки и отчитки. Веселье бьет ключом. Искусство в массу, деньги в кассу.
Молдавия — необыкновенно теплое, с христианской точки зрения, место, но эта теплота уходит, потому что традиционное сельское общество стремительно становится городским, теряя родовые и исторические связи.
Без поман похороны недействительны
— Да в Молдавии городов-то немного.
— По сути, всего один — Кишинев, и в пять раз меньше — Бельцы. В них и живет 80% городского населения. Но сейчас у молдаван обширная география — они работают в Европе, в России и обязательно приезжают домой на праздники.
А праздники, те же родительские дни, — это красота невероятная. Села снова наполняются народом. На кладбищах появляются женщины в шикарных платьях, накрываются поляны, все едят, выпивают. Это целая культура.
Мы шутим, что для городских — это «день освобождения», ведь у большинства новых горожан корни сельские.
Конечно, с этим связан целый ряд суеверий. Например, когда человек умирает, нужно раздать поманы (от слова «помянуть»). Каждому выдается кулек, а в нем обязательно калач. Во-первых, он круглый — это вечность; а две сплетенные косички — это как бы Христос, Богочеловек. К тому же белый хлеб когда-то был роскошью, обычно-то ели кукурузный хлеб, мамалыгу. Кроме калача, в кульке полотенце, свечи, спички, иногда какая-нибудь чашечка, конфетки, сладости.
Есть поманы для родственников и особых гостей, там уж целые ковры, простыни, пледы, наборы посуды. Очень важно, чтобы поманы были правильно, вовремя розданы и все традиции соблюдены. Короче, это целое мистическое действие. Без него похороны можно считать недействительными.
— Почему подарки на похороны? Это как праздник, новое рождение?
— Похороны — важнейшая молдавская фольклорная тема. Подарки — еще не всё. Обязательно делается дерево жизни (помул виеций). Это такая трехветочная рогатина, как бы ствол с тремя ветками, и на них вешают нитки с нанизанными конфетами и пряниками, а иногда вообще что попало — тапки, полотенца, трусы.
Молдавские голубцы. Фото: shutterstock
Да, и обязательно во время похорон должны быть гОлубцы. Это мистическое блюдо молдавской религиозности, без него нет ни похорон, ни свадьбы, ни крестин, вообще ничего. От голубцев должен идти пар, иначе Бог не примет душу. И они должны быть маленькими — не то что ваши русские лапти 42-го размера.
— Просто Россия — большая, и капуста у нас большая.
— Капуста! Молдаване делают из виноградного листа. Самые крутые хозяйки в один большой виноградный лист завернут четыре-пять голубчиков помельче. И делают эти голубцы 50-60-литровыми казанами.
Раздача поман и голубцев — это такое же проклятье, как паникадило.
Совершается отпевание, а тут обязательно какая-нибудь бабушка-знаток с тарелкой носится туда-сюда, раздает указания, кому повязать полотенца, куда нести поманы, где еще зажечь свечи, и при этом не забывает причитать и плакать на особые местные мотивы. Содержание причитаний по принципу акына — что вижу, то и пою: «Куда же ты ушел, что же ты наделал, на кого нас оставил?»
Совершаешь отпевание и думаешь: «Постой ты хоть минутку спокойно! Да будь они прокляты, ваши народные традиции. Вместо того, чтобы десять минут сосредоточиться и помолиться, сплошная суета!»
Красное и черное
— Так все-таки суеверия — это плохо? Суетная вера?
— Всуе по-русски — это значит «впустую». «Всуе мятутся народы». Суеверие — это пустоверие, вера в то, чего на самом деле просто нет. Вера в чушь — так бы я понимал слово «суеверие».
Но они бывают добрые, а бывают злые, вредные. Иногда ведь всю религию можно превратить в суеверие. Если мы думаем, что Литургия сама по себе, без наполнения нашей верой и пониманием, имеет силу, то мы тоже в каком-то смысле верим в магию. Мы, как христиане, должны понимать, что все осуществляется через человеческий ум и сердце. Иначе можно и корову причащать.
В этом смысле церковные таинства подталкивают к суеверию всех нежелающих думать и рассуждать. В суеверие превращается любое неглубокое понимание церковной жизни.
