Воспоминания об о.Феодоре Соколове
Писать о своем младшем брате, отце Федоре, мне трудно и легко одновременно. Трудно, потому что приходится писать в прошедшем времени: он мой младший брат, и мне физически его не хватает, я не могу его увидеть, обнять, услышать его голос. Легко, потому что дни и годы нашего общения окрашены в удивительно теплые тона, и воспоминания о нем приносят мне великую радость. Есть ещё одно обстоятельство, заставляющее радоваться при воспоминании о брате, которое, может быть, нужно было упомянуть первым. Упокоившись в селениях праведных, отец Федор стал за всех нас — родных, близких, его детишек, духовных чад — таким ходатаем перед Богом, что это не может не вселять надежду на спасение. И как же не радоваться этому обстоятельству!
…Я жил несколько отдельно от семьи, в Москве у бабушки с дедушкой, а детские годы Федюши прошли в Гребнево, поэтому мы с ним виделись довольно редко. Помню, его маленьким мальчиком, очень шустрого, любвеобильного, всеми любимого. Он излучал всем свет, радость, тепло своего общения и непосредственную, лучезарную улыбку. Помню, мы его всегда целовали, ласкали, он был нашим общим любимцем.
Эти памятные для меня встречи происходили в основном во время отдыха, когда мы с братом Серафимом, будущим владыкой Сергием, приезжали в гребневский дом на каникулы. Либо со всей семьей выезжали на отдых в Эстонию, обычно в Кохтла Ярве, в Пюхтицы, в Успенский женский монастырь. Мы с Серафимом были студентами музыкального училища, нам было по 15-17 лет, а Федюша все еще был подростком, ребенком. Тем не менее, он всегда к нам тянулся, и наше общение с младшим братом всегда было наполнено любовью. Я не помню случая, чтобы у нас с ним возникали конфликты; он никогда никому не мешал и всегда, даже во взрослой компании, был уместен.
После училища я поступил в консерваторию и в Гребнево наезжал редко, затем — Армия. В этот период жизни мы с ним крайне редко виделись. Потом и вся семья переехала в Москву на Планерную, но встречи были раз 5-6 в году. Обычно на праздники, семейные торжества, чаще всего на святителя Николая, когда отмечали день Ангела покойного дедушки Николая Евграфовича. В такие дни мы собирались в храме святых мучеников Адриана и Натальи, где папа был настоятелем, а наш младший брат там прислуживал. Ко времени, когда он был уже старшеклассником, и мы могли бы общаться на равных, у меня появилась своя семья, и наши встречи стали еще реже.
Со стороны могло показаться, что наша большая семья разделилась: мы, дети, выросли, стали обзаводиться своими семьями, брат Серафим был пострижен в монахи, но всех нас объединяла Церковь, духовная жизнь и общие духовные руководители.
Прежде всего, дедушка, покойный Николай Евграфович, бабушка Зоя Вениаминовна, зорко следившая за нашим воспитанием, поведением, нравственностью, внутренним миром. Она никогда не оставляла без внимания, что мы читаем, как себя ведем, чем заняты. Очень сокрушалась, что Феденька бросил заниматься музыкой, мало, на ее взгляд, читает. Объяснялось это очень просто: Федя воспитывался в других руках, и поводов для сокрушения у бабушки всегда было достаточно.
По-настоящему близкое общение с ним началось после его демобилизации из Армии. Тут мы с ним сблизились как взрослые люди. Человек прошел Армию, он уже немножко посмотрел мир, возмужал, но не потерял своей обаятельной улыбки, способности к простому и искреннему человеческому общению. В это время мы с братом Серафимом, в то время уже отцом Сергием, работали в Патриархии, и по благословению Святейшего Патриарха Пимена к нам в иподьяконский коллектив был принят и Федор.
Мы стали видеться каждую неделю. Я работал там с 8 утра и до вечера, без определенного времени, а Федюша был ближайшим келейником Патриарха Пимена, просто своим человеком в патриаршем доме. Мы с ним помогали друг другу, жили общими интересами, что помогло нам очень хорошо узнать друг друга. Жизнь предоставляла мне достаточно случаев убедиться в надежности моего младшего брата: он никогда не подведет, он всегда все сделает, предупредит, продумает, всегда учтет какие-то мелочи; чрезвычайно честный человек и на редкость искренний и чистый.
В Федюшиной душе любой грех, если и возникал, не мог оставаться там долго. Я никогда с ним не ссорился, но однажды между нами, как в народе говорят, пробежала кошка. Долго оставаться в состоянии размолвки мы не могли и поехали на исповедь к нашему папе, о. Владимиру. И мне пришлось быть свидетелем Фединого искреннего покаяния, его желания искоренить грех из сердца, что безусловно говорит о кристальной чистоте его души.
