С начала пандемии власти пытаются полностью сохранить онкологическую помощь на федеральном уровне. В начале апреля правительство выпустило на эту тему отдельное постановление. О том, что борьба с онкологией — национальный приоритет, и больные раком должны получать такое же лечение, как и в докоронавирусном мире. Общий бюджет федерального проекта «Борьба с онкологическими заболеваниями» на 2019–2024 годы — 969 миллиардов рублей. Деньги есть, политическая воля — тоже, но так, как должно быть, к сожалению, не получается.
Индивидуальный подход и пациенты без лечения
Онкологию теперь лечат немного иначе во всем мире.
Александр Петровский
— Суть изменения лечения онкологических больных во время эпидемии в том, что это лечение, кроме основной цели — борьбы с онкологическим заболеванием, должно минимизировать риск инфицирования пациента, — объясняет Александр Петровский, заместитель директора НМИЦ онкологии им. Н.Н Блохина. — Если пациент получает химиотерапию, то необходимо выбрать наименее токсичную дозу из возможных. Ему был назначен еженедельный режим введения лекарственных препаратов, а есть возможность его перевести на введение раз в три недели — это надо сделать. Есть выбор между инъекционной формой и таблетированной формой приема препаратов — лучше перейти на таблетированную. Если у пациента на фоне химиотерапии высок риск осложнений, то надо заранее проводить профилактические мероприятия, а не ждать этих осложнений.
То же самое касается лучевой терапии, — продолжает он. — Если есть возможность провести лучевую терапию более крупными фракциями, из-за чего человек будет реже приходить на облучение, это нужно сделать. Если есть возможность отложить начало лучевой терапии на несколько недель, то сейчас разумно поступить именно так. Необходимо химиолучевое лечение? Сейчас лучше разнести эти два этапа. Если планируется массивное хирургическое вмешательство, а его можно заменить лекарственной терапией, то сейчас целесообразно это делать.
Но все эти рекомендации строго индивидуальны.
— Для каждого конкретного пациента консилиум врачей определяет оптимальную для него тактику в период коронавирусной инфекции, а не так, что с завтрашнего дня мы всех лечим таблетками, а не капельницами. Это строго индивидуально, и все эти изменения проводятся с пониманием того, что это не должно привести к ухудшению прогноза лечения болезни, — заключает Александр Петровский.
Онкоцентр им. Блохина провел телесеминар с 47 регионами, где подробно обсуждалась эта стратегия. Кроме того, онкоцентр регулярно проводит телемедицинские консультации по отдельным случаям.
Но изменения в лечении больным раком часто тяжело принять психологически. В отдаленных регионах, где есть проблемы с онкологической помощью, адекватность выбранного индивидуального подхода лечения вызывает вопросы. В ассоциации онкологических пациентов «Здравствуй» отмечают, что случаи, когда лечение менялось не в пользу пациента, редки, но они есть.
Во всех крупных федеральных клиниках сократилось количество пациентов из регионов. Операции, которые можно отложить, откладывают. К тому же больным стало непросто добираться из регионов.
Ольга Макаренко
— Передвижение в стране сейчас осложнено, — говорит Ольга Макаренко, медицинский директор национального регистра доноров костного мозга, — рейсы отменяются, и их вообще сейчас меньше. Купить билет сложно. У некоторых пациентов просто нет денег на авиабилет. И раньше мы таким пациентам деньги собирали, но сейчас сложности с пожертвованиями.
— У нас снизилось количество пациентов из регионов, — подтверждает заместитель директора НМИЦ онкологии им. Н.Н Блохина. — Связано это в первую очередь с тем, что логистика ухудшилась, транспортная доступность снизилась, поэтому и количество пациентов из регионов, которые к нам приезжают, уменьшилось, и это вполне понятно. Кроме того, люди боятся переезжать в другие субъекты, боятся ехать на поезде, летать на самолете — все это может увеличить риск инфицирования коронавирусной инфекцией, это вполне оправданно.
Карантин в клиниках и прерванные курсы химиотерапии
Проблему с транспортной доступностью можно так или иначе решить. А вот когда онкологическое отделение закрывается на карантин, у тех, кого должны были госпитализировать в это отделение, лечение может прерваться. По данным пациентских организаций, то или иное отделение периодически закрывалось в подавляющем большинстве онкологических клиник.
