[ВИДЕО] Архимандрит Тихон (Шевкунов): Что такое чудо?

Что такое чудо? Что нужно сделать, чтобы впустить его в свою жизнь? В гостях у матушки Олеси Николаевой на  канале «Спас» наместник Московского Сретенского монастыря архимандрит Тихон (Шевкунов).

Видео — телеканал «Спас». Расшифровка текста передачи — портал «Правмир».

— Здравствуйте, отец Тихон.

— Здравствуйте.

— В церковных песнопениях поется: «Ты еси Бог, творяй чудеса». И, действительно, в христианстве все – чудо. Это чудо Боговоплощения, чудо Воскресения Христова. И сам Христос совершает множество чудес в Евангелии. Мало того, что Он исцеляет больных, очищает прокаженных, воскрешает мертвых, ходит по водам, останавливает бурю, Он еще и своим ученикам передает этот дар. Он говорит: «Даю вам власть наступать на всю силу вражью. Больных исцеляйте, прокаженных очищайте, мертвых воскрешайте, бесов изгоняйте». Такое впечатление, что чудо – это на самом деле и есть норма христианской жизни.

— Для Бога нет ничего невозможного. И поэтому то, что происходит с христианами, порой совершенно непостижимым образом, и то, что в обиходе у нас называют чудом – это действительно наша жизнь. Давайте мы не будем долго теоретизировать, а вспомним историю, которую Вы прекрасно знаете, и я знаю эту историю. Что это, чудо или не чудо – решать, наверное, зрителям.

В 1986 году, когда меня перевели из Псково-Печерского монастыря в Москву готовить тысячелетие крещения Руси, мне позвонил один замечательный священник из Псково-Печерского монастыря и попросил срочно приехать в Печоры: «Я тебя умоляю, приезжай, потому что вещь действительно крайне важная». Я приехал, и этот священник рассказал мне о том, что недавно (это был 1986 год) появился в монастыре молодой человек, недавно спустившийся с Кавказских гор, по имени Августин, который является монахом. Совсем молодой человек, у которого убили мать. Охотники ворвались в их хижину. А он с матерью жил, она воспитала его с детства, воспитала в монашеской жизни, в горах.

— В восемь лет увезла из Москвы.

— В восемь лет увезла в горы, и сейчас ему уже 23-24 года. Он, конечно, без паспорта, на нелегальном положении, и прочее. А тогда за этими монахами охотились. Охотились еще абхазские власти, и КГБ пыталось их выудить оттуда. Было десятка полтора – два таких монахов, может быть, чуть больше.

И вот охотники набрели на их хижину. Они были пьяные, потребовали еды. Им дали еды, они напились, и стали домогаться к его матери. А сына в этот момент не было в хижине, он где-то на огороде работал в километре от жилища. И она сказала: «Лучше вы меня сожжете, но я не уступлю вам». И они, действительно, с пьяных глаз облили ее керосином и подожгли. На крик матери прибежал сын. Протрезвевшие охотники пытались ее потушить, но она была в монашеских облачениях, одеждах, все пропиталось керосином. Когда они увидели, что появился какой-то человек, то убежали оттуда. Он потушил мать, она выжила. Он спустился с ней с гор в какую-то деревню, но она все равно умерла.

Это получило некоторую огласку. И эти люди, охотники, которые оказались достаточно влиятельными людьми, стали охотиться на этого молодого человека, чтобы убить его. Потому что он был свидетелем убийства. И его духовники, люди, монахи, которые тоже жили в горах, благословили его спуститься к людям и устраивать там свою жизнь, иначе его бы просто убили.

Он появился в Псково-Печерском монастыре и подошел к нашему общему знакомому. Не игумену монастыря, а просто священнику этого монастыря. Рассказал ему эту историю. И тот стал ему помогать. А пришел он в наш монастырь именно потому, что знал, что наместник монастыря архимандрит Гавриил помог когда-то горному монаху, старичку, и тот, когда он даже без паспорта в советское время пришел, каким-то образом устроил его в монастыре.

Но когда отцу Гавриилу, наместнику монастыря, показали этого молодого человека, то отец Гавриил, который был очень жесткий, авторитарный, сказал: жулик какой-то, гнать его надо, в тюрьму его надо посадить.

И наш знакомый священник, который имел попечение над этим монахом, он тут же оттащил его, сказал, что его посадят, не разобравшись, это будет ужасно. И сказал мне: «Сделай все, чтобы ему помочь, это ангел. Если я видел когда-то монахов настоящих, то это он. Он ест как трехлетний ребенок, пятилетний, то есть совсем немножечко. Такой взгляд у него, как у ангела.

Он потрясающий. Человек вырос и жил в горах, воспитывался на одних святых отцах — это потрясающе». Я говорю: «А где он сейчас? А как ему помочь?» Он говорит: «Я его отправил к своим духовным детям. Он живет в их квартире в Москве, прячется, потому что он без документов». Советское время, извините меня.

— А он нам дал задание достать ему паспорт.

