Один из самых известных российских иконописцев рассказал о своем пути к вере и ответил на вопросы читателей газеты «Крестовский мост»
Расписывать храмы Владимир Сидельников начал 30 лет назад. До этого был светским художником, участвовал в выставках, его картины хранятся во многих российских и зарубежных коллекциях. Сегодня он – один из самых опытных и авторитетных иконописцев. Мы попросили его рассказать о себе и ответить на вопросы наших читателей.
Учился в Третьяковке
Родился я в Уфе. Отец – фронтовик, «ветеран особого риска». После окончания художественного училища я поехал в Москву, в Суриковский институт, но, посмотрев мои работы, к экзаменам меня не допустили. Преподаватель сказал: «Тебе здесь нечему учиться». Советское искусство наводило на меня тоску. Я стремился к настоящей живописи, к старым мастерам
Устроился в столице дворником. Три года учился самостоятельно, в Третьяковской галерее: копировал русских художников. Стал участвовать в выставках, но без энтузиазма, официальным путем идти не хотелось.
Для «разминки» писал виды Москвы, которую очень любил. Эти этюды хорошо «шли» в салоне, доступ в который нужно было заслужить. Иногда продавал иностранцам. Одну картину купил атташе США, но у него не хватило денег. Сказал, что отдаст позже, но, видимо, забыл.
Писал и быстрые портреты-этюды, иногда на заказ. Пытался работать в архитектуре. Выполнял росписи, витражи, рельефы на фасадах и в интерьерах. Партизанским способом, минуя худсоветы. А на худсоветах слышал: «Так никто не делает, сделайте как надо». Те замыслы, которые у меня были в эскизах, никуда не шли, и я их никому не показывал.
Взгляд Саваофа
В 1981 году наступил духовный кризис. Не хотелось жить, уже и искусство стало безразличным. Решил ехать в Ферапонтово. Но сначала в Ярославль, где реставрировали Спасо-Преображенский собор. Походил по лесам, поднялся в купол – а там мощное изображение Саваофа. Такие глаза, такая сила… Оттуда отправился в Вологодскую область, туда, где фрески Дионисия. Смотрел на них и думал: «Боже, какая красота!» Но эта красота была для меня недоступна. Я видел всё словно из какого-то подвала…
Там же, в Вологде пришел в храм и обратился к священнику. Он благословил креститься и направил меня в Москву, в храм Илии Обыденного. Там я и крестился. Стал регулярно ходить в церковь. Читал святых отцов. Освоил церковнославянский.
Моя мастерская была напротив музея Андрея Рублева в Спасо-Андрониковом монастыре. Часто и подолгу смотрел я на иконы, учился. Копировать в музее не разрешалось. Дома стал писать по репродукциям. Вскоре получил первый заказ: образы евангелистов в сельском храме Белгородской области. Высота каждой фрески – 4,5 метра. Работал два месяца. Одновременно участвовал в богослужениях, читал и пел на клиросе.
Живопись не бросал, но на нее оставалось все меньше времени.
Владимир Сидельников
Парижские соблазны
В 1989 году появилась возможность поехать к друзьям в Париж. Мой приятель был личным фотографом будущего президента Ширака. В первый же день меня пригласили на великосветский прием в каком-то дворце по случаю открытия выставки русского костюма. Меня кое-как приодели, успел купить новые брюки, а пиджак пришлось взять взаймы. Там лакеи в белых перчатках, дамы с бриллиантами. Разносят дорогие вина.
Мне советуют: «Попробуй шампанское, настоящее, нигде такого не попьешь!» Но ничего не хотелось. Меня громко представили: «Вот прекрасный портретист из России!» — «О, мы закажем вам портрет!», — сказала дама в роскошном меховом манто, думая, что я обрадуюсь, и представила своего спутника: «Это мой личный ювелир!» Стараюсь улыбаться, а у самого мысли: «Зачем всё это?»
Спросили про мои планы. «Поживу тут немного, поработаю и поеду обратно». Вокруг – изумление: «Как? В Россию?!» — «Конечно. Русский художник должен жить в России». Все словно отшатнулись. Думали, что я хочу остаться в Париже, стать «художником-диссидентом»…
Из Москвы я взял с собой десять своих картин. Больше не разрешали. Часть продал, часть раздарил. Пару этюдов выставили на аукцион, их тут же продали. Тогда была волна интереса к русскому искусству. Написал и там несколько этюдов. Один, с видом мэрии, французы попросили для подарка мэру столицы – Жаку Шираку.
В Париже встретился со своей старой знакомой, итальянкой, быстро, часа за два, сделал ее портрет. Один бизнесмен увидел это и предложил мне сделку: «Отвожу тебя к заказчику, ты за два часа пишешь его портрет и получаешь от меня 2000 франков». Это была очень приличная сумма. Но я представил, как меня возят к каким-то людям, как я работаю на кого-то за деньги… И отказался.
«Земля еси и в землю отыдеши»
Всегда ощущал себя «глиной». Часто задавался вопросом: для чего я пришел в мир? Рисовать дамочек, кошечек? Кому достаточно, тот пусть рисует, пусть раскрывается в том, в чём может. Но я всегда ощущал, что призван к большему. Это не самомнение. Это вообще не связано со способностями.
