Византийская экзегеза 3: III век, Ориген

Языческая Александрия пережила несколько знаменательных встреч с Библейским Откровением. Именно здесь в III—I вв. до Р. Х. осуществлялся первый перевод Св. Писания евреев на греческий язык, и здесь же в I в. по Р. Х. Филон составил к нему аллегорический комментарий, изложив библейские сюжеты в доступных для эллинского мышления понятиях, а со II в. по Р. Х. александрийцы получили возможность приобщаться к христианскому восприятию Библии в Огласительном Училище, которое готовило язычников ко крещению и постепенно превращалось в центр христианской образованности и глубокого изучения Ветхого и Нового Завета. Текст Св. Писания был тем полем битвы, на котором Церковь защищала Истину Христовой веры от нападок со стороны язычников, иудеев и гностиков[1]. Против этих трех оппонентов Церковь выдвинула из своей среды гениального экзегета Оригена, совместившего в себе лучшие черты христианской ментальности той эпохи — жажду мученичества, интерес к Св. Писанию, ревность проповедника — с характерными свойствами ученого филолога и философа:  способностью сопоставлять, расчленять и систематизировать. Сведения о его жизни сохранены по преимуществу в Церковной Истории Евсевия Кесарийского. Вот какими словами историк представляет читателю своего учителя: “В разгоревшемся пожаре преследования[2] на очень многих были возложены венцы, и такая жажда мученичества охватила душу совсем юного Оригена, что он радостно спешил навстречу опасностям <…> Он бывал уже на краю смерти, и только небесный Божий Промысл ради пользы многих, голосом матери укрощал его рвение <…> Ничего другого не оставалось делать, — а при своей не по возрасту горячности он не мог сидеть спокойно, — как послать письмо отцу и горячо уговаривать его идти на мученичество; вот его собственные слова: “Держись, не передумай ради нас!” (VI, 2)[3]. Евсевий сообщает далее, что уже с детства у Оригена проявился особый интерес к Св. Писанию; отец дал ему хорошее светское образование, и некоторое время после его смерти юноша зарабатывал себе на жизнь уроками грамматики. В восемнадцать лет, когда из-за гонения некому было разъяснять слово Божие язычникам, Ориген взял на себя обязанности оглашателя и с этих пор вплоть до 231 г. его жизнь оказалась неразрывно связанной с Огласительным Училищем Александрии. Молодой наставник приобрел широкую известность своими занятиями, заботой о мучениках и аскетическим образом жизни. По словам Евсевия, “всего важнее считал он соблюдение евангельских слов Христа: не иметь ни двух хитонов, ни обуви и не изводиться заботами о будущем” (VI, 3). Обаяние личности Оригена привлекало на сторону христианства языческих интеллигентов: “из неверующих язычников, — пишет историк, — его учение привлекало людей не последних по своему образованию и философским познаниям. Искренне приняли они в глубине души веру в Божественное учение и некоторые прославились в час тогдашнего гонения, скончавшись мучениками” (там же). Максимализм Оригена проявился и в его отношении к своему телу, и в отно-шении к труду: физическую аскезу он довел до самооскопления, а исследование Св. Писания — до всеохватывающей интерпретации почти всего Библейского текста в разных жанровых формах и на разных смысловых уровнях. Его толкования — это и обращенные к народу проповеди (гомилии-беседы), и краткие заметки на полях (схолии), и пространные комментарии.

Репутация Оригена как знатока Библии была так высока, что в 215 г. его приглашали к себе для беседы правитель Аравии (нынешней Иордании) и мать имп. Септимия Севера Юлия Маммея (Евсевий, VI, 19, 21). На следующий год, когда Александрия после вспыхнувшего мятежа подвергалась карам со стороны имп. Каракаллы, Ориген переехал в Кесарию, где по просьбе епископов Александра Иерусалимского и Феоктиста Кесарийского разъяснял Св. Писание в беседах с церковной общиной. Это не понравилось александрийскому епископу Димитрию, и Ориген вернулся в родной город. В 231 г. он снова оказался в Кесарии и принял тут сан священства, за что был отлучен от Церкви епископом Димитрием. После смерти Димитрия Ориген пытался вернуться в Александрию, но новый епископ подтвердил решение своего предшественника и с 232 г. постоянным местом жительства прославленного экзегета стала Палестина, где многие епископы были его учениками. Во время гонения Декия (241—251) ему пришлось перенести тюремное заключение и жестокие пытки. Скончался Ориген в Тире в 253 или 254 г.