— И мне он сказал: «Помогите ему как-то любыми способами, чтобы ему легализироваться». И вот я тогда впервые познакомился и с тобой, и с твоим мужем, сейчас отцом Владимиром. Я приехал в Москву, пришел к этому писательскому дому на проспекте Мира. Познакомился с молодыми людьми, с Володей и Олесей. И они мне привели этого молодого человека. Я бывал в горах там и видел этих подпольных монахов, которые жили на нелегальном положении без документов, без паспортов, не принимая категорически ничего в советской власти. Это была целая цивилизация, особая культура.

И вот когда я увидел его, он поздоровался особым образом, как здороваются именно там, в горах. И действительно это был лучезарный взгляд, потрясающий, светлый, удивительный. И мы стали думать, что же делать, потому что если держать его все время в квартире, взрослого человека, — это безумие. Выпустить его сейчас на улицу, куда-то пойти – его остановит милиция, тем более он не снимал рясу, не снимал. Документы? Документов нет. Начнут проверять, как он, что. Мы связались со знакомыми юристами, они сказали: «Будет ужасно, ему навесят сразу десятка два уголовных дел нераскрытых от Владивостока до Таллина».

— А еще психиатры нам говорили, что его тут же возьмут в психушку и будут над ним проводить эксперименты. Он вырос вне цивилизации, он маугли.

— И что с ним делать? Искать документы? Как? Мы уже грешным делом (сейчас за давностью лет, может быть, это и простится), мы пытались сделать нелегальные документы для него, потому что, с другой стороны, такого маугли, чистого, поразительного человека отправлять, даже если мы достанем документы, даже если мы его как-то легализируем, он пойдет в армию. И представьте себе, что такое — в 1986-1987 году человек пойдет в армию. Человек совершенно чистый, воспитанный, попадает в нашу армию – тоже ужасно, тоже надлом. В общем, куда ни кинь, везде клин.

И мы стали думать, что же делать. Привлекли тогда довольно известных людей, которые сердцем пытались нам помочь. И тогда я обратился с просьбой к своему другу, к Зурабу Михайловичу Чавчавадзе, который вырос в Тбилиси и хорошо знал патриарха Илию. А Кавказ все-таки входит в его юрисдикцию. И, поскольку Зураб был в дружеских с ним отношениях, мы решили повезти этого Августина туда и попросить патриарха Илью чем-то помочь. В Грузии тогда было поспокойнее с этими всеми делами, как-то полегче это можно было решить, чем в Москве.

Тем более мы уже были обеспокоены тем, что мир крайне негативно влияет на этого Августина. Мы вдруг заметили, что он смотрит с балкона. У Олеси брат слушал рок-музыку, а он тоже с ним слушал. Потом он стал гонять детей, твоих ребятишек, старшего Сашу, все время за мороженым. Он стал объедаться мороженым. И мы понимаем, что в нашем обществе грешных людей этот ангел станет вообще неизвестно кем. И надо было поскорее что-то сделать. Мы уже мечтали о том, что направим его в семинарию.

Конечно, у него были странности, связанные с тем, что он был воспитан в горах. Мы, например, становились с ним читать Псалтырь, и вдруг я видел, что он читает с неправильными ударениями. Я думаю, ну, в конце концов, что ж, человек там воспитан, кто его там будет нормально учить. Или мы увидели, что у него кадило, например, есть архиерейское. «Откуда у тебя кадило? — А это мне дали, благословили кадить иногда келью, чтобы духовное упражнение». Мы думали: кто его знает, может, там действительно, дали. Или, у него был священнический крест с украшениями. «Откуда у тебя такой крест?» Жизнь горных монахов совершенно другая. «Откуда у тебя крест, ты же не священник. Или ты священник?» Он говорит: «Нет, нет, я не священник, но мой старец, умирая, благословил мне этот крест, чтобы он был у меня».

В общем, было много удивительного, совершенно иного, чем у нас. И мы уже решили ехать, предупредили патриарха Илию, что мы едем, не говоря, с какой целью, просто попросили его принять нас. Я трудился тогда в издательском отделе, мне надо было срочно взять разрешение на поездку в Грузию, я не мог просто так. Потом, митрополиту я не хотел просто так об этом рассказывать, это было официальное лицо, и так взять и рассказать ему о таком сложном деле.

Я заведовал там видео и киноотделом. Мне пришла в голову мысль: поехать в Грузию сделать фильм. Тогда как раз нужны были фильмы к тысячелетию крещения Руси. Символ России – пшеница, символ Грузии – виноград и вино. Русский крестьянин сеет пшеницу, ухаживает за землей, собирает пшеницу, мелется мука, а крестьянин грузинский параллельно с этим виноградную косточку в теплую землю зароет и так далее. Весь этот труд. А кончается все Евхаристией, возношением хлеба и вина, становящегося Телом и Кровью Христовой. Интересная была идея. Владыке она понравилсь.

— Факт тот, что уже вся пшеница была собрана.

— Да. Ехать в Грузию мы могли на уборку, но мы же затратили бы деньги церковные. Надо было сделать фильм, и надо пшеницу было собирать, снять уборку пшеницы. Я позвонил в Министерство сельского хозяйства и спросил: скажите, где у вас еще пшеница? А это конец августа. Они думали, что это какая-то проверка. Они мне говорят: нет, нет, у нас пшеница вся убрана по всей территории Советского Союза. Я говорю: нет, нет, нет, мне надо снять где-то пшеницу. Нет, отвечают, у нас убрано везде, вы не думайте, у нас все хорошо.