Мы, три брата, работали у патриарха Пимена и были заняты одним делом. Нашей задачей было обеспечение Святейшего максимальным комфортом. Но при общей задаче послушания у нас были разные. На мне, например, лежали заботы по официальным связям со светскими властями, интеллигенцией, а также частная сторона жизни Патриарха Пимена: его личная переписка, хозяйственные дела по дому — бухгалтерия, деньги, рынки, покупки. Впоследствии я по поручению Святейшего занял очень ответственный и одновременно неприятный пост хранителя всего драгметалла и материальных ценностей Московской Патриархии. Но в келью к Патриарху я почти не входил, хотя приходилось принимать участие в различных встречах и обслуживать гостей Патриарха.
Святейший Пимен был человеком чрезвычайно простым и чутким. Он с пониманием относился к тому, что у меня уже была семья, дети, и редко брал меня в поездки. Эти заботы ложились на о. Сергия и о. Федора. О. Сергий вообще был в полном послушании у Патриарха — монах. Благословили ехать — собрал чемодан и поехал.
Надо сказать, наша иподьяконская семья не ограничивалась только братьями Соколовыми. Оборачиваясь назад, я могу засвидетельствовать промыслительность призвания на служение Патриарху именно тех, кому сегодня Церковь доверяет управление епархиями или возлагает на них бремя ответственности за особую миссию служения Богу и Отечеству. «Архиерейскую» школу в иподьяконском чине у Святейшего Пимена прошли владыка Нифонт, архиепископ Луцкий и Волынский, владыка Викентий, архиепископ Екатеринбургский и Верхотурский, владыка Филарет, архиепископ Майкопский и Армавирский, владыка Григорий, архиепископ Можайский, викарий Московской епархии, владыка Иосиф, епископ Шацкий, викарий Рязанской епархии, владыка Павел, епископ Венский и Будапештский, владыка Петр, епископ Туровский и Мозырский, владыка Аристарх, епископ Гомельский и Жлобинский, владыка Максимилиан, епископ Вологодский и Великоустюжский, владыка Тихон, епископ Видновский, викарий Московской епархии, владыка Савва, епископ Красногорский.
Но из всех иподьяконов Святейший Пимен особо ценил Федюшу. Правда, и доставалось ему первому. Вообще-то Патриарх Пимен был очень сдержанным, молчаливым человеком. Он допускал определенную жесткость в общении, но что касается отца Федора, отца Сергия и меня, это была отеческая жесткость. Каждый его взгляд, каждое слово были значительными, которых вполне хватало для осознания нашей оплошности или какого-то недовольства Святейшего. К слову сказать, Святейший очень любил семью о. Федора и даже приезжал к ним в гости.
Вращаясь в кругу проблем, которые возникали у отца Федора, у отца Сергия и у меня с Патриархом, мы знали задачу каждого из нас и помогали друг другу лучше сделать порученное нам дело. За десять лет служения у Патриарха эпизодов было очень много, иногда комических, иногда трагических, но все они памятны взаимной помощью, сердечным участием. И что характерно — никаких интриг, все предельно честно, предельно открыто. Нам, братьям, нечего было делить, и поэтому между нами никогда не было никаких кривотолков.
В 1982 году я был рукоположен во дьякона, а года через четыре по благословению Патриарха меня перевели на приход. Примерно в это время и Федора рукоположили во дьякона, но он с о. Сергием оставался с Патриархом до последних дней Святейшего. Шестого января 1989 года над о. Федором было совершено таинство рукоположения во иереи. Рукополагал его в Богоявленском соборе архиепископ Зарайский Алексий, а местом служения был определен храм Успения Пресвятой Богородицы в Гончарах. Я уже был священником и служил на Ваганьковском кладбище, в храмах Андрея Первозванного и Воскресения Словущего. И снова наши встречи стали эпизодическими. Отец Федор служил на Таганке, а о. Сергий продолжал подвизаться в Лавре и, кажется, даже последним из нас был возведен в сан священника. Их с о. Федором рукоположили почти одновременно, с разницей, может быть, в несколько месяцев.
Уже будучи на приходе, я иногда помогал братьям. Меня вызывали в патриархию, и я по старой памяти участвовал в работе различных конференций, соборов, обслуживании столов. Но через год-полтора после смерти Патриарха Пимена жизнь нас снова свела вместе с Федюшей, но теперь уже на приходе в Тушино.
