Кто при нормальном положении вещей станет напоминать современникам, что война ужасна, а мир прекрасен? Только записной моралист. Потому что современники пожмут плечами — и будут правы. Дважды два четыре, трижды три девять. Еще глупее говорить о том, что государство существует для человека, а не человек для государства. Не потому, что это неправда, а потому что — кто же в этом сомневается? Или — странно было бы напоминать, что патриотизм построен на двойном фундаменте. Гордиться лучшим — и страдать от худшего. Ну да, ну да, и так понятно.
И вдруг обычная жизнь со всей ее привычной простотой завершается. В одну секунду. Дверь в очевидное захлопывается, ключ потерян, открывается портал в невероятное. И оттуда, из потустороннего пространства, вдруг начинает веять алогизмом, гниющей сложностью подмены. Становится возможным рассуждать в публичном поле о том, что война — нормальный способ разрешения противоречий. И людей, которые так думают и говорят, все больше, больше. Государство превращается для них в самодостаточную силу, отдельный человек перестает быть единицей измерения. Патриотизм становится синонимом гордыни, а гордыня — приемлемым чувством. Исчезают простые, понятные точки отсчета; чужая боль вторична, главное, что есть масштаб великих целей, ради которых можно пожертвовать малым. И оправдать насилие «ценой вопроса». Все просто, все понятно, все подчинено армейской логике.
Что делать в такие эпохи? Возвращаться к банальным истинам и простым словам, которые опять становятся уместными. Война есть зло, а мир добро. Патриотизм неоднозначен.
Государство дело важное, без него намного хуже, чем с ним, но Господь не творил государство, он творил человека, и никому не позволено менять местами главное и второстепенное.
Чем страшнее кривится пространство, чем дальше жизнь уходит от шкалы гуманных ценностей, тем важнее вдруг оказывается вспомнить нравственную азбуку, повторить моральную таблицу умножения.
Более того, полезно вспомнить еще одну банальность и научиться считать единицами. Много лет назад, после Спитакского землетрясения, покойный священник Вячеслав Резников объяснил мне, что погибло 25 тысяч раз по одному человеку. Каждый встретил эту смерть лично, каждый ее пережил отдельно. Как только мы забываем об этом, особенно во время войны или в процессе строительства государства, пиши пропало, запускаются необратимые процессы, которые втягивают в свою воронку правых и виноватых, левых и правых, консерваторов и прогрессистов, верующих и не верующих — всех вместе, но главное, что каждого по отдельности.
И еще два очень важных слова, которые мы повторяем, не вдумываясь в их реальный смысл. Вина и ответственность. Они уже давно слились, проросли друг в друга. Но это далеко не одно и то же — за пределом юридической терминологии. Вина — это следствие моих собственных ошибок и преступлений. Она может быть только личной, даже если ошибки и преступления совершены сообща. Я не могу быть виновен в том, что сделал мой соотечественник, или единоверец, или коллега по работе, если сам не сделал ничего плохого, тем более если не промолчал, когда творилось зло. А вот ответственность — совсем другое дело. Она солидарна; принадлежа к какой-то общности, я несу ответственность за все, что эта общность делает, даже если сам не причастен к дурному. И если дистанцировался от него.
Скажем, нет и не может быть моей вины в том, что делал Сталин, но за то, что совершалось от имени моей страны с согражданами и иноплеменными, я какую-то ответственность несу.
И ровно потому, что принимаю солидарную ответственность за все плохое, получаю право гордиться всем лучшим, что было и есть. И тут мы снова вспоминаем стертое, приевшееся слово «патриотизм»…
Так в горячечные времена проявляются глубины там, где царствовала стертость. И по-другому раскрывается евангельская максима: «будет слово ваше: да, да; нет, нет, а что сверх того, от лукавого». Это не только призыв никогда и ничем не клясться, но и запрет лукавить. Война — это война, а не героическая форма мира. Мир — это мир, а не временное отсутствие войны. Государство инструмент, а человек — в центре творения. Простите неизбежную банальность.