— С началом пандемии нашу клинику полностью закрыли и мы вообще не могли осуществлять лечение наших пациентов, — рассказывает врач-онколог одной из московских клиник на условиях анонимности. — Пришлось пациентов спешно направлять в какие-то другие учреждения. Это было трудно, потому что в остальных клиниках тоже были ограничения на прием пациентов. Из-за этого прерывались курсы лечения.
В том числе к нам обращались пациенты из других клиник, у которых уже месяц-полтора не было химиотерапии, потому что они не могли ее получить ни по месту жительства, ни в той клинике, где они лечились до этого, — продолжает собеседник «Правмира». — Им нужно было срочно дальше лечиться, а их нужно было обследовать заново. Сейчас мы вообще не знаем, что у них произошло — прогрессирование заболевания или нет.
По словам онколога, таких пациентов очень много. В подавляющем большинстве случаев это пациенты из Подмосковья.
— У них диспансеры или закрыты, или не могут осуществить это лечение. А в Москву они не могли просто пробиться. Мы были закрыты полтора месяца, в мае открылись для неотложной помощи. В июне мы начнем принимать амбулаторных больных, — говорит он.
Подобное периодически происходило в разных регионах. Например, в опорном онкодиспансере Забайкальского края был введен длительный карантин, так как там инфекция была выявлена у 66 пациентов. Всех заболевших направляли в инфекционные больницы.
Даже в ведомственных онкоклиниках есть проблемы. Вот что рассказывает врач-онколог ведомственной онкологической клиники в Москве:
— Когда началась эпидемия, наше руководство выдало нам под роспись 15 метров марли и сказало: «Нашейте себе масок, это будут ваши СИЗы». А расписывались мы за получение средств индивидуальной защиты. Я ничего шить не стала, потому что мне проще купить.
Собеседница «Правмира» занимается химиотерапией. Она отмечает, что обычно химиотерапию делали вместе с хирургическим этапом лечения, но хирургия в ее больнице постоянно закрывалась.
— Выявляли зараженного и закрывали половину отделения — половина врачей уходила на самоизоляцию. Было недели две, когда вообще не работали операционные.
У нас три хирургии, в них работает 15–17 врачей, было время, когда только два врача оставалось. В госпиталь стало непросто поступить, так как нужен анализ на COVID-19. А где его сделать, не совсем понятно, — рассказывает она.
Курс химиотерапии необходимо доводить до конца, прерывать его нельзя, отмечает врач-онколог. Но в условиях эпидемии это не всегда было возможно.
— Сделан один курс, а нужно пять: потому что, допустим, только 40 процентов раковых клеток убито, а 60 осталось. Их нужно добивать следующим курсом, а его нет. Отделение закрыто. Если это лейкоз, раковые клетки начинают очень быстро размножаться, человек попадает в состояние острого лейкоза, у него поднимается температура. А это сразу подозрение на COVID. И его в онкологию не везут по скорой — вплоть до того, что врачи по личным связям своих не могли пристроить, — объясняет врач.
Есть рекомендации, какие операции можно отложить.
— Например, рак простаты может ждать год — он крайне медленно растет и, если жизни пациента ничего не угрожает, то можно подождать. Но люди очень напуганы своим раком, они не понимают, почему откладывают их операции. Сколько бы ты ни показывал руководство, они считают, что надо оперировать и все. Это психологически тяжело и для них, и для нас. Некоторые пациенты не могут вернуться домой. У нас есть пациентка из Байконура. Она просто не может уехать в свой город, туда прекращено авиасообщение. А на поезде она не может поехать, потому что он идет через территорию Казахстана. Границы закрыты. Мы пошли ей навстречу. Она просто живет у нас в обсерваторе.
Госпитализация ради одного укола и справка, которую не достать
Серьезным барьером на пути к лечению для больных онкологией стала заветная справка об отрицательном анализе на ковид-инфекцию. Только с ней принимают на госпитализацию и в стационар на курсы химиотерапии. Эту справку у государственной лаборатории приходится иногда вырывать в нелегкой борьбе.
Елена Грачева
— Для госпитализации на каждый курс требуется справка об отсутствии COVID, и у нее есть срок годности, — рассказывает Елена Грачева, административный директор благотворительного фонда AdVita. — До недавнего времени стационары принимали справки со сроком годности пять дней, а в поликлиниках анализ делали 7–10 дней. То есть эта справка, выданная через 10 дней после сдачи анализа, никуда не годилась. Кроме того, выдачи этой справки еще нужно было добиться. Поэтому все пациенты вынуждены были делать эти анализы платно.
— С этими справками они нас до истерики довели, — говорит Надежда Мурсеева, руководитель регионального отделения ассоциации онкологических пациентов «Здравствуй» в Ленинградской области. — Всего этого можно было бы избежать, если бы изначально все сделали грамотно. Сначала появилось постановление главного санитарного врача Санкт-Петербурга о том, что при поступлении на госпитализацию необходимо предоставить справку, что у тебя нет коронавируса. В этом же приказе говорилось о создании лабораторий, где пациенты могут эти анализы сдавать. Но их своевременно в достаточном количестве не создали. В те, которые есть, запись за неделю. Анализ они делают еще неделю. Но ответа могут и не дать. Анализы теряют. Полный хаос. Чудовищная организация. Люди получали задержку в лечении на две недели минимум. А есть агрессивные формы рака, которые не терпят такого отлагательства.
У нас был просто шквал слезных жалоб на тему этих справок. Люди начали сдавать тесты платно в частных лабораториях, которые делают за 2–3 дня. Но туда тоже сложно записаться. Я сама лично проверяла, звонила полдня, не дозвонилась, — заключает Надежда.
Ситуацию частично удалось изменить Всероссийскому союзу пациентов. Организация направила жалобу в федеральный фонд ОМС. В итоге некоторые клиники стали брать анализ на коронавирус сами. Но многие продолжают требовать справку. И хаос с ее получением сохраняется.
— Битва за эту справку очень сильно подкосила нас всех, — констатирует Надежда Мурсеева, — и хотя было письмо от федерального фонда ОМС, что это нарушение прав пациентов, тем не менее эти нарушения все еще есть. И мне до сих пор поступают жалобы.
В Санкт-Петербурге ситуацию со справками усугубило то, что пациентов, которые получали инъекции амбулаторно, внезапно обязали госпитализироваться. Раньше пациенты просто приходили в клинику раз в две недели или раз в 28 дней, забирали инъекционные лекарства и лечились дома. Теперь, несмотря на риск заражения и вспышки инфекции в больнице, их вынуждают каждый раз госпитализироваться на один день. А перед этим — собирать анализы и получать «ковидную» справку.
Светлане Кислощаевой 52 года. У нее нейроэндокринная опухоль легкого, 4-я стадия.
— Опухоль обнаружили два с половиной года назад, — рассказывает она. — Я работала в МВД врачом функциональной диагностики, сдавали физподготовку, я не смогла добежать, была ужасная одышка. Через год поставили диагноз и меня списали как негодную к службе. В Улан-Удэ, где я жила, такую опухоль не лечат. Мы продали все и в 2017 году переехали в Петербург. И с тех пор я живу в беспрерывной борьбе за лечение. Были сложности, но с началом эпидемии начался кошмар.
Светлана лечилась амбулаторно: раз в 28 дней забирала препарат в Клиническом научно-практическом центре Петербурга. Дома она делала подкожные инъекции сама. В середине марта в клинике сказали — лекарство закончилось, мол, что делать с вами, не знаем. Объяснили, что обеспечивать лекарствами должен комитет по здравоохранению Петербурга. От комитета пациентка получила официальное письмо, что препарат не закупили, так как не было заявки на его закупку от главного онколога Санкт-Петербурга.
— Наконец, в онкоцентре мне сообщили, что препарат будут давать, но для этого нужно каждый раз госпитализироваться. И для госпитализации собрать все анализы. Около 20 показателей крови, еще УЗИ сердца, ЭКГ, мочу и теперь этот ковид. И вот с ковидом-то просто хаос. Анализ делают бесплатно в поликлинике №49. Сроки изготовления анализов до семи суток, срок годности — пять дней с момента сдачи.
Как я пыталась получить свой анализ на COVID-19 — это вообще за гранью добра и зла. Прихожу за результатом, его нет, — продолжает Светлана. — Роспотребнадзор не отвечает. Лаборатория, которая выполняет эти анализы, не отвечает. Мне завтра госпитализироваться. Анализы все собраны, ковида нет. Это кромешный ад. Потом каким-то образом мой врач дозвонился по своей линии до лаборатории и написал со слов сотрудника лаборатории, что я сдавала, что результат отрицательный, и меня по этой бумажке госпитализировали. На моих глазах людей, которые не смогли получить результаты своего анализа, разворачивали. Куда хотите, туда и идите. Люди плакали. Выяснилось, что отрицательные результаты не приходят вообще. Приходит список только тех, у кого выявлен положительный результат.