В 1990 году отец Федор получил новое назначение — его благословили восстанавливать храм Преображения Господня в Тушино. Помню его радость и одновременно некоторую растерянность перед тем, что он застал, ступив на порог бывшего и будущего храма. Тогда, находясь на территории только что выехавшего склада строительных материалов, даже при самом богатом воображении, нельзя было себе представить, что через десять лет здесь будет такая красота, как сейчас. Минутная растерянность тут же сменилась горячим стремлением приступить к работе.
В то время я уже был настоятелем храма святителя Николая в Толмачах при Третьяковской галерее, но службы там не велись, восстановительные работы шли очень медленно, и я с удовольствием взялся помогать брату на Тушинском приходе. Безусловно, мое участие здесь не было столь значительным: на мне оставался Толмачевский приход, где тоже нужно было трудиться, но дни, связанные с началом восстановления Преображенского храма, были нашими общими. Это дает мне основание считать Тушинский приход своим. Здесь трудятся, сюда приходят молиться дорогие и любимые мной люди. Они мне дороги, как и прихожане Толмачевского храма.
Первые дни работы мы тоннами выгребали мусор, грязь, ломали стены. Энтузиазм, с которым все трудились на восстановлении храма, наверное, можно было сравнить с энергией, которую приложили большевики к его разрушению. Работали без денег, без техники и почти без отдыха. Не приходится говорить и о технике безопасности. Чудом не погиб тогда наш отец Федор. Он стоял прямо за стеной, которую пытались ломать всем приходом. Разрушали ее не отбойными молотками, на которые денег не было, а при помощи груза, подвешенного на блоках. За секунду до того как рухнуть стене, по какой-то необходимости из-под нее вышел отец Федор. Теперь мы знаем, что Промыслом Божиим, где сочтены наши дни и часы, отцу Федору было оставлено всего десять лет, чтобы свершить то, что ему удалось.
Постепенно, восстанавливая храм, возрождалась и храмина души нашего народа. Многие, придя сюда из любопытства, решали здесь свои духовные проблемы. Одному Господь посылал удачную работу, другому — счастливую женитьбу, третьему — чудесное исцеление, у четвертых родился нежданный ребенок, когда родители уже, казалось, отчаялись. И этим Господь приводил их к Себе, через молитвы отца Федора, через его дерзновение. А молитва у него была именно дерзновенная. Она была одновременно очень пламенной и очень вдохновенной.
Особую ценность для меня составляет память о нашем евхаристическом общении. Это общение заполнило тот вакуум во времени, который существовал между нами в силу разницы в возрасте, в личных судьбах, о чем я писал выше. Служить с ним литургию для меня значило быть свидетелем и участником благоговейного предстояния пред Богом. Во время службы с ним я почти всегда испытывал чувство Божия присутствия, тех благодатных даров, которые человек получал во время литургии. Я слышал об этом и от других священников, поэтому пишу, не сомневаясь в происхождении пережитых ощущений.
Все у него было по чину, по уставу и служба проходила на одном дыхании. Бывало, смотришь на него, понимаешь — устал человек; но как бы он ни устал, служил всегда с подъемом, во время службы всегда был полон духовной силы. Служба с ним, это всегда радость, всегда событие, приносящее удовлетворение духовное и мир.
Когда он приходил ко мне служить, а это случалось чаще всего на патриарших службах Святейшего Патриарха Алексия II, я просил его совершать проскомидию. Никому другому я не мог поручить ее и сейчас очень остро ощущаю отсутствие брата. Раньше Феденька придет, все сделает, и я всегда мог на него положиться полностью. В алтаре он был предельно собран и внимателен, старался, чтобы никакая крошечка или капелька не упала, не пролилась. Слава Богу, во время евхаристии у нас никогда не было никаких чрезвычайных происшествий. Очень он переживал, если в какой-то момент в алтаре кто-либо допускал неловкое движение.
Он всегда у меня служил во дни празднования Владимирской иконы Божией Матери, я служил в его храме на Преображение Господне. Обязательно помогали мы друг другу Великим постом. В храме Николы в Толмачах нельзя служить чин погребения на Успение Богоматери, и в эти дни я служил в Тушине. Бывало, мы случайно встречались с ним на службах в других местах: в Донском монастыре, на патриарших службах в Кремле. Как-то буквально за две недели до его гибели мы с ним вместе поехали на освящение в один дом. Очень ему не хотелось ехать, трудно было выбрать время, но чтобы сделать мне приятное и не обидеть хозяев, ждавших нас обоих, согласился. Приехал он такой усталый, что даже говорил через силу. Так совершили мы с ним нашу последнюю совместную требу на земле.