В огромном литературном наследии Оригена, от которого сохранилась примерно третья часть — и она занимает семь томов Патрологии Миня (тт. 11—17)[4], особое значение имели два фундаментальных труда — “Гекзаплы”, в которых сличались разные переводы Библии, и “О началах” — сочинение в четырех книгах, в котором делалась попытка систематизировать христианское вероучение в таких его аспектах, как учение о нетварном, неизменном Божестве (о Св. Троице), о тварном невидимом мире, о тварном видимом мире и о человеке (кн. I—III). Отправной точкой для построения этой системы служило Св. Писание, и в четвертой, заключительной книге давался ключ к его пониманию — излагались основные принципы истолкования Ветхого и Нового Заветов.

“Гекзаплы” составлялись с апологетической целью, чтобы снять с христиан упрек в намеренном искажении буквы Писания. Они были первым опытом филологической критики библейского текста и представляли собой таблицу из шести колонок. В первой помещался общепризнанный тогда еврейский текст Писания, во второй — он же в греческой транслитерации, в третьей — ценимый евреями греческий перевод Акилы, в четвертой — перевод Симмаха, в пятой — перевод Семидесяти с особыми пометами, указывающими на разночтения с еврейским текстом, в шестой — перевод Феодотиона. Для некоторых книг, например, для псалмов, приводились и другие переводы. Эти грандиозные таблицы долгое время хранились в Тире; они служили источником ветхозаветной эрудиции для восточных богословов и были утрачены в VII в. при захвате города арабами[5].

Если “Гекзаплы” позволяли наглядно представить все существующие вариации буквы Писания, то четвертая книга “О началах” раскрывала то множество смыслов, которое могло таиться за этой буквой, то знание о мире, которое могло быть в ней зашифровано. Уподобляя Св. Писание живому организму с телом, душой и духом, Ориген различал в нем три смысла — понятный простецу буквальный, “плотской”, “душевный” — доступный более совершенным, и “духовный”, который постигается лишь самыми совершенными (“О началах”, IV, 11). При этом непременно присутствующими в тексте признавались только два последних смысла, а буквальный мог отсутствовать. Это допущение позволяло признавать все Св. Писание Богодухновенным Словом Божиим и одновременно не соглашаться с отдельными его деталями. Вот как сам Ориген разъясняет   читателю свою позицию: “Если бы польза закона и последовательность и изящество (glafurТn) исторического повествования сами собой обнаруживались во всем (Писании), то мы едва ли бы подумали, что в Писании может быть какой-нибудь другой смысл, кроме ближайшего (prТceiron). Поэтому Слово Божие позаботилось внести в закон и историю некоторые как бы соблазны, камни преткновения и несообразности (ўdЪnata); без этого же, увлеченные слишком привлекательным словом и не научаясь ничему, достойному Бога, мы отпали бы, наконец, от Бога или же, не отступая от буквы, остались бы ненаученными ничему божественному. При этом должно знать следующее. Слово имеет целью главным образом возвещать о связи в делах духовных, как совершившихся, так и долженствующих совершиться. И вот, где слово нашло, что исторические события могут соответствовать этим таинственным предметам, там Оно воспользовалось ими (историческими событиями) для сокрытия глубочайшего смысла от толпы; где же исторический рассказ (pr©xij), написанный ради высших таин, не соответствовал учению о духовных вещах, там Писание вплело в историю то, чего не было на самом деле, — частью невозможное вовсе, частью же возможное, но не бывшее в действительности <…> И если говорится, что Бог вечером ходил в раю, Адам же спрятался под деревом, то, я думаю, никто не сомневается, что этот (рассказ) образно указывает на некоторые тайны, — через историю только мнимую, но не происходившую телесным образом. Так же Каин, уходящий от лица Божия, очевидно, побуждает благоразумных (читателей) исследовать, что такое лице Божие и что значит уходить от него <…> Неразумно, например, запрещение есть коршунов, так как даже при величайшем голоде нужда никого еще не заставила прибегнуть к этому животному <…> Итак, для читателей ясно, что где невозможна связь по букве, там не невозможна, а, напротив, истинна связь высшая. Поэтому дол-жно с усердием отыскивать полный (Уlon) смысл (Писания), в котором мудро соединяется рассказ о невозможном по букве с тем, что не только возможно, но и истинно в историческом смысле, и что в то же время имеет еще аллегорическое значение так же, как имеет его не действительное по букве” (“О началах”, IV, 15—17, 20)[6].

