— Владимир Ростиславович, первый вопрос по горячему поводу — снятие с должности директора Бориса Мездрича и назначение Владимира Кехмана в Новосибирскую оперу. Вопрос — почему назначение произошло в воскресенье? Это случайное совпадение?
— Случайное.
— А назначение Кехмана — тоже случайное?
— Неслучайное. Решение было принято в пятницу вечером, а бумага подписана в субботу.
— Идея возникла до «Тангейзера» или во время?
— Буквально несколько дней назад. После того, как мы увидели, что, ситуация, спровоцированная этой несчастной постановкой, заходит в тупик. Когда узнали о намеченном большом митинге на воскресенье, потом — контрмитинге и, наконец, после отказа руководства театра прислушаться к нашим весьма мягким рекомендациям.
— Можно я привяжусь к вашим словам и спрошу: вы действительно считаете «Тангейзер» несчастной постановкой?
— В последние годы «Тангейзеру», если вы знаете, не везет. В Германии последняя постановка вообще была запрещена (в 2013 году в Дюссельдорфской опере события были перенесены в нацистскую Германию. — «МК»). У них муниципалитет директивно закрыл оперу после первого же показа. А вы говорите — у нас цензура. Мы в течение двух последних месяцев пытались сделать всё возможное, чтобы урегулировать этот конфликт.
— Какие же конкретно шаги вы предпринимали?
— Сначала просили, чтобы конфликтующие стороны разрешили вопрос непосредственно между собой. Я звонил губернатору, разговаривал с отцом Тихоном (архимандрит Тихон (Шевкунов) – ответственный секретарь Патриаршего совета по культуре – «МК») и целым рядом иерархов РПЦ с просьбой как-то снять остроту напряжения. Мои сотрудники общались с Мездричем, с руководством Департамента культуры Новосибирской области. На мой взгляд, суд – самое неудачное место для обсуждения качества постановок.
— Спорить трудно.
— Но всё продолжилось, и никто никаких шагов навстречу не сделал.
— Но насколько известно, губернатор вас услышал.
— Да, призвал к миру и порядку. Когда первый раунд увещевания закончился ничем, были организованы общественные слушания в стенах Министерства. Пришло человек 50. При этом, скажу откровенно, оппоненты постановки были очень активны и красноречивы, требовали незамедлительных кадровых и финансовых решений, высказывали претензии к Минкультуры — почему постановка полностью профинансирована государством (осуществлена в рамках ФЦП «Культура», по сути дважды госзаказ), требовали изъять эти деньги из бюджета театра в назидание другим: пусть ставят, что хотят, но не за государственный счет. Защитники постановки или не пришли, или отмолчались.
— А они были приглашены?
— Да, все. Выступал Мездрич, после чего я имел с ним часовой разговор в присутствии нескольких руководителей Министерства, ответственных за театральное направление. Мы предлагали несколько вариантов урегулирования ситуации.
— Например?
— Наши предложения опубликованы на сайте Министерства. Они сводились к трем основным постулатам: первое — считаем, что необходимо объяснять подобные постановки (в Новосибирске никто не удосужился объяснить ни измененный сюжет, ни его мораль). Это же не экспериментальная сцена, а академический театр. Соответственно, Мездричу – срочно заняться «разъяснениями». Второе — попросили внести разумные изменения в сценографию (в том числе убрать пресловутый постер), в те элементы, которые считаются наиболее провокативными и вызывают раздражение. И третье (на мой взгляд, главное) — принести извинения. Могли хотя бы воспользоваться простой формулой: «Простите меня все, кого я обидел вольно или невольно». И всё.
Две недели просили отреагировать на наши предложения. И в конце концов получили официальный (!) ответ: «Просить прощения мы ни у кого не будем, поскольку нам не известны граждане, чьи чувства были задеты». Такой подход считаем оскорбительным. У Министерства нет претензий к режиссеру: он человек творческий, «так видит» и имеет право на свое прочтение, даже если это, мягко говоря, спорно. История искусства соткана из случаев, когда самые талантливые творцы заходили, как казалось их современникам, «слишком далеко» в своих поисках. Наша претензия была обращена к руководству театра, ибо федеральный государственный академический театр должен проявлять уважение к зрителю, к общественности, к городу. А все комментарии из стен театра свелись к одному: «Пусть эти святоши не учат нас заниматься искусством». Это вело к неизбежному обострению ситуации. Руководитель одной из конфессий, не шутя, сказал мне: «Да Вы, уволив директора, просто спасли ему жизнь. При дальнейшем обострении неизвестно, какая была бы реакция истово верующих». Как показали события последних месяцев, играть с такими вещами опасно.
