Повесть Натальи Василевской «Все получится!» отвечает на вопросы о многодетной семье. Понять мир многодетных можно только изнутри, и автор это подчеркивает в аннотации к книге:
«Чтобы понять, что к чему, надо пожить с вами одной жизнью некоторое время, — сказала мне как-то одна моя родственница.
В этой книге я даю возможность читателю прожить в многодетной семье, пусть не моей, а вымышленной, целый календарный год. И если хотя бы кто-то откроет для себя что-то новое, если кто-нибудь поймет, что девять детей — это не то же самое, что девять раз по одному, или, что не так все страшно, на самом деле, я буду считать, что моя цель достигнута».
Книга вышла в 2011 году в издательстве ФИВ.
От автора
О жизни многодетной семьи можно сказать то, что святые говорили о монашестве, а именно: если бы все знали, как хорошо быть монахом, — все бы пошли в монастырь. Но если бы все знали, как тяжело быть монахом, — никто бы не пошел в монастырь. Я думаю, что полноценное многодетное родительство в этом смысле вполне сопоставимо с монашеством. Оно — красиво, но очень тяжело.
Когда я ждала третьего ребенка, мне было очень важно знать, что мы не одни такие, решившиеся, сумасшедшие, не думающие о будущем. Я с жадностью искала публикации о больших семьях, пытаясь понять, что дает этим людям силы жить и радоваться жизни, выискивая конкретные рецепты устройства быта и своего собственного, в мире с людьми и Богом, гармоничного устройства. Таких публикаций было мало, и лишь часть из них рассказывала о семьях православно верующих. И для меня, не имеющей опыта ни церковной, ни многодетной жизни, эти небольшие статьи оказались очень важными источниками жизненного опыта, а также оказали мне недюжинную духовную поддержку.
Когда детей стало уже пятеро, а затем и шестеро, я почувствовала, что общество постепенно поворачивается к нам лицом, и все настойчивей и доброжелательнее задает вопросы. Молодые люди, родители и стремящиеся стать родителями, вполне конкретно интересовались, как устроен наш быт, где мы черпаем вдохновение, и как она вообще устроена, многодетная семья. Наши с мужем интервью стали публиковать в журналах, приглашать нас на разные передачи, и вообще мы волей-неволей стали людьми публичными.
Примерно в это же время я поняла, насколько трудно написать хорошую статью о семье. В каждом репортаже что-то теряется, отражается лишь одна из сторон жизни, уходит главное. Статья получается либо ноющая, жалующаяся, обвиняющая, либо, как принято говорить «лубочная», ненатурально оптимистичная. А вопросы читателей тем временем копились и требовали ответов. «Чтобы что-то понять, надо с вами пожить», — заметила как-то одна из журналисток, приезжавшей брать у нас очередной репортаж. Идея мне понравилась, и я решилась написать о жизни многодетной семьи не в виде публицистической статьи, а в виде художественного произведения. Результат этого труда я и представляю на суд читателей.
Эта книга не автобиографична, хотя въедливый читатель несомненно найдет некоторые параллели с моей или с какой-либо другой семьей. Но, в то же время, я не могу, как делают некоторые авторы, гордо заявить, что любые совпадения с реальностью в этой книге являются случайными. Жизнь и Божий промысел, на мой взгляд, гораздо чудесней, интересней и разнообразней любого вымысла. Все эпизоды в этой книге взяты из жизни, а все персонажи выдуманы мной, поэтому точного совпадения с реальностью просто нет, ни в каком случайно взятом, даже достаточно малом, отрывке романа. И в то же время здесь все взято из жизни, а весь опыт, равно как и мысли – подлинные.
***
Варька нащупала в темноте истошно орущий и трясущийся мобильник. Будильник оповещал ее, что уже ровно шесть часов. Заснуть что ли снова? Повернуться на бок, свернуться калачиком и сладко сопеть еще часа три. Но тогда она не увидит его, своей новой радости, своей волнующей тайны. Варька поднимается и на цыпочках крадется в ванную. Семейство ее еще спит крепким утренним сном: и мама, и папа, и братишки, и сестры. Родители повыскакивают с постелей с первыми ударами колокола к воскресной службе, объявят пятиминутную готовность, позапихивают малышей в праздничную одежду, а затем торжественно и радостно двинутся в храм, золоченый крест которого горит по вечерам у них в окне под лучами заходящего солнца, молиться и славить Воскресшего Господа.
Пять минут уходит у Варьки на умывание, последующие пять — на то, чтобы надеть приготовленные с вечера юбку и блузку. Так, теперь коса — это еще минут на двадцать: расчесать, заплести. Волосы у нее густые и длинные, и когда Варька торопится, она злится и мечтает отрезать косу. Не всерьез мечтает. Ведь когда все это есть: и коса, и фигура, и радость, и молодость — этого ведь совсем не ценишь, и даже иногда просто не замечаешь. Правда?
А вот мама стала что-то часто претыкаться на журнальных статьях о бытовой стороне православия. Варьке все было привычно с детства, и вопрос о том, с какой стати, собираясь в Церковь, она должна вылезти из привычных джинсов, как-то вовсе не занимал ее, даже привычных джинсов у нее не было вовсе. И что с того, что брюки уже восемьдесят лет признаны женской одеждой, а значит, получается, что Апостольским посланиям никак не противоречат? Существуют же, в конце концов, сложившиеся и полюбившиеся традиции! Это же чудо, как хорошо, что существуют! Конечно же, юбка, мама даже на годовалых девочек одевала в храм платьица, и никто и вопросом не задавался, удобно ли. А куда же тогда носить длинные нарядные платья, если не в храм?
OrthPhoto.net
Обязательно платочек. Вообще-то, отец Иов давным-давно говорил маме, что платочек, он считает, девочкам до венца не обязателен. Однако, Варина семья часто бывала в разных монастырях и храмах, и чаще всего оказывалось, что бабульки, которые продолжали еще по привычке считать себя полновластными хозяйками «в церкве», хотят, чтобы девочки тоже были с покрытой головой.
Отчего же их не уважить? