Владыка Лавр был не чиновником в рясе, а настоящим подвижником

Источник: Интерфакс-Религия

Своими воспоминаниями о почившем первоиерархе Русской зарубежной церкви митрополите Лавре с порталом «Интерфакс-Религия» поделился преподаватель Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, кандидат исторических наук, магистр богословия священник Александр Мазырин.


— С владыкой Лавром я общался немного. В октябре 2006 года в течение десяти дней я жил в Джорданвилльском монастыре, когда там проходила конференция памяти первого первоиерарха Русской зарубежной церкви митрополита Антония (Храповицкого). Хотя непосредственное общение с владыкой Лавром свелось лишь к нескольким эпизодам, я получил тогда возможность видеть его в обычной повседневной обстановке, почувствовать атмосферу его жизни и служения.

Владыка Лавр поражал именно своим духовным обликом. Это иерарх, который в подлинном смысле слова был архипастырем и монахом — не церковным политиком или чиновником в рясе, а настоящим подвижником. Всю свою жизнь с детства он провел в монастыре. Господь так устроил, что именно в его родной деревне Ладомирово в Восточной Словакии был основан монастырь, в который после революции переехала часть братии Почаевской лавры во главе с архимандритом Виталием (Максименко). Там было создано типографское братство, ставившее своей целью печатать духовную литературу, когда это стало невозможным в советской России. И вся жизнь будущего владыки Лавра оказалась тесно связанной с этим монастырем и типографским братством. Еще будучи мальчишкой, он ходил в эту обитель, помогал за богослужением, а лет в восемь-девять пришел к настоятелю и попросился в монахи. На что настоятель ему сказал, чтобы он сначала отца своего спросил. Через несколько дней Василий, как звали тогда будущего владыку, привел отца, который сказал, что он не против. Так будущий митрополит и попал в братию. Сначала он просто жил в монастыре и продолжал учиться в сельской школе, потом стал послушником. В конце войны, во время наступления Красной армии, братия монастыря выехала на Запад, и в том числе послушник Василий. Так вот он поневоле оставил родную деревню и поехал с братией сперва в Германию, а потом в Америку, где и оказался в Джорданвилльском монастыре, духовном центре русского зарубежья.

Владыка не искал какого-то повышения, лучшего места, но Господь сам его вел. Всю сознательную жизнь он провел в монастыре, и его облик подлинного монаха был виден с первого же взгляда. Удивительные простота, смирение, скромность и доступность. В общении с ним не чувствовалось, что перед тобой высокопоставленный иерарх. Официальной церковной деятельности владыка не любил, хотя ему постоянно приходилось ею заниматься. Даже доводилось слышать со стороны синодальных служителей в Нью-Йорке некоторое сетование, что владыка митрополит бывает в Синоде только наездами. А идеалом владыки был тихий монастырь в американской глуши. Название «Джорданвилль» сейчас на слуху, его даже часто называют пригородом Нью-Йорка, а на самом деле это никакой не пригород, а настоящая деревня. В ней нет даже магазина — когда-то был, а теперь закрылся за ненадобностью. Одна улица, там стоят дома, есть школа и библиотека — и все. Самое что ни на есть захолустье. Основатели Джорданвилльского монастыря как раз и искали такое глухое место на севере Америки, которое было бы похоже на Россию. Чуть поодаль от монастыря — скит, в котором и жил владыка. Он всецело жил монастырской жизнью. Обычный распорядок его дня: пять утра — монастырская полунощница, на которую он по обыкновению приходил раньше всей братии, литургия. Дальше — рабочий день, и заканчивается все тоже богослужением, повечерием, прощанием с братией. И так — каждый день. Обычный монастырский ритм, к которому владыка привык с детства и с которым не желал расставаться.

— Ему было — это чувствовалось — очень нелегко постоянно быть на виду. Это не то, к чему он стремился всю жизнь. Вечером того дня, когда мы праздновали наше воссоединение, 17 мая 2007 года, от имени владыки Лавра был назначен торжественный прием в Даниловской гостинице. Конечно, не провести такой прием он не мог, протокол обязывал. Но удивительно, что даже на этом приеме, который вроде как он сам давал, митрополит Лавр не стал ничего говорить. Говорили его помощники, наши представители, митрополит Кирилл. Это показательный такой эпизод.

Владыка поражал своей простотой. Каждый день после литургии он вместе со всей братией шел в монастырскую трапезную, садился за длинный общий стол. Чрезвычайно непритязательная обстановка и не архиерейская в нашем традиционном понимании кухня. Ел он все то же самое, что и самый последний послушник, и вся остальная братия. Помню, когда мы приехали к нему в монастырь, нас тоже посадили за этот стол. Я оказался примерно в середине. Там принято так, что каждый обслуживает себя сам. Находясь там в первый раз, я пришел в некоторое замешательство — что надо, а что не надо накладывать. На столе стояла достаточно традиционная для Америки еда — хлопья, сухофрукты, все это надо было разбавлять горячим молоком. И владыка Лавр, увидев мое замешательство, встал со своего места во главе стола, подошел ко мне, сам все положил и, как бы извиняясь, сказал: «Ну, тут все по-американски, простите, такое вот мы едим…» Такой крошечный эпизод, но, конечно, очень характерный. Удивительно теплый и яркий образ.