Светлана второй раз сдавала анализ платно, в частной лаборатории. Он стоит 1500 рублей. И это тоже оказалось непросто. Пришлось записываться за две недели, поскольку там огромная очередь из онкобольных. Но в частной лаборатории, если есть сомнения в результате, анализ отправляют на перепроверку в лабораторию Роспотребнадзора. Ждать приходится неделю. Результат анализа из частной лаборатории пришел только в ночь перед госпитализацией.
— Во время эпидемии нас, онкологических больных, вынуждают постоянно находиться в общественных местах. В поликлинике всегда очень много людей. И все ради того, чтобы госпитализироваться на один день для одной подкожной инъекции. В инструкции к моему препарату написано, что его рекомендуется пациенту вводить дома, самостоятельно. Я раздобыла мобильный телефон главного онколога Санкт-Петербурга Дмитрия Гладышева и поговорила с ним. Он мне сказал, что инъекционные формы онкологических препаратов можно вводить только в стационаре. На вопрос, почему два с половиной года было можно лечиться амбулаторно, а в разгар эпидемии вдруг стало нельзя, у него ответа нет.
В неформальной беседе в комитете по здравоохранению мне сказали: «Ты же понимаешь, что все бюджетные деньги ушли на ковид, на вас просто не осталось».
То есть в региональном бюджете, возможно, просто нет денег, чтобы обеспечить закупку для амбулаторных больных, поэтому нас госпитализируют и таким образом лечат по полису ОМС. Вот мы теперь все так и мучаемся.
Анастасии Левиной 33 года. Она фитнес-тренер, у нее вторая стадия рака молочной железы.
— Я из тех людей, у кого есть силы воевать за свое право на лечение, те, у кого химия тяжелая и все плохо, беспомощны сейчас, — говорит она. — Год назад, когда у меня были операции, я бы, наверное, не смогла. Я и сейчас уже была на грани. Когда в 109-й поликлинике Санкт-Петербурга просто потеряли мой анализ на COVID и мне не удавалось из-за этого вовремя попасть на химию, я готова была все бросить и прервать лечение. Но мой врач сказал, что этого ни в коем случае нельзя делать.
Раз в 21 день у Анастасии химиотерапия, а раз в 28 дней ей делают гормональный укол — диферелин. Раньше она забирала препарат в клинике и колола его сама. Сейчас ей необходима госпитализация, а значит — анализ на ковид. Но получить его оказалось трудно.
Анастасия Левина вспоминает, как писала во все инстанции. Губернатор и комитет по здравоохранению ответили одинаково: «По постановлению главного санитарного врача Санкт- Петербурга внесен запрет на плановую госпитализацию пациентов в медицинские организации». Пациентка считает, что это ответ не по существу. Росздравнадзор написал, что это компетенция Роспотребнадзора. Одно заявление поступило в администрацию Фрунзенского района, потом его перенаправили заведующему поликлиникой. Спустя два месяца сдачу анализов наладили, говорит Анастасия. Они готовы в течение двух суток, а не двух недель.
— Но, чтобы собрать все документы на госпитализацию, я хожу в медучреждения не менее трех раз в неделю, — говорит она. — То есть если раньше мне было достаточно появиться в клинике один раз в месяц — я получала химию и забирала препарат, то теперь это превратилось в постоянное путешествие по инстанциям. Сначала нужно записаться к районному онкологу, потом прийти к нему на прием, он меня вносит в очередь на ковид-анализ, иду сдаю, результат приходит в регистратуру, я опять иду в поликлинику, получаю результат. Постоянно приходится ходить в поликлинику. Когда я прихожу получать химию, я сначала два часа сижу в очереди. И то же самое при госпитализации в стационар, чтобы сделать один укол. О каком сдерживании инфекции, о какой самоизоляции тут можно говорить?
Лекарства исчезают из аптек, а из-за границы их не привезти
Проблема с получением лекарств — норма жизни онкологических больных. Лечение для них бесплатно, но его было непросто добиться всегда. Одни лекарства исчезают, другие — появляются. Оригинальные препараты заменяют дешевыми дженериками.
— Тут и до пандемии все было непросто, — объясняет Елена Грачева, — лекарства исчезали с рынка десятками наименований. К этому сейчас добавились проблемы с плаквенилом и актемрой, а также иммуноглобулинами, которые нужны для пациентов после трансплантаций костного мозга, но используются при этом в лечении COVID-19, поэтому их постоянно не достать. И есть проблемы с доставкой мелких партий препаратов: вся логистика затруднена.