И куда бы мы не обращались, все таким образом нам рапортовали. Пока, наконец, в газете «Сельская жизнь» над нами не сжалились и не сказали, что только в Омской области, поскольку это севернее, еще убирают пшеницу. Буквально несколько дней. Поезжайте туда — и вы успеете это снять. И тогда я взял оператора, и мы сразу поехали в Омск, и это было единственное место во всей стране, где убирали пшеницу.

Меня встретил дьякон Иоанн, потому что епископ местный сменился, уехал в другую епархию. Он на машине, на Волге епархиальной, повез меня куда-то в районный центр. Там еще убирали пшеницу, и мы успели это подснять.

Мы возвращались назад, вечером поздно мне надо было улетать в Москву, а на следующий день поздно вечером на поезде, потому что на самолете его не провезешь, ехать в Грузию. И вот мы возвращаемся назад, едем, я немножечко сплю.

Но отец Иоанн для того, чтобы не уснуть за рулем, рассказывает мне всякие истории епархиальной провинциальной жизни. В том числе и говорит: «Ты знаешь, все-таки какие разные люди бывают у нас. Вот у нас была такая история. Недавно один человек обокрал наш собор. Пришел парнишка, сирота, мы его приняли, бабушки за ним стали приглядывать, помогать ему, потом он стал немножечко читать в храме, потом доверили ему и ключи.

А потом мы с архиереем приехали служить в этот храм, отслужили всенощную, а уходя вечером, мы оставили и крест, священники оставили на престоле. А самое главное – в храме ему уже доверили ключ от сейфа, а в сейфе были деньги, собранные на фонд мира знаменитый. Церковь давала деньги на фонд мира. И на утро мы приходим, а этот парнишка у нас все украл. Украл и деньги, и крест, и многое-многое другое. Но самое главное – он украл мой подрясник».

Я говорю: «Господи, какой подрясник?» — «Я там оставил подрясник с пуговками, они переливались, эти пуговицы. Так на них посмотришь – они синенькие, так посмотришь – они зелененькие. Мне архиерей их привез из-за границы специально».

Я сижу и думаю: где-то я такие пуговицы видел. И вдруг я понимаю, что видел эти пуговицы на подряснике отца Августина. Тогда я подумал: странные пуговицы у горного монаха. Но потом думаю: «Господи, что ж ты так говоришь, осуждаешь?.. Мало ли, пожертвовали, привезли туда какой-то подрясник, а он носит. Что привезли, то и носит».

Я говорю между прочим: «А как этот парнишка выглядел-то?» И он начинает мне его описывать. И вдруг я с ужасом понимаю, что он описывает мне Августина.

Я говорю: «Слушай, а какие еще особенности у него были?» Он говорит: «Какие-какие… мороженое любил жрать. Просто килограммами мог съесть». И я говорю: «Подожди, подожди, подожди. Ты говоришь: Евангелие украли. А какое Евангелие?» — «А вот такое-то, такое-то, такое-то». То самое. «А крест?» — «Хочешь, заедем к батюшке, который владел этим крестом, он расскажет». А крестик этот был, я запомнил, со стекляшками, но одна стекляшка была расколота, половины не было. Мы приезжаем к этому батюшке – точно, крест такой-то, такой-то.

И я возвращаюсь в Москву в ужасе. Иду и думаю: что же происходит? Единственное место во всей Вселенной, где, судя по всему, знали об этом человеке – это был Омск. Это было единственное место, где собирали пшеницу. И мне пришла в голову эта мысль — снять фильм. Это был человек, чей подрясник носил Августин. Господь просто носом ткнул. А представляете, что было бы, если бы мы отвезли его к патриарху Илье. Избави Бог, он его бы как-то легализовал.

Я еду и думаю: а кто же он на самом деле? Убийца, насильник? Что за ним стоит? Но потом, мне самому и не верится. И я понимаю, что надо что-то решать. А он нам говорил, что он жил в Троице-Сергиевой Лавре до этого. Он приезжал из Печор и жил какое-то время в Троице-Сергиевой Лавре. Или до Печор жил в Троице-Сергиевой Лавре.

Мы рано утром прилетели, в ночь летели, я сразу приезжаю в Троице-Сергиеву Лавру. Иду к благочинному отцу Онуфрию, спрашиваю: знает ли он приблизительно такого человека? Рассказываю ему историю. «Да, — говорит, — был иеродьякон Владимир из Омска, такой странный, и жил у нас довольно долгое время. Мы ему помогали, документы, сказал, у него все украли, а потом исчез. С орденом. Мы думали: такой молодой, а уже церковный орден имеет».

Короче говоря, узнав это, я приезжаю к вам домой, тебя не было, был только Володя, сейчас — отец Владимир. И Августин. Но мы не знаем, что за ним стоит. Сейчас мы его разоблачим, вынет пистолет, схватит ребенка, скажет: ну что, ребята? Серьезно, мы же не понимаем, что это такое.