Расскажу про маслособорование, которое у молдаван красиво называется «сфынтулуй маслу», «святое масло». Помню, в 20 лет, когда я начинал служить, выхожу из дома, где только что совершил маслособорование, а ко мне со всех ног бросается какая-то бабуля и спрашивает по-молдавски: «Красное было или черное?» Я даже не понял, что она имеет в виду.
Прихожу в храм и говорю священникам: «Отцы, о чем это она?» Они рассмеялись: «Ты что! Это же самое главное — на какой букве батюшка открыл книгу. Если на красной, то есть надежда, если на черной, то все — хана». Я тогда еще подумал, что если так, то зачем читать-то? Открыл — и сразу все ясно.
А у меня в те времена был какой-то американский требник, изданный в помощь Русской Православной Церкви, и он вообще был черно-белый. Тут уж соборуйся не соборуйся, ясно, что все равно всем хана.
Вот так любое таинство превращается в суеверие.
— Ну хорошо, это был пример вредного суеверия. А доброе?
— Когда поется «Вечная память» на панихиде, то молдаване обязательно поднимают столы, нагруженные голубцами, хлебами, и качают их вверх-вниз. Кто не дотянулся до стола, те качают розданные поманы или качают руку человека, который смог дотянуться до стола. Когда хоронили последнего румынского короля, румынский Патриарх держал в одной руке калач, в другой бутылку вина и тоже качал их. У кого нет в руках поман, те во время «Вечной памяти» собственную сумку качают или любое, что есть в руках. Поэтому по-молдавски панихида называется ридикаре — поднятие. Народ говорит «поднять панихиду».
Фото: shutterstock
Люди давно уже не помнят, что это означает. Я нашел ответ у одного очень старого румынского священника: «Мы хотим, чтобы нашу жертву приняло небо, поэтому поднимаем ее как можно выше». Потому же строятся высокие пирамиды и храмы — чтобы до неба достать. Если ты это понимаешь, то да, это красивый и добрый обычай, имеющий отношение к тому, во что ты веруешь. А если делаешь, сам не зная почему, то это пустое действие — суеверие.
Таинство без веры есть суеверие
— Я все же не понимаю, как провести границу между плохим и хорошим.
— То, в чем участвует твое сердце, и то, что оправдывается твоей верой, оно и хорошо. Любой обряд существует не для того, чтобы заменить мне связь с небом, а для того, чтобы как можно полнее выразить ее.
Например, мы в церкви крестимся. Для чего нам махать рукой?
Если говорить, что мы крестом отпугиваем дьявола, то это опять же колдовство — выходит, что в этом крестном знамении есть какая-то сила, отдельная от Бога. Один монах дал мне лучшее объяснение, зачем мы крестимся: «Человек — это душа и тело. Не только душа молиться может, но и тело. Крестное знамение — это и есть твоя телесная молитва».
Такой ответ дает мне понимание и того, зачем мы творим поклоны, храним посты, зачем пожимаем руку при встрече, обнимаемся и целуемся. Тело — важный участник моей духовной жизни.
— Из ваших слов получается, что обряд и таинство — это фактически одно и то же. Как же так? Это вроде бы не каноническая точка зрения.
— Почему? Наоборот. Любой обряд и любое таинство, не наполненное смыслом и содержанием, не меняют ничего в нашей духовной жизни и превращаются в суеверия и примитивный магизм.
— Если я без раскаяния подхожу к причастию, то оно превращается для меня в такое же суеверие, как раскачиванье сумки?
— Абсолютно! А может, и хуже. На панихиде человек может оказаться по обстоятельствам: пришел, например, проститься с другом или родным. Но на причастие я иду сам.
Поэтому главная христианская добродетель всех времен и народов — это рассудительность. Ничего не делать без рассуждения. Нам надо наполнять смыслом нашу жизнь, а иначе мы просто бессловесные овцы. Если я иду причащаться, не рассуждая об этом, какой смысл в моей христианской жизни?
Про курицу, которая не летает
— У нас на Пасху все красят и освящают яйца, давно забыв корни этой традиции. Это хорошо или плохо? Может быть, лучше хоть так приобщиться к христианской жизни, чем вообще никак?