Тогда же, в последний день Святок, мы всей семьей, отец Федор с матушкой Галиной и детками оказались вместе в Донском монастыре, молились у мощей святителя Тихона по приглашению нашего друга, наместника монастыря архимандрита Агафодора. Отец Федор оказался там чуть раньше всех и потом, помню, мне говорил: «Как я хорошо, Коленька, помолился у святителя Тихона, пока вас ждал!»
Ярким событием в моей жизни было освящение нашего храма в 1996 году. Главным помощником мне здесь был, конечно, отец Федор. Вообще, надо сказать, он был специалистом по освящению храмов, престолов. Эта «специализация» открылась у него после освящения Тушинского храма. Многие, наверное, помнят, что Промыслом Божиим наш Тушинский храм был первым, который освятил Святейший Патриарх Алексий в первосвятительском сане. С этого события по сути началось церковное возрождение в России. Не знаю, задумывался ли об этом отец Федор, но тщательность, с которой он готовился к первому в своей жизни освящению храма, могла быть сравнима лишь с благоговением во время служения им литургии. Вообще, все, что касалось служения Богу, для него было священно. Помню, все тогда прошло без запинки, и с того времени появилось у него послушание — готовить к освящению открывающиеся храмы. Сколько десятков их на его счету -один Бог весть. Они есть и в Москве, и в Сибири, и по всей России, в воинских частях и в тюрьмах.
Одно из самых значительных по объему работы было у отца Федора послушание, связанное с окормлением Армии, правоохранительных органов и тюрем (Даже оставаясь в кругу семьи, священники себе не принадлежат.). Промыслом Божиим он был избран к этому служению из многих кандидатов. Но именно его назвали первым армейским священником Русской Православной Церкви. Сам того не сознавая, он шел к этому многие годы. Во-первых, его характер, простой, открытый, формировался именно с учетом будущей востребованности этих качеств. В войсках, и тем более в тюрьмах, в общении с заключенными его простота и искренность открывали сердца тысяч нуждающихся в помощи Божией, которая приходила к ним через отца Федора. Во-вторых, сам он прошел службу в Армии, служил в десантных войсках, приобрел определенный навык общения с армейцами. Его импульсивная энергия была необходима для того, чтобы зажечь военнослужащих огнем веры, как-то воцерковить. Он оказался достойной кандидатурой на съезд капелланов в Риме и по благословению Святейшего Патриарха представлял там нашу Церковь.
Отношение к воинству у него было очень серьезным. Так, например, несмотря на то, что нас связывали родственные узы, многолетнее совместное служение у Патриарха Пимена, а значит и обоюдное полное доверие, он, тем не менее, никогда не выходил за рамки допустимого при обсуждении каких-то военных тем. Я очень ценил в нем это качество.
Если выпадала нам возможность спокойно побеседовать на общие темы или поговорить о жизни Церкви, я всегда старался заручиться его мнением. Он вращался в высоких армейских кругах, а также в патриархии больше, чем я в последние годы, и был свидетелем и участником многих событий, но ни разу я от него не слышал недовольства тем или иным решением или поступком известных всем лиц. Из его уст никогда не вылетело ни слова осуждения, о чем бы или о ком бы он ни говорил. А сам, даже явные факты нравственных нарушений, о которых много писали, принимал всегда с осторожностью. Говорил: «Неужели это так? Я просто не могу в это поверить». Вздохнет: «Ну что ж, значит на то воля Божия. Надо терпеть».
Еще одно качество, которым он обладал в полной мере, это его врожденная дипломатичность. Имея характер добрый, светлый, он умел со многими людьми ладить. К этому качеству стоит присовокупить его общительность, контактность, умение быть, что называется, душой компании. Он обладал искрометным характером, большим чувством юмора, умел вовремя ободрить своей улыбкой, доброй шуткой. Это качество особенно ценилось в суровой воинской среде, где ему приходилось иногда выступать миротворцем, сводить на нет какие-то конфликты. Он всегда умел поддержать разговор, даже будучи усталым.
Отец Федор отличался именно тем, что он всегда был готов помочь всем и во всем. Он не знал слова отказа, брал трубку, даже если изнемогал от усталости, не мог отказаться от разговора по телефону, сказаться больным и т.д. Если было нужно — в любое время дня и ночи встанет, поедет, сделает. Конечно, труды священника человеку можно вынести только с помощью Божией.