Я говорю: «Володя, я сейчас возьму Августина, мы съездим в издательский отдел. (А там как раз лежало письмо от митрополита Питирима на патриарха Илью с просьбой помочь снимать этот фильм «Евхаристия»). Я съезжу, а ты в это время обыщи его вещи». Он говорит: «Как?! Как можно?!» Интеллигенция московская. Я говорю: «Слушай, он не тот, за кого себя выдает. Срочно обыщи, посмотри, что там есть. Это не чистоплюйство, это не шутки, может у него там и нож, и все, что угодно, быть. Речь идет о жизни твоих детей, не шути». Я говорю Владимиру: «Я тебе точно говорю, это не тот человек, за которого он себя выдает». Володя просто побелел. Но увидел по моим глазам, что это не шутки, это все серьезно.

Мы съездили, забрали документы с Августином, я накормил его мороженым каким-то еще. Вернулись, смотрю, Володя просто сам не свой. Мы с ним уединились куда-то, он говорит: «Да, есть паспорт с фамилией, именем, есть деньги огромная сумма и так далее, и так далее у него в чемодане». Я говорю: «Оружия нет?» — «Оружия нет».

До конца не верилось. И потом, когда мы собрались, приехал Зураб Чавчавадзе с Леной, со своей супругой, приехал нынешний архиепископ Дмитрий, который был насельником Троице-Сергиевой Лавры, еще какие-то люди. Я их всех собрал, попросил приехать. Но мне хотелось как-то разоблачить его, потому что я все равно до конца не верил.

Тогда я только начал понимать, почему он не может читать Псалтырь, почему чудачества эти, почему мороженое и так далее, и так далее. Множество было вещей, которые мы старались не осуждать и пропускали мимо глаз. И тогда, когда все собрались, меня спрашивают: «Что ты нас собрал?» Я говорю: «Перед тем, как уезжать, я хочу рассказать историю одну».

Я вспомнил тут Достоевского, Порфирия Петровича, и говорю: «Вы знаете, я сейчас был в Омске, снимал фильм». И смотрю на этого Августина, он при слове «Омск» вздрогнул. «Снимал фильм, и там мне рассказали, представляете, какой-то человек втерся в доверие к настоятелю одного храма в Омске, довольно долго там жил, а потом взял и обворовал весь храм. Все говорят: надо же… ему так помогли, все сделали, а он обворовал».

Я говорю: «Отец Августин, представляешь, какой ужас? Он говорит: «Да, ужас». Но я понимаю, что он реагирует на все это. Я говорю: «А вот еще история. Один человек приехал в Троице-Сергиеву Лавру, назвался иеродиаконом, выдавал себя за иеродиакона, священника и однажды даже служил. Вы представляете, будучи не в сане, не в чем!» Все говорят: «Какой ужас! Что же это за человек?!» Я говорю: «Как, кто же? Да это ты, отец Августин». И тут я понял, что это действительно он, и все поняли, что что-то происходит страшное. Все повскакивали, закричали: «Объясните, что происходит?!» А мы с ним сидели, смотрели друг на друга. И я понял, что это действительно так.

После того, как мы поняли окончательно, что Августин – это не тот человек, за кого он себя выдает, мы остались с ним вдвоем, и он, в конце концов, рассказал свою историю. Он действительно был преступником, совершил преступление, бежал из-под следствия и оказался в Омске. Выдал себя за какого-то сироту, там его приютили сердобольные бабушки из этого омского храма, и, таким образом, он оказался в храме. Он назвал себя каким-то именем, жил там около восьми месяцев, а потом не выдержал и совершил это воровство.

Но, немножко обжившись в церковной среде, он понял, что здесь его не обидят, здесь его всегда приголубят, здесь ему всегда искренне помогут. И зная уже о Троице-Сергиевой Лавре, он поехал туда, выдал себя за иеродиакона Владимира, к сожалению, участвовал в одной из служб. Это, конечно, ужасно. Потом оттуда уехал на Кавказ, где узнал историю.

— История была подлинная.

— Да. Он рассказал эту историю, эту легенду он себе присвоил, узнав об обычаях кавказских монахов. Конечно, он не собирался всю жизнь проводить в горах Кавказа. Потом оказался в Псково-Печерском монастыре, а потом у вас в квартире. Вот такая вот оказалась его история. Чудо это или не чудо?

— Чудо. Но самое потрясающее, давайте мы расскажем эту историю до конца, уже обращаясь к нашим зрителям. Самое потрясающее чудо то, что потом этот человек, отбыв наказание за свои грехи и просидев в тюрьме, раскаялся, покаялся. И он понял, что ничего дороже, чем тот образ, в котором он обрел друзей, для него нет. А этот образ — был образ монашеский, это был тот самый подрясник с переливающимися пуговками. И он понял, что самая большая его мечта, самое большое его желание – это отдать себя Господу и принять монашеский постриг. И он стал монахом. И, конечно, это было настоящее чудо.

— Конечно, на него это произвело потрясающее, ни с чем не сравнимое впечатление. Когда он все осознал, как Господь все это подвел. Он представить себе не мог, что такое количество совпадений могло быть.