Аптеки сейчас не обновляют данные о наличии лекарств онлайн, как это было раньше. Поэтому волонтеры, например, в Москве вынуждены ездить от аптеки к аптеке в поисках лекарств.
Евгения Фотченкова
— Мы иногда не можем найти самых простых препаратов, которые нужны нашим пациентам, — рассказывает Евгения Фотченкова, координатор фонда «Гематология и интенсивная терапия». — Например, очень сложно найти тавегил в ампулах, этопозид во флаконах, тепадину, сандиммун во флаконах. Они используются при химиотерапии. Раньше, если препарат исчезал, мы могли с кем-то договориться и привезти его из-за границы. Сейчас это невозможно. Многие препараты могли бы производиться в России. Но, получается, сейчас мы страдаем оттого, что и свое производство не создано, и из-за рубежа невозможно привезти. Руки опускаются иногда.
Исчезновение препаратов пациентские организации связывают с новым законом «О перерегистрации предельных отпускных цен на лекарства из списка жизненно необходимых», который появился в начале года. Ключевой момент закона — обязательное снижение ранее зарегистрированной цены «при наступлении случаев, установленных Правительством Российской Федерации». Например, если цена на лекарство снизилась за границей, ее также необходимо снизить и в России.
— Этот кризис с лекарствами начался еще в январе в связи с тем, что некоторые производители начали уходить с рынка, так как из-за снижения цены препараты стало невыгодно продавать, — рассказывает Евгения Фотченкова. — Кризис усугубился тем, что с началом пандемии все стали скупать дешевые препараты, например, такие как тавегил. Их стало трудно найти. Из-за того, что сейчас некоторые процедуры для онкобольных откладываются, сам спрос на лекарства упал. Но в этом есть и позитивная сторона. Возможно, из-за падения спроса на некоторые наименования серьезно снизились цены. Например, цена на ниволумаб, современный препарат, успешно применяемый в лечении онкогематологических заболеваний, снизилась в некоторых аптеках с 26 тысяч рублей до 12–13 тысяч.
Сложнее стало с незарегистрированными лекарствами. Правила получения разрешения Минздрава на применение незарегистрированных лекарств для конкретного пациента не изменились: для этого нужно решение консилиума врачей и информированное согласие пациента.
— Другое дело, что собирать деньги на эти лекарства стало сложнее — потому что вообще стало сложнее деньги собирать, — объясняет Елена Грачева. — И нет возможности привезти лекарство курьером. Поэтому все получается гораздо, гораздо дольше.
Доноров не хватает, целые отделения отдают под ковид
Сейчас серьезные операции с большой кровопотерей не проводятся. Поэтому донорской крови пока хватает. Так, в онкоцентр Блохина доноры могут добраться на бесплатном такси. Но с донорством костного мозга — непростая ситуация.
— Сейчас вступление в регистр доноров затруднено в связи с самоизоляцией, — объясняет Ольга Макаренко, медицинский директор национального регистра доноров костного мозга. — Если есть возможность оставаться дома, то лучше это делать. Количество доноров, вступающих в регистр, снизилось на 60 процентов. Объемы трансплантации снижены. Есть отделения трансплантации, которые перепрофилированы под COVID-19. В целом трансплантационная активность в России во многом зависит от зарубежных доноров, которые для нас сейчас стали недоступны. Мы не можем пользоваться мировым регистром, в котором 36 млн человек. Для нас доступны только российские регистры, в которых 137 тысяч доноров. При этом увеличилось количество запросов на поиск донора в России. Стало очевидно, почему так жизненно необходимо развивать российский регистр.
Российские доноры также могут быть недоступны из-за проблем с транспортной доступностью или в связи с изменившейся жизненной ситуацией — человек не может приехать на забор клеток именно сейчас. Крупные федеральные центры по-прежнему проводят трансплантации костного мозга. Но некоторые операции все-таки сдвигаются на сентябрь.
Трансплантация костного мозга нужна при онкологических заболеваниях крови. Лейкозы и лимфомы особенно часто встречаются у детей. Это быстро развивающийся агрессивный рак. И в ситуации пандемии наиболее уязвимы пациенты именно с этим видом онкологии. Они получают очень токсичную терапию. Она практически убивает иммунитет. И заражение коронавирусом для них может оказаться смертельным. Детские онкологические клиники сейчас отказывают пациентам в операции, если болезнь может ждать или если отделение закрыто на карантин. Родителям детей очень тяжело принять эти отказы и просто ждать.