— Ох уж эти яйца! В России-то вам хорошо, освящения совершаются накануне, в субботу. Русский батюшка отслужил литургию на Пасху — и пошел домой выпивать и закусывать с родными, праздновать. А мы, как дураки, до утра сидим и ждем народ, который только-только проснулся и со своими яйцами, куличами и колбасами потянулся в церковь. Еще и выговаривают тебе: «Что это вас, батюшка, так долго ждать приходится?»
Смотрите, какая интереснейшая штука.
Традиции совершают для нас одну добрую вещь: они являются священным парашютом, который не дает этому миру грохнуться слишком быстро.
Они же, правда, могут и погрести любую веру.
Мы, русскоязычные люди Молдавии, очень любим Россию, надеемся на нее и всегда ждем помощи. Но, когда живешь вдалеке, часто видишь проблемы и беды, которые изнутри могут быть незаметны. Если говорить о традициях, то молдаване сохранили свою национальную музыку, любят ее и слушают, а русские потеряли. Молдаване сберегли свое самосознание, важную часть своего культурного наследия. Например, все они знают, как праздновать свадьбу, крещение детей. Им откуда-то известно, как правильно танцевать сложные, быстрые народные танцы. Родились — и уже танцуют. И почти все умеют петь.
А уж христианская традиция — это для них, конечно, святая святых. Как отпраздновать Рождество, как отпраздновать Пасху, что подавать на стол, что делать, что говорить. Разве можно на Рождество не походить с козой по деревне, на святого Андрея ворота не поснимать и выкуп за них не получить? Как можно не сделать голубцы на погребение? Как можно не покачать стол при пении Вечника поменире («Вечной памяти»)? А не передать курицу над гробом — это вообще беда!
— Что еще за коза? А курица — жареная?
— Курица живая, только живая! Чтобы душа в рай полетела, как мне одна бабушка объяснила. Я говорю ей: «Бабуль, так ведь курица не полетит, она же грохнется».
Коза — это маска. По деревне с козой ходить — древняя карнавальная традиция, у нас же Европа с ее карнавалами под боком.
Это в каком-то смысле то, что было всегда в древнем мире. Почему христианство очень долго не могло прийти в деревню? Городские люди уже давно были христианами, а сельским нельзя другому богу поклоняться — иначе не видать тебе урожая ни винограда, ни кукурузы. Но этот страх сохраняет народную культуру. Именно поэтому у нас относительно немного сектантов. Если ты сектант, ты исключаешься из жизни села — не сможешь ни стол покачать, ни поманы раздать, и вообще ничего вместе с соседями отпраздновать.
Как алкоголик на похоронах
— Вы все про язычество говорите, но мы-то христиане. Разве это хорошо, что мы недалеко ушли от древнего мира?
— Нормально, что некая карнавальщина сохранилась с тех времен. Вообще, христиане особо ничего не изобрели. Храмы не мы придумали, кадила, обряды, посты, священников наконец. Мы пользуемся тем наследием, которое у человечества существует как форма поклонения Богу. Весь вопрос в том, чем ты наполняешь эту форму. Есть обряды, имеющие содержание, а есть обряды, лишенные содержания. Спросите у молдаванина: «Что нужно для крещения?» Вам начнут перечислять: пять полотенец, десять калачей и так далее. А про «Символ веры» и не вспомнят.
Фото: gagausian.md
С одной стороны, все это тормозит развал народа как этнической общности. А с другой — этому народу нужна новая евангелизация. Потому что обряд бесконечно господствует над содержанием, над знанием, над верой.
— Так может быть, образованные городские жители все же лучше, чем верующий темный народ?
— Конечно, городские жители в большей степени эстеты, они не заняты тяжелым трудом и теряют народные традиции. Но что приходит на их место?
— Что?
— Да ничего, в том-то и дело. Городской житель в храме иногда напоминает мне алкоголика на похоронах. Вот стоит пьяница над гробом и не знает, чем заняться, но нужно стоять и ждать, потому что неприлично прийти только на трапезу. Он уже двадцать раз гроб обошел, и руки прижал к груди, и посокрушался публично. Уже все печет внутри, а ему все никак не наливают. Вокруг чужие, как держать себя — непонятно, ну в точности как когда вошел с незнакомцем в лифт. Неловко находиться в малом пространстве с посторонними людьми.