— Помимо идеологических просчетов, у вас к директору Мездричу, как к хозяйственнику, есть претензии?
— После общественных слушаний мы направили туда проверку. Театр не смог сразу внятно представить нам бумаги по стоимости постановки, сумма плавала от 12 до 35 млн. рублей. И на каждый запрос присылалась новая бумага. Я никого ни в чем не подозреваю, но вероятность финансовых нестыковок явно есть. Однако, подчеркну, мы расстались с директором не по формальным, бюрократическим причинам, а по принципиальным.
— Будет ли Борису Мездричу предложена какая-то работа?
— Не будет.
— Это ваше решение, но оно может стать опасным прецедентом. Постановки театров (музыкальных и драматических), могут стать объектом публичного недовольства верующих и неверующих, партийных, беспартийных и прочих граждан. В каждой, если захотеть, можно усмотреть «оскорбление» … Получается, что своим решением вы если и спасли директора театра, то не обезопасили себя лично.
— Я считаю, что руководители больших государственных учреждений должны понимать, что свобода творчества накладывает очень серьезную ответственность: ты должен понимать, что делаешь, как и главное – для чего.
Мне сказали, что Кулябиным проявлена творческая смелость, на что я спросил: «Вы очень смелый человек? Поменяйте Христа на Магомета. У Магомета тоже есть малоисследованные страницы в канонической биографии. Давайте, домыслим чего-нибудь на эту тему. Боитесь, дойдете ли вы после этого до дома? А может, пофантазируем на тему нового прочтения «истории Холокоста»? Что же вы на это не отважитесь?» Речь идет не о творческой смелости, а о глупости и провокативности. Провокация, увы, – самый легкий путь к известности.
— Директор, как вы говорите, вас не услышал. А церковь и религиозные активисты услышали?
– Надеюсь, теперь услышат, и ситуация умиротворится. Пускать подобные вопросы на самотек — значит провоцировать дальнейшее разжигание конфликта. Мы можем принимать любые красивые документы, «Основы государственной политики», заседать в Кремле у Президента, друг другу улыбаться… Но если не будем устанавливать запретные границы – что можно, что нельзя – то все это работать не будет. Нужно понимать, что культура – это в том числе и система определенных табу. Внутренней системой запретов цивилизованный человек и отличается от дикаря.
— Давайте договоримся о терминах: запреты по-вашему — это что — можно/нельзя? Или — хорошо/плохо?
— Что можно-нельзя.
— Вот новый директор театра уже высказался вполне определенно — ЭТО ПЛОХО, что отражено на сайте Министерства.
— Кехман назначен руководителем театра не за позицию, а потому что Михайловский театр, являясь театром классического репертуара (и этим он похож на Новосибирский), за последние семь лет доказал свою эффективность: у театра прекрасные показатели по заполняемости зала, качеству репертуара, фестивальным наградам. Зал Михайловского намного меньше Новосибирского, но его внебюджетные доходы почти в три раза выше, чем у Новосибирского театра.
— Простите, а другие кандидатуры, кроме Владимира Кехмана, рассматривались?
— Рассматривались.
— Кто, если не секрет?
— Если я скажу, то получится, что другие кандидатуры хуже Кехмана. А это не так. У нас много талантливых руководителей театров. Кехман за семь лет в Михайловском театре добился прорыва и именно это явилось основанием, а не то, что он «друг» Министерства.
— А вам Кехман друг?
— Нет, я познакомился с ним уже работая министром. Точно так же, как познакомился с В.Г. Уриным, чью кандидатуру вносил на решение Правительства, опираясь исключительно на его высокий профессионализм и историю успеха во втором по значимости музыкальном театре Москвы — театре Станиславского и Немировича-Данченко. Ничего личного: друзей и соратников на руководящие должности в учреждения культуры не назначаю. За почти три года работы в Министерстве не назначил ни одного.
— Абстрагируясь от всех страстей в жизни и в соцсетях, борьбы консерваторов и либералов на культурном пространстве, вам не кажется, что сама история с постановкой «Тангейзера» не стоит того шума, который два месяца сотрясает Россию? У нас были постановки в том же Большом, театре и порадикальнее.
— Я пришел на эту работу не для того, чтобы дуть щеки и получать хороший соцпакет, а для того, чтобы реализовывать те убеждения и принципы, которые у меня есть. Как Владимир Мединский, публицист-историк, находясь между двумя крайностями —РПЦ и руководством Новосибирского театра — скажу Вам откровенно, что в данном случае мои позиции гораздо ближе к РПЦ. Но как министр культуры я – посередине. Именно поэтому я убеждал Мездрича найти компромисс, договориться. Жизнь у нас и так непростая, и к чему это противостояние? Зачем?
