О мертвых или хорошо, или ничего
(Латинская мудрость)
Протоиерей Александр Ильяшенко
Мы молимся, чтобы Господь избавил нас от нашествия иноплеменников, междоусобной брани и внезапной смерти, которая может наступить, например, от того, что наемный убийца стреляет в спину, или пилот, которому пассажиры вверяют свою жизнь, направляет самолет в землю, или от того, что солдаты расстреливают мирных жителей из современного оружия.
Важно для нас самих понять, как правильно относиться к трагическим случаям, когда чья-то злая воля внезапно пресекает жизнь другого человека?
Критерием и одновременно образцом для подражания могут быть люди высокой духовной жизни.
Живший в XIII веке армянский поэт Григор Нарекаци, автор «Книги скорбных песнопений», на долю которого выпало много страданий, писал:
Один мудрец назвал в года былые
Смерть без причины явной злом большим.
Хоть он – язычник, я согласен с ним:
Мгновенной смертью правят силы злые.
Как скот бессмысленный и бессловесный,
Мы исчезаем вдруг во мраке бездны,
Не осознав сей жизни пустоту.
Мы умираем и не ужасаемся,
Мы исчезаем и не удивляемся,
Мы даже в час последний не смиряемся.
Отлучены бываем – не терзаемся,
Порокам предаемся и не каемся,
Соблазнов низких не остерегаемся,
Всему предпочитаем суету.
Удивительно, как современно звучат эти слова, а также как точно он подметил, что действительно «мгновенной смертью правят силы злые»: и духовные силы, и силы земные. Но что еще исключительно важно, Григор Нарекаци употребляет местоимение не он, они или ты, а мы, причисляя себя к тем, кто исчезает «вдруг во мраке бездны». Он никого не осуждает, а смиренно кается:
Я хуже всех, моя греховна суть.
В грязи желаний я погряз по горло.
Земные страсти мне сжигают грудь.
Нетвердый разумом, иду нетвердо.
Подобный глубоко христианский подход – не осуждать очевидный страшный грех, как убийство, а осуждать самого себя, – характерен не только для средневековья, но и для нашего времени.
Неожиданно могут умереть и очень хорошие люди – жизнь и смерть в руках Божиих, Он ведает, когда, кого и как призвать к Себе. «Блажен, яже избрал и приял еси, Господи». Мы говорим о другом, когда действует не благая и совершенная воля Божия, а злая, преступная воля человека.
Многие читали замечательную книгу «Отец Арсений». В главе «Два шага в сторону» очевидец описывает трагический эпизод.
Колонну заключенных перегоняют этапом «строить в необитаемом месте бараки и заложить ствол шахты». Физически изможденный, нравственно сломленный заключенный демонстративно выбегает из строя и бежит, рассчитывая, что конвой, следуя инструкции, его пристрелит при «попытке к бегству».
«Конвоиры направили автоматы на заключенных, а лейтенант и один из солдат повернулись к бегущему и стали стрелять. Пули ложились рядом, поднимая облачка пыли, а лейтенант и солдат, видя, что силы сейчас оставят его, крикнули, чтобы спустили собак. Остановят, изобьют, доложат начальству, добавят зеку еще срока, но жив будет.
Колонна замерла, переживает, понимает, что конвой спасает татарина, и вдруг сбоку застрочил автомат. Третий бил метко, с первых же выстрелов изрешетил всего татарина, и тот, падая, какие-то мгновения пытался как будто ухватиться руками за сияющее солнечное небо и, протянув одну руку к солнцу, упал головой вниз по склону, а автомат все продолжал стрелять».
Тело убитого убрали, и колонна в угрюмом молчании двинулась дальше. «Охрана злая, чувствуем: чуть что не так – автоматной очередью прошьют. Посмотрел я на о. Арсения – в глазах слезы, лицо серьезное, печальное-печальное, но вижу, что молится. Почему-то вид о. Арсения обозлил меня, нашел тоже время молиться и плакать! Спрашиваю: «Что, Стрельцов? Разве такого не видели?»