Юлии Хамидулиной 35 лет, у нее трое детей. У 6-летнего Дамира в ноябре 2019 года выявили острый миелобластный лейкоз. Семья живет в Самаре.
— Сейчас мы пытаемся попасть на пересадку костного мозга, — рассказывает Юлия. — Наш врач хотел нас целенаправленно отправить в онкоцентр имени Рогачева. Но там лаборатория, как нам объяснили, в связи с эпидемиологической обстановкой не принимала анализы. А нам надо пройти типирование высокого разрешения старшего сына как донора. К сожалению, у нас в Самаре такого не делают. Нам отказали в трех больницах — в НИИ детской онкологии им. Горбачевой в Санкт-Петербурге, в центре онкологии им. Рогачева и в Морозовской детской больнице.
Онкология у Дамира прогрессирует с ноября месяца. Он прошел два блока химиотерапии и сейчас на сухой химии. Мальчик и его мама находятся в больнице в Самаре.
— У Дамира очень высокий риск заражения. Когда нас отпускают передохнуть домой, у меня вся семья сидит дома. Я все обрабатываю дома обеззараживателем. На улицу раз в два дня за продуктами выхожу либо я, либо муж. И старшего сына, и дочку двухлетнюю на улицу не вожу. И я, и муж потеряли работу. Поэтому сейчас у нас режим строжайшей экономии. И вот в этой ситуации мы просто ждем, когда появится возможность сделать сыну трансплантацию, — говорит она.
Некоторые гематологические отделения перепрофилировали под COVID-19. Это сделали потому, что в этих отделениях есть отдельный вход и изолированные боксы. В Хабаровске в детской Краевой клинической больнице им. Пиотровича гематологическое отделение отдали под ковид-инфицированных. Детей перевели в урологическое отделение, где гораздо хуже условия. Нет кухни, стиральной машины, кондиционеров. Грязь в туалетах, и со стен осыпается штукатурка.
Иван Гончаров
«Под изолированный блок было выбрано гематологическое отделение, так как это отдельно стоящее здание, что соответствует требованиям федерального Минздрава к обустройству таких инфекционных блоков. Поэтому на время пациенты из гематологии переехали в урологическое отделение. Это вынужденная мера, и они вернутся обратно, как только необходимость в карантинном блоке отпадет. Сейчас с онкозаболеваниями на лечении у нас находятся всего 12 человек, это не так много», — объяснил Иван Гончаров, главный врач больницы имени Пиотровича.
Мамы больных детей жаловались на условия размещения. Говорили о том, что по сравнению с онкологическим отделением урологическое крайне неудобно. Им отвечали — «вы ведь переехали сюда только на время». Но у этих детей с лейкозами и лимфомами не так много времени.
По тем же причинам перепрофилировано под COVID-19 гематологическое отделение ГКБ №52 в Москве. Врачи-гематологи, которых и так мало, лечат ковид-инфицированных. Под больных коронавирусной инфекцией отдан филиал НМИЦ радиологии НИИ урологии и интервенционной радиологии им Н.А. Лопаткина.
Почему необходимо делать такой выбор — подвергать риску жизнь онкобольных, чтобы спасти ковид-инфицированных? Почему одни больные вдруг стали важнее других?
В беспомощном положении оказались те, у кого есть только подозрение на онкологию, и нужны дополнительные обследования, чтобы уточнить диагноз.
По словам Елены Грачевой, огромная проблема — первичное звено в лечении онкологических пациентов. В поликлинику и к районному онкологу человеку, у которого что-то заподозрили (или который сам что-то заподозрил), сейчас сложно попасть, а направить в больницу может только районный онколог. Человек с подозрением на рак или с онкологическим заболеванием, которое выявили в результате другого обследования, не может добраться до онкологической клиники, минуя поликлиническое звено. А оно сейчас не работает на плановый прием. Никакой альтернативы этому не предложено.
Эпидемия проявила все проблемы онкологической помощи в стране. Все, что было плохо, усугубилось.
— Нам необходимо развивать качественную помощь в регионах, чтобы пациенты так не зависели от центра, — говорит Евгения Фотченкова, — нам нужна своя нормальная фармпромышленность и адекватное, стабильное обеспечение лекарствами без этих постоянных перебоев.
У всех, в конце концов, должно быть равное право на жизнь и во время эпидемии, и в мирное время.
Фото: Angelo Merendino