Владыка Василий (Родзянко), покойный, говорил: «Когда я перестаю молиться, совпадения прекращаются». Совпадения – вещи совершенно немыслимые ни по каким теориям вероятности. На него это произвело огромное впечатление. Мы постарались его убедить. Мы не могли сдать его в милицию, было опасно, там было много сложностей. Он сам пошел и сдался. Он был действительно преступником, отсидел за то преступление, которое он совершил еще до того, как стал представляться монахом.

И выйдя из тюрьмы, он уехал в одну епархию, и здесь уже под своим именем стал помогать в церкви. И постепенно епископ нашел возможным его постричь в монашество, рукоположить. Это в начале все было хорошо. Потом, к сожалению, хотя Господь сделал для него все, кончилось для него много трагично, потому что он снова пустился в какие-то странные авантюры. Но Господь ему судья. Во всяком случае, все, что можно было сделать для него, для его спасения, было сделано.

Не так все просто, и никакого хеппи-энда в этой истории нет, но он для своей души абсолютно осознал, как Господь печется о каждом человеке. И мы осознали, какова сила промысла Божьего. Надо сказать, что таких историй — огромное количество.

— Может быть, мы и в следующей передаче продолжим об этом разговор?

— Давайте мы поговорим о промысле Божьем. Ничего более удивительного в мире, чем промысл Божий, который сочетает в себе и обычную жизнь человека, и чудо, а на самом деле является жизнью во Христе, ничего более поразительного нет.

— Чудо все время присутствует в нашей жизни, мы просто не всегда его замечаем. Но философ Алексей Лосев определял чудо таким образом, что в его определении понятие чуда очень близко подходит к понятию промысла Божьего. Он определял чудо как совпадение двух планов бытия. Плана идеального, плана промысла Божьего, замысла Божьего и плана исторического. Когда они совпадают и когда они вот так сближаются. И тогда происходит какое-то чудо. Это может происходить и в человеческой личности, когда человек вдруг в какой-то момент вдруг целиком в своей исторической реальности выполняет задание первообраза. То есть воля Божья соединяется с волей человеческой. Вы чувствуете, наверное, и чувствовали много раз явные проявления промысла Божьего в своей жизни.

— Промысл Божий – это самое поразительное явление, которое существует в человеческом и Божественном мире. Что такое промысл Божий? Это просто забота Бога о человеке, о высшем его благе, о том, чтобы человек познал цель своей жизни, соединение с Богом. Очень часто она для нас непонятна, эта цель. Очень часто для большинства людей она является абстракцией или просто набором каких-то благочестивых и довольно скучных слов.

Но чем старше становится человек, чем он становится мудрее, тем больше он понимает, что есть множество радостей в жизни, есть множество целей в жизни. Но одна, самая в какой-то степени зыбкая, невидимая, но все же самая главная – это познание и единение с Богом. В Псалтири есть такие слова: взыщите Бога – и жива будет душа ваша. Поиск Бога, единение с Богом и открытие абсолютно нового мира, абсолютно других горизонтов, горизонтов вечности, и составляет, с точки зрения Православия, Христианства, цель человеческой жизни. Уловить это может только сам человек. Уловить, почувствовать и начать так жить.

 — Услышать как зов, как призыв?

— По-всякому бывает, и промысл, забота Бога о человеке является по-разному. Некоторые называют это чудом порой. То есть это вещи, совершенно непостижимые для нас. Для кого-то это откровенно скучно. Но есть люди, которые понимают, что это происходит каждое мгновение нашей жизни. Это не просто болтовня и слова, это реальность и жизнь.

Часто это связано, явно и сильно, с концом человеческой жизни, с тем финалом и с той, одной из главных, а может быть, и главной минутой человеческой жизни. Есть такое поверье, что если человек, христианин, исповедуется и причастится в день смерти или накануне смерти, то это особый знак благоволения и помощи Божьей. И такая душа сразу попадает в иной, прекрасный совершенно мир. В мир Божий.

Я вспоминаю сейчас несколько подобного рода историй Божественной заботы о человеке. У нас есть сотрудница монастыря и прихожанка Марья Георгиевна Жукова, дочь нашего знаменитого великого маршала Георгия Константиновича Жукова. Она долгие годы жила со своей бабушкой Клавдией Евгеньевной. Это была уже очень-очень старая женщина, ей было под девяносто или за девяносто. И она еще с детского возраста последний раз причащалась, будучи в гимназии. И Маша, ее внучка, Марья Георгиевна, переживала, что она — нецерковный человек.

Она так и не вернулась к Церкви. Она была коммунисткой, она была партийным работником. Искренний человек, но Церковь всячески отрицала. И все отяготилось еще тем, что к концу жизни она впала в какие-то старческие болезни, у нее было совсем плохо с памятью, она неадекватно реагировала на события происходившие и уже адекватно не воспринимала реальность. И многие священники говорили, что в таком состоянии человека нельзя даже причащать, потому что это будет как бы насилие. Вне ее сознания. Она не будет понимать, что происходит. А перед этим надо человека исповедовать обязательно, а она, извините, лет 80 прожила вне Церкви. Необходима исповедь, необходимо покаяние, понимание, что это был за путь. А исповедоваться она уже не могла, потому что это был уже другой человек. Это был старческий маразм.