«Видел, и не раз, но ужасно, когда убивают безвинного человека. Ты все видишь и ничем не можешь помочь». А я ему с издевкой сказал: «Вы бы Бога-то своего на помощь призвали. Он бы и помог татарину, или хоть бы прокляли убийцу. Хоть словесная и бесполезная, но месть».
«Что Вы! Что Вы! Разве можно проклинать кого-нибудь, а Бог и так сейчас многих из нас спас. Я видел это. Солдата Господь покарает. Ангел Смерти уже встал за его спиной. О, Господи! Как я грешен!» – закончил о. Арсений. Сказал и пошел, грустный-грустный».
Солдата, расстрелявшего несчастного беглеца, вскоре убили. «Убили в казарме – солдатской, убили зверски. Выкололи глаза и перерезали горло. Заключенные этого сделать не могли, так как убит он был вне зоны, а там жило только начальство. Убил кто-то из своих, татар-охранников. Узнали мы об этом только через неделю после возвращения в «особый», и я рассказал об этом о. Арсению. Помню, о. Арсений страшно расстроился и сказал мне: «Господи! Господи! Как это все ужасно. Еще одна смерть. Мучительная, страшная. Смерть без примирения со своей совестью и хотя бы внутреннего покаяния». Сказал и отошел, а я с радостью подумал: «Собаке – собачья смерть»».
Думаю, не ошибусь, что многие из нас подумали бы так же, как рассказчик, а не как о. Арсений. Но именно глубокое, искреннее покаяние, способное преодолеть, казалось бы, законное стремление осудить убийцу, является христианской нормой. Не «собаке – собачья смерть», а «Господи! Как я грешен!».
Только бы не осудить, только бы оградить свою душу от мрака злобы, ненависти и отчаяния, чтобы не потерять внутреннюю свободу, которая есть собственно свобода от греха. Такую свободу духа не могут отнять ни неволя, ни голод, ни муки, ни жестокость, ни злая воля злых людей.
Но так думать, жить и поступать могут исключительно сильные духом люди. В наше время расслабленности и вседозволенности типичным является скорее противоположное поведение. Кто-то осуждает, кто-то защищает, кто-то кого-то с завидной уверенностью обличает, не сомневаясь в своей псевдопрозорливости.
Однако страшен не только убийца, но и тот, кто подобно гоголевскому Вию показывает пальцем на невинного человека, которого он с какой-то дьявольской уверенностью считает виновным в преступлении и говорит: «Вот он!»
Приведем очень важные слова английского поэта Джона Донна, который говорит о глубоком, духовном, хотя он и не употребляет этого слова, единстве человечества:
«Нет человека, который был бы как Остров, сам по себе: каждый человек есть часть Материка, часть Суши; и если Волной снесет в море береговой Утес, меньше станет Европа, и также, если смоет край Мыса или разрушит Замок твой или Друга твоего; смерть каждого Человека умаляет и меня, ибо я един со всем Человечеством, а потому не спрашивай никогда, по ком звонит Колокол: он звонит по Тебе».
Мысль о единстве человечества особенно важна в наше время, когда «любовь оскудевает, лукавый победу торжествует», когда повсеместно господствует бесовский принцип «разделяй и властвуй», когда в ближнем видится не страждущий собрат, а кто-то не такой, иной, некто чуждый, а, следовательно, враждебный.
Отец Арсений даже к явному убийце не относился враждебно, а сострадал ему, твердо зная непреложность грозных слов Праведного Судии: «Мне отмщение, и Аз воздам».
Обвинить совсем не трудно, а от души сказать: «Господи, как я грешен», – это проявить, что ты христианин не на словах, а на самом деле следуешь за Христом, Который без единого слова упрека отдался на муку. Единственными словами о мучителях, с которыми Он обратился к Отцу со Креста, были: «Отче, прости им – они не ведают, что творят».
Христос возлюбил человека жертвенной, всеобъемлющей, совершенной любовью, которая изливается на всех – и на праведников, и на грешников, и даже на злодеев.
Крестная жертва Христа является для нас одновременно и спасением, и укором, и призывом следовать за Ним путем самоотверженной, сострадательной любви, которая никого не осуждает, но все предает Всеблагому и Всесовершенному Господу.