Этот метод интерпретации с преимущественным интересом к духовной стороне обоих Заветов Ориген обосновывал ссылками на Св. Писание. Так, указание на три способа понимания текста он находил в Притчах Соломона (22:20—21), а в словах апостола Павла “Мудрость же мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей века сего преходящих, но проповедуем премудрость Божию, тайную, сокровенную, которую предназначил Бог прежде веков к славе нашей” (1 Кор 2:6—7) слышал призыв к постижению того духовного закона, который доступен лишь самым совершенным. Предпочтение духа букве вплоть до отказа от прямого смысла было вызвано прежде всего апологетической задачей экзегета — необходимостью опровергнуть тех, кто пытался дискредитировать христианство — иудеев, не веривших в то, что Мессия уже пришел в мир, и тех гностиков, которые считали Новый Завет несовместимым с Ветхим. “Весьма много заблуждений произошло, — писал Ориген, — вследствие того, что многие не нашли пути, какого нужно держаться при чтении Священного Писания. Так жестокосердые и неопытные из принадлежащих к обрезанным не уверовали в нашего Спасителя, потому что считали нужным следовать букве пророчеств о Нем, но чувственно не видели, чтобы Он проповедовал отпущение пленным, чтобы Он действительно устроил то царство Божие, которое они представляли себе, чтобы Он истребил колесницы у Ефрема и коней в Иерусалиме (см. Зах 9:10) <…> Что касается еретиков, то они читали в Писании слова: “Огонь возгорелся в гневе Моем” (Иер 15:14) <…> и “напал злой дух от Бога на Саула” (1 Цар 18:10). Читая эти и множество других мест, подобных им, еретики не дерзнули отвергнуть божественность Писаний, но, веруя, что эти Писания принадлежат творцу, которому служат иудеи, пришли к той мысли, что этот творец не совершен и не благ, Спаситель же пришел возвестить более совершенного Бога <…> Наконец, простые люди, которые хвалятся тем, что принадлежат к церкви, не признают никого выше Творца <…> но придумывают о Нем такие вещи, каких нельзя думать даже о самом жестоком и несправедливом человеке” (“О началах”, IV, 8).

На практике Ориген не ограничивал себя рамками данной схемы. Как систематизатор он давал перечень канонических книг обоих Заветов. К ветхозаветным отнесены двадцать две книги еврейского предания по числу букв еврейского алфавита, к новозаветным — четыре Евангелия, послания ап. Павла без их перечисления, два послания ап. Петра, три послания ап. Иоанна и его Откровение. По спорному вопросу об авторстве послания к Евреям им сделан такого рода компромиссный вывод: “мысли в этом послании принадлежат апостолу, а выбор слов и склад речи — человеку, который вспоминает сказанное апостолом и пишет, как бы поясняя сказанное учителем”[7]. В буквально понимаемом евангельском тексте взору Оригена открывалось неразрывное единство древнего иудейского Закона и христианства. Слова Спасителя (Лк 18:20), обращенные к богатому юноше, “знаешь заповеди: не прелюбодействуй, не убивай, не кради, не лжесвидетельствуй, почитай отца твоего и матерь твою” (ср. Исх 20:12—16) вызывали восклицание: “в этом рассказе разоблачается безумие маркионитов и манихеев, которые говорят, будто Христос не имеет ничего общего с Законом. А Марк говорит, что “Иисус, взглянув на него, полюбил его”[8] <…> значит исполнивший Закон достоин любви” (“Схолии к Евангелию от Луки”)[9].

Представив весь текст Св. Писания в пределах его объема и буквального значения, Ориген распространил на него тот принцип соответствия событий Ветхого и Нового Заветов, который восходил к посланиям св. ап. Павла и был прочно укоренен в церковной традиции (так называемая “типология”). В трудах Оригена мы вновь встречаемся с хорошо знакомыми уже св. Иустину и св. Иринею мотивами: спасение Ноя от потопа — это прообраз спасения верующих в крещении (“Комментарии на Послание к Римлянам”, III, 1), брак Исаака и Ревекки — прообраз союза Христа и Церкви (“Беседы на кн. Бытия”, X, 5), пасхальный ягненок — прообраз распятого Христа (“Беседы на кн. Чисел”, XI, I)[10]. Ориген шел дальше своих предшественников и не только увеличивал число прообразов, но и рассматривал всю Библию в целом, в том числе и Евангелие, как иносказание, стремясь таким путем раскрыть ее таинственный, духовный смысл, дающий ответ на вопросы о сокровенных сторонах бытия Бога, мира и человека[11].