И когда Марья Георгиевна пришла ко мне с этим вопросом, я сказал: «Вы знаете, не в наших силах решить, сможет человек причаститься или нет. Давайте, мы попробуем это сделать, подъехать, поговорить, а там уж как Господь даст». Она говорит: «Батюшка, очень хорошо, только Вы знаете, она не может терпеть людей в черных одеждах. Любую, в черной рубашке. Начинает сердиться, может даже чем-то запустить, кинуть», — «Тогда я одену белый подрясничек, хорошо», — « Вы только не смущайтесь, если она будет совершенно неадекватна. Она уже два года в таком состоянии. Она меня не узнает и может сказать что-то совершенно неразумное».

 — А за кого она принимает людей в черных одеждах?

—  Не понятно. Мы совершенно не можем понять. Не нравится ей черный цвет и все. Я надел белый подрясник, и мы приехали туда и как раз заодно освятили квартиру. Надо сказать, что я немножко откладывал: то одно дело, то другое, то третье, и виноват, что немножко это затянулось. Но, в конце концов, мы приехали, и я не без робости подошел, зашел в эту комнату, потому что действительно не понимаю, что за человек, и что она мне сейчас скажет. Тем более два года человек вне рассудка.

И вот когда я захожу, вслед за мной заходит и Марья Георгиевна, и ее подруга. Я вижу, лежит очень старая женщина, лежит в кровати, очень мирно, поднимает на меня глаза и говорит: «Батюшка! Как я Вас долго ждала. Почему Вы так долго не приходили?» Я удивленно поворачиваюсь к Маше после того, что она мне говорила, что человек никого не узнает, ничего не понимает. Я говорю: «Да, Клавдия Евгеньевна, вот я приехал», — «Очень-очень важно, что Вы пришли, мы должны что-то очень важное сделать».

Маша зарыдала, подруга ее зарыдала, потому что они действительно не узнали человека, который десять минут назад был в полном маразме. «Мы должны что-то очень важное с Вами сделать. Только я забыла, что. Напомните, что мы должны сделать», — «Мы должны исповедоваться и причаститься». Она говорит: «Вот, вот, вот, это очень важно, мы сейчас же должны с Вами это сделать».

Я опять удивленно и раздраженно посмотрел на Машу, с какой стати мне говорили о совершенно нормальном адекватном человеке такие вещи. А Маша рыдает. Мы остались вдвоем с Клавдией Ивановной, я помог ей поисповедоваться, напомнил, как это делается. Она исповедовалась за всю свою жизнь и причастилась. И когда причащалась, даже села и руки сложила. То есть какая-то память у нее сработала. Из детства. И причастилась.

Я пришел к Марье Георгиевне и говорю: «Маш, ну что ты, совершенно непонятно», — «Батюшка, поверьте, два года она ни разу адекватно не ответила». То есть это был совершенно психически больной человек. И вдруг вот так. Ну не психически, старческие эти ужасы. И мы все были поражены, возблагодарили Господа, что такое могло произойти на наших глазах. И когда я освящал квартиру, зашел в эту комнатку, смотрю, она лежит так спокойно, кивнула мне.

А когда я уходил, я говорю: знаете, я с Клавдией Евгеньевной хотел бы попрощаться, подошел и смотрю, у нее половина лица искажено. Инсульт. Последние слова ее жизни были слова исповеди. И на последнее мгновение она возродилась разумом и душой именно для того, чтобы исповедоваться и причаститься. Вот, наверное, была какая-то особая добродетель в ее жизни, человек был особо добрый — что-то было такое, что дало возможность Господу совершить вот такое с точки зрения верующих чудо, с точки зрения врача – он, может быть, найдет какие-то свои резоны, почему это происходило.

Не знаю, я не хотел бы бросаться словом «чудо», потому что оно слишком сокровенно. Но промысл Божий для верующего сознания, несомненно, был в этой истории.

— Отец Тихон, иногда промысл Божий, как в этой истории, как бы прикрыт, ведь все происходило как бы случайно. Потому что она и не очень хотела, чтобы Вы пришли, и ее внучка говорила, что она этих людей в черных одеждах боится. То есть все это прикрыто, и очень часто Христос свои чудеса совершал тоже у всех на виду, но в то же время это тоже прикрыто какой-то сокровенностью, когда Он десяти прокаженным говорит, они просят Его очистить, а Он им говорит: пойдите, покажитесь священнику. И они, пока идут к священнику, они очищаются. Для некоторых из них это непонятно — что это именно Христос совершил очищение, только один вернулся поблагодарить Его за это. Или Он совершает какое-то чудо, Он очищает прокаженного, а потом говорит: никому не говори об этом. То есть какие-то чудеса, какие-то действия промысла Божьего происходят очень и очень таинственным образом. Ведь то, что явно: Ангел является с огненным мечом и говорит: иди туда, иди сюда. Удивительный тонкий рисунок. Все-таки как его распознать?