Тем более что в городе мы часто не прихожане, а захожане, общинной жизни особо нет. Это одна из серьезнейших проблем в нашей Церкви. Человек вроде бы идет в храм, где все должны быть близки, но попадает в мир посторонних людей, все вокруг чужое, и спросить не у кого.
Сколько стоит просфора?
— Об этом ощущении говорят почти все, кто впервые пришел в храм: им тут никто не рад. Потому что «здесь вам не Макдональдс». Человеку и так-то нужно сделать усилие, чтобы этот порог переступить, а тут на него еще кто-нибудь шикнет.
— Я очень хорошо помню, как в детстве я — русскоговорящий мальчик из еврейской семьи — приходил в собор, еще не будучи крещеным, и никак не мог врубиться, что это за такие круглые белые булочки, как они называются. И была там в притворе продавщица по имени Женя, мне казалось, что она на ведьму из сказки похожа, — Царство ей Небесное.
Ну вот что ей стоило просто увидеть этого ребенка? Я же часами стоял у стола, хотел купить эти просфорки, денег мне было не жалко, но ценников нет, а как понять, сколько стоит? Спросить страшно. Неделями ходил, меня никто не замечал. Я еще и алгоритм не мог понять: народ покупает эту булочку, а ее не дают, а кладут в другой таз и уносят куда-то. Мне казалось, что это самая вкусная булочка на свете.
Взрослый человек, который приходит в церковь, тоже себя иногда так чувствует. Ему не по себе, он зажимается, а к священнику подойти боязно.
Он начинает спрашивать не пойми у кого, в ответ ему несут зачастую всякую чушь, а потом мы удивляемся, откуда столько глупых суеверий. Это почти всегда так, потому что на ответы обычно горазды местные кликуши и православные «профессионалы».
Впрочем, бывают и священники, которые такого насоветуют, что потом не знаешь, как это рассоветовать.
Христианская вера и система Windows
— Так может быть, это и не плохо, что прихожанин похож на ребенка? Что лучше для христианина — быть искушенным и образованным или наивным и простодушным?
— Это для меня мучительный вопрос: мы приходим в церковь — меняет ли она нас? Или просто наша церковность надевается на нас сверху, как халат? Если пришел дурак, то станет церковным дураком. Если пришел хороший человек, то появится хороший церковный человек.
Если человек с добрым сердцем наденет на себя традицию, это может пойти ему на пользу, даже если он не будет понимать, зачем это делает. Да пусть даже и злыдень что-то сделает ради умершего. Что им двигает? Он же хочет в этот момент, чтобы умершему было хорошо, а значит, на какой-то момент он становится добрым.
Но ужас традиции в том, что она может и закрыть тебя от этого благого действия. Наделал голубцев, раздал богатые поманы — и успокоился. Пророк Исайя так и сказал: «Новомесячие ваше не приемлю, жертвы ваши ненавижу».
— «Жертва Богу — дух сокрушен».
— В том-то и ужас, что все уже было сказано, но нам всегда непонятно. Не зря Иоанн Златоуст говорил, что Евангелие написано для устыжения, потому что стыдно этого не знать.
И в этом смысле ничего не меняется. Человек, к сожалению, самый неподвижный элемент всей этой картины мира. Ему всегда нужны доказательства, побрякушки, свидетельства, за которыми уже и Церкви не видно. Книжечки, свечечки, камушки, позолота, святыньки. Но все это мертво, если мертво твое сердце. Столько всего понастроили за эти 30 лет, вместо того чтобы заниматься людьми. Кресты позолотили, а людей потеряли. Это наша большая ошибка.
— Так что же, будем, как протестанты? Белые стены, голые своды, деревянная кирха. Пусто и грустно.
— Христу же хватило этого места, чтобы совершить Тайную вечерю. Вопрос не в том, что все голое. У нас все одето и обуто в золото, зато сами мы голые. Нам хотя бы поровну поделить.
Поэтому когда я встречаю суеверие, то не пытаюсь бороться с ним, ведь это важнейшая часть народной жизни. Нужно постараться наполнить эту пустоту верой, дать суевериям расширение и смысл, чтобы они переставали быть темной бредятиной.
Вера же — она как Windows. Вроде бы и сама по себе бесполезна, но без нее не откроется ни одно окно.