— Но вы согласны с тем, что и позиция Русская Православная Церковь, и верующих, которые «сами не видели, но осуждают», тоже, мягко говоря, оголтелая?
– Если мы будем пренебрегать чувствами верующих, то всем мало не покажется. С нашей многонациональной, многоконфессиональной страной — тихо, тихо, а потом взрывается где-нибудь похлеще Шарли. Надо с этим решать в зародыше. Еще раз повторю – я не хотел снимать директора, но был вынужден. Сделал и впредь буду, если придется, делать. Искренне надеюсь, что не понадобится.
— За последние несколько лет Русская Православная Церковь доказала, что она — лучший пиарщик: сначала девичья группа «Пуси Райот», а теперь скромнейший Тимофей Кулябин.
– Чтобы мелкому прославиться надо прислониться к чему-то великому. Слава Богу, Кулябин хоть не сжег ничего. Говорят, талантливый человек, пусть ставит. А директор должен следить за этим. Работать надо с людьми.
— Что нужно, чтобы аналогичных скандалов не возникало? Может в каждом театре директивно создать худсовет, чтобы он отсматривал спектакли перед премьерой?
– Это излишне. За происходящее в театре отвечает руководитель. Если считает нужным, пусть подбирает себе и советы, и советников. Это его дело.
— Мы разговариваем уже около часа и все-таки я не очень понимаю, если честно: Владимир Ростиславович, вы такой смелый или недальновидный. Простите, но в своих решениях, в частности по «Тангейзеру», вы пошли против мнения очень авторитетных деятелей культуры, как раз заступившихся за скандальный спектакль и дирекцию. А они просили вас заступиться за художника.
— Я, в общем, и заступился. Но иногда люди не слышат или сознательно не хотят этого делать. Тогда надо принимать жесткие решения. И это не вопрос смелости или недальновидности. Просто верю в то, что делаю.
— Но ваша позиция делает вас все более одиноким человеком в культурном сообществе, среди тех, кто занимается современным искусством.
— Все чаще убеждаюсь: современному искусству ничто так не навредило, как оно само. Но если серьезно, Вы прекрасно знаете, что мы увеличиваем финансирование проектов современного искусства во всех его проявлениях. Только в пятницу мы утвердили участие Министерства в Венецианской биеннале. Мы даем больше грантов, наступая на горло, может, более консервативным проектам, чтобы поддержать молодых художников. Мы пробили им госстипендии. Подчеркну, даже сейчас в условиях секвестирования, мы не сократили расходы на наши федеральные учреждения культуры в рамках госзадания. Все госзадания остаются на уровне 2014 года.
Мы поджимаем всех подрядчиков до максимума ради того, чтобы наши музеи, театры, филармонии, музыкальные коллективы, библиотеки получили в 2015 году как минимум те же деньги, что и в самые «тучные» годы. При личной поддержке Д.А. Медведева мы не только сохранили все президентские гранты, но и сейчас пробиваем в бюджете сохранение всех правительственных грантов, а это, прежде всего, большой объем региональных театров.
Не на словах, а на деле министерство бьется за интересы творцов. Поэтому и сижу здесь по воскресеньям (Интервью проходит в воскресенье в 9 вечера – М.К.). Не потому, что мне это очень нравится, а потому что не хочу, в отличие от других руководителей культуры наших регионов (вы знаете, кого имею в виду), не принимать деятелей культуры месяцами. По воскресеньям у меня 10-15 встреч с ними в формате 30 минут на каждого. Специально для этого выделен воскресный день. А одиночество… Я здесь не для того, чтобы всем нравиться. У меня было достаточное количество предшественников, которым удавалось гораздо лучше всем нравиться. Давайте судить по результатам.
Сколько построило Правительство за 2,5 года новых объектов, насколько выросла зарплата в культуре за это время — такого не было никогда в истории России. Сколько отреставрировали: мы ленточки не успеваем перерезать, мотаясь по объектам. Никогда не было таких скидок на строительство и реставрацию объектов культуры, какие есть сейчас. Это при том, что федеральный бюджет Министерства, если все взвешенно посчитать, сопоставим с бюджетом культуры г. Москвы.
— За время нашей беседы мы не произнесли слово «цензура».
— Какая цензура? Цензура — это когда все проверяется до. Это совершенно невозможно и совершенно не нужно сегодня. Цензор должен быть внутри, в сердце: вкус, здравый смысл, ответственность.