Даже я бы сказал больше: чувствовалось, что общаешься со святым человеком. Трудно передать на словах это ощущение, но оно было. К сожалению, опыт непосредственного общения с владыкой Лавром был небольшим — в Джорданвилле, затем здесь, на торжествах по воссоединению, несколько раз я подходил к владыке, но, конечно, ему было не до меня в те дни. Потом этой зимой мы кратко виделись в Вашингтоне, во время выставки, посвященной новомученикам. Во время этого посещения я, улучив момент, пригласил владыку Лавра к нам в университет, поскольку шли разговоры о его возможном приезде в Москву. Владыка сразу сказал, что хотел бы у нас побывать. Вообще он всегда с большой теплотой относился к Свято-Тихоновскому университету, всегда поздравлял со всеми нашими событиями, присылал на наши торжества и конференции своих представителей и проявлял очень большой интерес к нашей работе, особенно в области церковной истории, находил время читать наши книги и даже писать на них отзывы. И действительно, 22 февраля, менее месяца тому назад, будучи в Москве, владыка Лавр приехал к нам сюда, была очень теплая, радостная встреча преподавателей и студентов. Все желающие даже не могли попасть в помещение, где она проходила. Опять же характерный момент: в ходе встречи на вопросы, касающиеся каких-то церковно-политических моментов, владыка Лавр сам отвечать не хотел и передавал их своим помощникам. А вопрос, который его заинтересовал, на который он так живо стал отвечать, и чувствовалось, что ему это близко и интересно, касался монастырской жизни, связей с Афоном и афонскими старцами. Это то, что лично владыке было очень близко и дорого, а вопросы о церковной политике, чувствовалось, его тяготили.

Однако при этом он сыграл решающую роль в деле воссоединения Церкви. Главную тяжесть, конечно, пришлось вынести ему. И во многом благодаря его авторитету это воссоединение для Русской зарубежной церкви прошло не так болезненно, как многие ждали и боялись.

— В этом случае не тяготила ли его та миссия, которую приходилось выполнять, — быть активным участником церковной политики, стоять во главе процесса воссоединения?

— Само восстановление церковного единства тяготить владыку не могло. Он хотел его, всячески к нему стремился. Для владыки самым трудным и в то же время самым главным было сохранить мир в своей Церкви. Многие в Зарубежной церкви смотрели в сторону Москвы с большой опаской. И владыке Лавру надо было все сделать так, чтобы не потерять и эту часть своей паствы, которая тоже была для него дорога. Как я уже сказал, он был архипастырь в подлинном смысле слова и к вопросу воссоединения подходил архипастырски. Не как политик — что это откроет какие-то новые возможности и тому подобное, но как любящий отец, видящий немощи своей паствы, понимающий ее смущения и переживающий за нее.

— По Вашим наблюдениям, как владыка Лавр относился к России, как воспринимал то, что видел здесь, когда приезжал?

— В те дни, в мае, и сейчас, в феврале, он был, конечно, очень уставшим. Однако то, что он за месяц до своей кончины все-таки приехал в Россию, очевидно, уже чувствуя себя плохо, и принял участие в той обширной программе, которая была для него составлена, показывало, что наше воссоединение для него чрезвычайно дорого. Он ни от чего не уклонялся, ни от каких официальных мероприятий, которые ему предлагались здесь, общения с высокопоставленными лицами. Он не любил такого рода официальных мероприятий, но все-таки нес этот крест до конца.

— Сейчас многие в связи с внезапной кончиной владыки в день Торжества Православия отмечают, что Господь его забрал, именно когда он донес свой крест, выполнил свою миссию. И земной путь его на этом закончился.

— Это правда. Главное дело своей жизни — уврачевание церковного разделения — владыка довел до конца. И, конечно, кончина владыки глубоко знаменательна. Господь отметил уход владыки Лавра из жизни особым образом, указывая на то, что его служение действительно было Торжеством Православия. И это воссоединение на Вознесение — оно Богу угодно. Многие сомневаются — в самом Джорданвилльском монастыре среди братии, особенно среди обращенных из числа американцев, западноевропейцев, есть те, кто не понимает, зачем это надо. И такая кончина в день Торжества Православия, конечно, должна быть своего рода знаменем для сомневающихся — что так вот Господь отметил, именно в этот день призвав к себе, владыку Лавра. Не раньше и не позже, а именно в день Торжества Православия.

— Не планирует ли ваш университет издать что-то вроде воспоминаний, мемориального сборника о владыке?

— Я думаю, мы выпустим, конечно, что-то такое, посвященное памяти владыки Лавра, посвященное и его приезду к нам, и его отношению к нашему университету. Есть письма, которые он писал нашему ректору, отцу Владимиру Воробьеву, еще задолго до воссоединения, отмечая важность всего того, что делается у нас в университете. Мы, конечно, постараемся все это собрать. Это живая история, которая совершалась у нас на глазах, в которой Господь сподобил и нас по силе принять участие. Конечно, это все надо донести до людей — и в Церкви, и вне Церкви. И мы постараемся это сделать.