— Вы знаете, сердце человеческое распознает. Я глубоко убежден, что каждый человек, проживший значительные годы на Земле, 20-25-30 лет, обязательно встречался в своей жизни с такими событиями, которые он объяснить рационально абсолютно не может. Он понимает, что это вмешательство какой-то особой непостижимой для него силы, которая вот так вот все устраивает. Человек может отмахнуться от этих мыслей. Человек может вполне здраво объяснить, что это была некая система совпадений и так далее. Но в глубине души он все равно будет понимать, что это прикосновение того самого промысла Божьего, явно и открыто для него действующего в жизни. Так пишется его личное евангелие, его личное благовестие о взаимоотношении его и Бога, о спасении человеческой души. О том, что душа человеческая сопряжена иному миру.

Как это происходит, мы ограниченные существа, более чем ограниченные, человеки, мы не можем до конца, конечно, это объяснить. И смешно было бы требовать то, что зачастую требуется. Все объяснить сейчас же. Но вера и есть та область, которая доверяет Богу. И когда человек начинает понимать, что единственное существо на свете, Которому стоит доверять до конца – это Господь Бог, вот тогда человек становится верующим.

Иногда это происходит, нам Господь помогает, подсказывает в самых удивительных и неожиданных вещах.

— Расскажите что-нибудь из своего пастырского опыта.

— Я расскажу просто из своего опыта. Буквально почти год назад произошла для меня история. Немножко стыдно мне за нее, но это действительно то, что было. В прошлом году тезоименитство Святейшего Патриарха выпало на неделю торжества Православия, на воскресенье. И, как обычно, на День Ангела Святейшего Патриарха собираются все епископы, духовенство московское в Храм Христа Спасителя. А предыдущая неделя была сплошь посвящена богослужению, первая неделя Великого Поста. Все православные христиане в эту неделю, особенно монахи, и утром, и вечером, службы длинные, по пять, по шесть, по семь часов, присутствуют в храме. И я в том числе вместе с братией нашего монастыря был и в понедельник, и во вторник, и в среду.

В среду была литургия преждеосвященных даров, я сподобился ее служить. В пятницу тоже литургия преждеосвященных даров. В субботу литургия Иоанна Златоуста, а в воскресение в Храме Христа Спасителя должны была быть литургия Василия Великого и День Ангела Патриарха. И в субботу вечером стали съезжаться архиереи, в том числе приехали к нам в монастырь те, кто останавливаются у нас по-дружески. И надо было о них заботиться, чтобы остановить их, чтобы накормить, расположить и так далее, и так далее.

И, короче говоря, до позднего вечера весь день прошел в заботах. Я так и не прочел правила ко Причащению, три канона и канон ко Причащению. А мы это должны делать всякий раз. И я думаю, ну ладно, утром встану и прочту перед тем, как ехать в Храм Христа Спасителя. А лечь пришлось совсем поздно, в полтретьего ночи, потом надо было вставать пораньше. Короче говоря, я проспал. Не услышал будильник, просыпаюсь, и с ужасом вижу, что уже надо ехать в Храм Христа Спасителя, побыстрее вскакивать, быстренько прочесть утренние молитвы. На это уже не хватает времени. Думаю: ну хотя бы в машине что-нибудь прочту.

И в машине еду, и в это время звонят в машину, канализацию прорвало в монастыре. Тоже ничего не получается. Короче говоря, вхожу в храм. Это было один или два раза в моей жизни. Я семнадцать лет как священник, небольшой срок, но раза два или один были такие случаи, когда почти неподготовленный или, как сейчас, неподготовленный входишь в алтарь. И думаешь: что ж делать?

Но потом я стал как-то себя немножко успокаивать. Я думаю: ну в конце концов, всю неделю был в храме, шесть дней ты молился, вчера в субботу ты читал правило ко Святому Причащению, три канона перед причащением в субботу, это же было вчера. Потом, у нас есть масса замечательных богословов, которые говорят, что вообще не нужны никакие правила, это все поздние какие-то традиции, и не надо никаких правил. Надо просто свободно подходить ко причащению. Они намного умнее и эрудированнее меня, что я еще буду с ними спорить. В конце концов, может быть и так.

И, в общем, я почти договорился со своей совестью и думаю: ну, ничего страшного. И вот я стою в алтаре. И вдруг ко мне подходит митрополит Варнава из Чувашии. Очень пожилой митрополит. Я, конечно, знал его, но никогда с ним не разговаривал ни разу. За четырнадцать лет я три-четыре раза в год был на патриарших службах, и каждый раз вижу его. Беру у него благословение, если вижу его рядом. Но больше никак не общаюсь.

И вдруг он подходит ко мне и говорит: «Отец Тихон, показали мне твой фильм о Псково-Печерском монастыре, где отец Иоанн. Мне очень понравилось. Я к отцу Иоанну ведь часто ездил, давно его знал». Я говорю: «Да, владыка, очень приятно». Он говорит: «Да, вообще отец Иоанн был удивительный человек. И какие искушения он пережил. Помнишь историю, когда на него напали бандиты, когда он в Рязанской области служил?»