Знаю, на меня порой смотрят с усмешкой, как на чудака. Но мерить жизнь деньгами, — разве это не странно? Ведь мне уже седьмой десяток. Что впереди? Болезни, кончина. И никакие деньги не помогут. Разве что дадут лекарства подороже, уложат помягче, похоронят пышнее… Но какая разница?
Иногда спрашивают, случались ли чудеса с моими иконами. Не знаю, мне об этом не говорили. Но, думаю, не так важно, источает ли икона масло или миро. Есть другое чудо. Одна женщина в храме, где я делал иконостас, сказала: «Глядя на эти иконы, я испытываю священный трепет». Она во время службы стоит на клиросе, недалеко от образа Спасителя.
И дело тут, конечно, не в моей иконе, а во внутреннем состоянии человека. Чудо – когда образ поднимает душу к Богу.
Ответы на вопросы читателей
Почему такие цены
— В Москве цена на писаную икону, даже небольшую, от 15 тысяч рублей. Почему так дорого?
— Иконы всегда стоили недешево. Штучный товар, от начала до конца – ручная работа. Специальная доска, краски. Чтобы сделать небольшую икону, нужно трудиться минимум неделю, с утра до вечера. А цена – это не только доход мастера, но и пожертвование на церковь. Мастер обычно получает около половины суммы.
— Краски для икон делаются как сотни лет назад – на яичном желтке? Или появились новые технологии?
— По-разному. Я, как и другие «старики», стараюсь придерживаться старого. Многие используют синтетические краски, акриловые, покрывают икону не олифой, а масляным лаком. Происходит сочетание старого и нового. Я и сам подумываю, не начать ли работать акрилом. Это не ухудшение, не компромисс, а поиск разных возможностей.
— Кого можно назвать в числе наиболее значительных современных иконописцев?
— Молодых знаю мало. Могу назвать наиболее опытных, которые начинали в конце 70-х-начале 80-х годов: архимандрит Зинон, Александр Лавданский, Александр Соколов, Алексей Вронский… Очень разные мастера, у каждого свой путь, свой взгляд.
Может ли неверующий написать икону
— Должна ли икона быть красивой?
— Должна. Некрасивых икон не бывает. Если она правильно выполнена, канонична – она красива.
— Сегодня иконы может писать и неверующий, ради заработка…
— Если художник неверующий, его работа не будет иконой.
— А если такую поделку принесут в храм, чтобы освятить, как батюшка определит?
— Смотря какой батюшка. Когда в 80-е годы я расписывал храм в Витебске, был случай: молодой художник, неверующий, написал изображение святой Ефросинии Полоцкой, чтобы отправить его в Австралию, и принес к нам освящать. Священник посмотрел и направил его ко мне. Я говорю: это картина, а не икона. «Как?!» Объясняю: это стилизованное изображение, произведение искусства, но – не икона. Так и отправилась она в Австралию без освящения.
— Приходилось ли вам подчиняться заказчику – расписывать храм не так, как вы хотите?
— Нет. Если заказчик настаивает на ошибочном, на мой взгляд, решении, то обычно у нас всё разлаживается, и он находит другого исполнителя.
— А если заказчик — священник, может, лучше проявить послушание?
— Послушание к этому не имеет отношения. Если иконописец не нарушает церковных правил, то никто не может его обязать что-то делать против его воли.
— Вы пишете иконы для себя?
— Раньше на это было время. Например, в год канонизации Андрея Рублева я написал его образ. Писал для себя, но читаю молитвенное правило, а в голове мысль: отнеси в Андроников монастырь. Пошел, отнёс настоятелю Спасского собора в Андрониковом – отцу Вячеславу. С тех пор она находится в алтаре над жертвенником.
— Дома вы молитесь на собственные иконы?
— Нет, дома только репродукции. Кто-то что-то подарил… А писаных нет. Как говорится, сапожник без сапог.
Хороши ли подделки под старину
— Что сегодня представляет угрозу для иконописи?
— Превращение иконы в товар, в выгодную продукцию. Иконописание – служение, а не средство для заработка.
— Есть технология изготовления икон под старину. Вы эти занимаетесь?
— Боже упаси. Это коммерция, причем безобразная. Фактически, это подделка, фальсификация.
— Но искусственно состаренные иконы не выдают за старинные. Честно предупреждают: такой метод. Как в бутиках иногда продают специально потертую одежду, особый шик…
— Да, любыми средствами хотят привлечь заказчика. Заказчику хочется иметь икону под старину, но не хочется тратить деньги на что-то действительно старинное, подлинное. Что ж, пусть имеет не подлинное, это его личный выбор.
— В Казанском соборе Петербурга находится копия картины Рембрандта «Снятие с креста». Поразительная работа, смотришь – и хочется молиться. Означает ли это, что картина, написанная гениальным художником, может возводить к Богу, то есть одновременно быть иконой?
— Она, вероятно, может в некоторых ситуациях играть роль иконы. Но иконой никогда не станет. Язык Церкви – канонический, он сформирован молитвой и богослужением. А Рембрандт – гений протестантизма. У него всё — земное. Земное он великолепно показывает, через его земное всегда светится небесное. Взять его портреты – там вся жизнь человека, вся судьба, и на этом лежит отблеск небесного света. Но это не дает основания считать его изображения иконами.
Михаил УСТЮГОВ.
«Крестовский мост» — полная версия текста
Читайте также:
Где искать островки церковного искусства
Александр Лавданский: из авангарда — в иконопись
Неживая икона, или о чем скорбит иконописец