Пытливый ум Оригена все время старался проникнуть за завесу видимой стороны явлений, за тенью увидеть подлинный облик вещи (см. Евр 10:1) и ради этого использовал все известные ему приемы интерпретации, совмещая апостольскую “типологию” с моральным аллегоризмом Филона и иудео-христианской апокалиптикой. Вот, например, как разъяснял он глубинный иносказательный смысл евангельского эпизода: “Иисус — божественный Логос, Он входит в душу, называемую Иерусалимом, сидя на осле, который освобожден от уз двумя учениками. Я говорю о простых (ўfelesi) письменах Ветхого Завета, на которые указывают два развязывающих ученика. Один ведет написанное к уврачеванию души и раскрывает в нем аллегории, другой же представляет будущие блага и истины с помощью того, что лежит в тени. Входит Он на молодом осленке — на Новом Завете. В обоих Заветах ведь надо искать слово истины, очищающее нас и изгоняющее все помышления, продающие и покупающие нас” (“Комментарий на Евангелие от Иоанна”, X, 18)[12]. В том поиске соответствий и параллелей, которыми озабочен был Ориген, в его стремлении обнаружить в священном тексте возможно большее количество духовных реальностей утрачивалось характерное для павловой типологии понимание Ветхого и Нового Завета как разных этапов Божественного Откровения, исчезало понятие исторического развития и прогресса. Для Оригена все Св. Писание есть Слово Божие, Слово Духа Святого об Иисусе Христе, и различие между двумя Заветами состоит лишь в способе выражения.

Ветхозаветная история в объяснении Оригена стала пророчеством о Христе и одновременно моделью внутренней жизни человека. Там, где буквальный смысл Св. Писания не вызывал сомнений, Ориген видел в реальных фактах образы духовных вещей, и экзегеза превращалась в созерцание. Основная часть Ветхого Завета, рассказ о водительстве Богом еврейского народа, таила в себе, по мысли Оригена, откровение о Божественном домостроительстве человеческого спасения, о Христе, Его Церкви и о водительстве Богом человеческой души к совершенству. Так, например, эпизод спасения младенца Моисея дочерью фараона понимался им как образ Церкви, которая приходит к воде крещения, видит закон в младенчестве и вводит его в свой дом для усовершенствования (“Беседы на кн. Исход”, II, 3—4), а выход евреев из Египта, скитание по пустыне со всеми постигшими их трудностями и утешениями — как образ человека, который расстался с грехом, встал на путь духовной жизни и сначала испытывает горечь, но затем все больше и больше получает в своей душе отраду и, пройдя сквозь искушения, преуспевает в добродетели (“Беседа на кн. Чисел”, XVII, 4; XXVII, 2—12); личность Иисуса Навина в глазах Оригена — это прообраз Христа, а вступление Иисуса Навина в Иерихон знаменует вступление Христа в наш грешный мир, Его победу над язычеством (“Беседа на кн. Иисуса Навина”, VII, 1—3). Загадочная Песнь песней — это иносказание о союзе Христа и Церкви и о влечении человеческой души ко Христу и Христа к ней. Такой же второй план обнаруживал Ориген и в бытовых подробностях евангельской повести: те, кто, подобно апостолам, истинно слушают Иисуса, сначала следуют за Ним, потом справляются о Его жилище и видятся с Ним, а увидевшись, уже остаются с Ним весь день и многие дни, некоторых же Он возводит на гору (“Комментарий на Евангелие от Матфея”, X, 1)[13].

Вместе с тем богословие Оригена, носившее на себе отпечаток платонизма, не было принято Церковью и в течение столетий вызывало нарекания, пока не подверглось окончательно анафеме на V Вселенском соборе в 553 г.[14] Характерные черты экзегезы Оригена, его стремление осмыслить в духе традиционной типологии почти весь Ветхий Завет и глубокий интерес к теме Христа, Церкви и духовной жизни человека были усвоены и развиты последующими поколениями толкователей Библии. Его теория трех смыслов Св. Писания легла в основу средневекового учения об историческом, тропологическом, аллегорическом и анагогическом смыслах[15], его аллегорический метод нашел сторонников и противников. Основанная Оригеном школа в Кесарии и после его смерти продолжала оставаться центром изучения Библии. Ценность творений Оригена для православной экзегетики неоспорима. Его слушателем и ревностным поклонником был св. Григорий Чудотворец, епископ Неокесарийский, автор “Похвального слова” о прославленном учителе. Многогранность Оригена, его богатейшие знания и блистательный талант систематизатора, а также тонкое умение за видимым и единичным увидеть глубокий таинственный смысл — все это делало его творчество притягательным для множества людей, включая и свт. Иоанна Златоуста.