Действительно, отец Иоанн, служа в Рязанской области уже после тюрьмы, после лагерей, как-то раз после всенощного бдения закрыл храм, пришел домой, и в это время на него напали какие-то бандиты, страшно его избили, связали и бросили просто умирать. И только на утро нашли его, связанного, по стонам. Пришли прихожане, церковь закрыта, пришли к священнику, услышали стоны, взломали дверь и видят: он лежит еле живой. Его привели в чувство, он пришел в себя, и все-таки пошел, дослужил литургию. И владыка Варнава говорит мне: «Так вот, это был единственный случай, — говорит, — когда он служил литургию без приготовления». Я схватился за голову, рядом стоял отец Дионисий Шишигин. Подошел к нему, все рассказал, исповедовался.

Вот что это такое? Что такое, когда подходит к тебе человек и совершенно конкретно говорит ответ на твою ситуацию. Не гадательно, а просто конкретно. И ссылается еще на твоего духовника, недавно почившего. Наверное, кто-то скажет, что это совпадение. Для него это действительно будет совпадением. Для меня это, конечно, не было совпадением. Для меня это был промысл и забота Отца Небесного, Господа Бога, явленная через подвижника владыку Варнаву и через моего духовника, почившего отца Иоанна.

Мир христиан совершенно иной, чем мир людей неверующих. Он сопряжен с иными мирами. Здесь надо быть потрезвее. Но и проходить мимо явных знамений Божьих, тебе конкретно явленных – тоже преступление, потому что на Страшном Суде, когда человек такой, какой он есть, без фантазий о себе, без каких-то иллюзорных представлений, которые очень часто тепло греют нашу душу и наше самолюбие, такой, какой он есть человек, предстанет перед Богом, то ни один человек не сможет сказать: да я ничего не знал, я ничего не видел, мне ничего не было показано в этой жизни. Каждому человеку нечто обязательно показывается. Только люди очень часто предпочитают трезво, разумно пройти мимо этого, а иногда и совесть нас слишком обличает, и мы обличения этой совести боимся.

— Люди, которые живут или, по крайней мере, стараются жить в каком-то общении с Богом, они получают ответы на свои вопрошания. Просто дело в том, чтобы достичь искусства, как это узнавать, как это находить, потому что иногда люди просто этого не замечают.

— Надо быть честным перед самим собой и все. Когда человек будет честен перед самим собой, те случайности, которые будут в его жизни, он будет называть случайностями, а те закономерности и те особые явления, духовные, из Божественного мира, которые явно ведут его к пониманию того, что не наш трехмерный мир – это альфа и омега, единственно существующее, а есть нечто большее, есть многое на свете, друг Горацио, что не понятно нашим мудрецам, у Шекспира говорится. Если человек будет говорить: не надо, нам все понятно, перестаньте вы с этим, все в порядке, пейте кипяченую воду и живите спокойно – это тоже позиция.

Ну что ж, каждый выбирает для себя, но люди проходят мимо главного. А главное, оно не режет глаза, оно не хватает нас за руки. Господь говорит: се стою у двери и стучу. Кто откроет Мне, я войду и буду вечерять с ним, а он со Мною. То есть Господь не вламывается к нам в жизнь. Он стоит и стучит. Услышим ли мы этот стук в дверь, это другой вопрос.

 — Да, не действует насилием, не тащит нас силком, а приглашает.

— Свобода человеческая – это абсолютная ценность, в том числе и в глазах Божьих. Никогда Господь не будет совершать насилие над человеческой свободой. Он Сам свобода. И поэтому только добровольное и искреннее желание понять, есть ли этот духовный мир, кто такой Бог, каковы законы духовного мира — ищущий человек начинает это постигать. Человек, который априори говорит: ничего не существует, ничего искать не хочу и не хочу к этому приложить силы, он получает по убеждению и вере своей. Такой человек тоже может быть счастлив. Мы же не можем говорить, что он ужасный, плохой.

 — Что нужно начать человеку, который ничего этого не замечал, который очень хочет начать эту новую жизнь?

— Не обманывать самого себя. Можно было бы сказать: начни читать Евангелие, начни читать святых отцов, начни жить правильно и так далее, и так далее. Не обманывать самого себя. Бога не обманешь, а самого себя обмануть очень даже можно. Если человек перестанет обманывать самого себя и искреннее и честно посмотрит на жизнь свою и жизнь мира, то он непременно найдет Того, Кто этот мир создал и Кто является его истинным Отцом.

 — Это такая высота, отец Тихон. Потому что святые подвижники говорили, что видящий свои грехи выше, чем воскрешающий мертвых. Это всегда так трудно, потому что человек склонен себя оправдывать.

— Мы себя трепетно любим. Есть весь мир, есть точка, которая в этом мире, которая соответствует мне. И только когда я приближусь к этой точке, буду соответствовать сам себе, тогда я увижу и себя самого, и весь мир, и Бога такими, какие они есть. А пока я в иллюзиях о самом себе, это может быть и хорошо, и приятно, но я вижу и существую в мире, который неадекватен мне самому. Это задача покаяния. Что такое покаяние? Это разрушение любых иллюзий о самом себе, любой лжи о самом себе. Это и есть сущность покаяния, направленная к Богу.

— Спасибо, отец Тихон.

Фото Анатолия Данилова.

Читайте также:

• Архимандрит Тихон (Шевкунов): Цинизм — это болезнь профессионального православия

• Как совершается чудо

• Чудеса

• Чудо в нашей жизни

• Словарь «Правмира» — Чудо