Характерной особенностью наших встреч последних двух-трех лет был дефицит времени. Постоянная занятость, постоянная невозможность уделить друг другу достаточно времени. Даже оставаясь в кругу семьи, священник себе не принадлежит. Вечером приходишь к отцу Федору — всегда кто-то у него есть. К нам домой он приезжал за десять лет раза четыре, мы со Светланой чаще у него бывали. И всегда у него за столом либо военные, либо просто друзья, либо еще какие-то люди, ждущие его внимания. Хочется поговорить, спросить о чем-то, но чувствую, что рядом те, для кого его слово сейчас крайне важно, и остается только молча смотреть на него, горячо любимую им матушку Галину и деток.
Гости расходятся, но для каких-то задушевных разговоров просто не остается ни сил, ни времени. Улыбнется, скажет тебе несколько слов — и все общение: пора ехать домой. Но и эти мгновения были наполнены радостью, которую осознаешь только теперь.
Радостными были просто прикосновения к нему. Уместно будет вспомнить евангельскую притчу о кровоточивой жене. Помните? Прикоснулся ко Мне некто…, т.е. прикоснулась краю ризы, и сила от Него отошла. Когда касаешься «края ризы» отца Федора, других духовных лиц, берешь ли благословение или целуешься с ним по-братски, в этом прикосновении мы часто даем друг другу гораздо больше, чем могли бы дать много слов. В таком прикосновении к отцу Федору я иногда получал ответ на не прозвучавший вопрос.
Помню, в последний его день сидели мы за именинным столом у него в храме, а мне нужно было что-то с ним обсудить. Я спрашиваю:
— Как у тебя складывается завтрашний день?
— Я вот сейчас уеду, завтра вернусь, и мы с тобой вечером созвонимся.
— Куда уезжаешь-то?
— Да ты не волнуйся, далеко я уезжаю. Я снова спрашиваю:
— Да куда ты уезжаешь?
— Я далеко уезжаю, но там очень хорошо, ты не волнуйся. Плес это место называется.
А у меня вдруг от его слов возникла в памяти картина Левитана «Над вечным покоем», он там ее писал.
— О, — говорю, — прямо к «Вечному покою» едешь.
— Да, там места чудные. — Как-то сам себе сказал он об этом. А на следующий день оказалось, что он на нас смотрит уже оттуда.
Незадолго до гибели отца Федора произошло интересное событие, доставившее всем Соколовым великую радость, которой, может быть, и не было за всю жизнь нашей семьи. Мы, не сговариваясь, собрались все вместе в один день. Да простят мне читатели такое сравнение, но я в тот момент вспомнил, как апостолы собрались у гроба Богоматери на Ее Успение. Мы тогда собрались абсолютно все: владыка Сергий, Федюшина семья, мои дети с женами, я со Светочкой, мамочка наша, Катюша, Люба с детками, отец Николай Важнов — ну, все. И пришли на крестины маленькой Анечки, самой младшей дочки отца Федора. Обычно мы бывали на крестинах всех его детей, но редко собирались всей семьей: кто-то не мог, кто-то заболел и т.д., а тут каким-то чудом все собрались у купели этого ребенка и недоумевали, смотрели друг на друга с немым вопросом: почему Господь собрал нас вместе? То ли это ребеночек будет особый, то ли ждет нас какое-то событие. У Бога не бывает случайностей, и внимательного человека такие события заставляют задумываться. Они как бы напоминают нам, что Господь нас всех ждет к Себе, готовит к переходу в вечность, а остающихся укрепляет перед временной разлукой, утешает.
Февральский день тот был радостный, веселый, снежный и в то же время светлый. Я крестил, владыка Сергий был крестным отцом, отец Федор помогал, у купели стоял. Так состоялась последняя встреча семьи и всей родни. После этого мы все собрались очень скоро, только уже у гроба отца Федора.
Да, брат был младше меня, но наши встречи, особенно в период, когда мы уже оба были в священном сане, стирали временные границы, уничтожали разницу в возрасте. Мы оба чувствовали особенный характер нашего общения и дорожили им. А сейчас, переживая утрату, утешаешься тем, что он близок больше, чем когда-либо.
Пока он был жив, мы могли только звонком найти друг друга или встретиться взглядом, и нам этого было, в общем, достаточно. А сейчас стоит только возвести свой ум и сердце к Богу, помолиться: «Помоги, Господи, молитвами братца моего, вразуми меня, что мне подобает сделать или сказать», как тут же получишь ответ. Тайна этого общения заключена в словах нашего Спасителя: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино» (Ин. 17, 21). Вера, с которой мы обращаемся к Господу, помогает отцу Федору быть тотчас около нас и исполнить то, что нам нужно, что нам полезно.
Источник: Дар любви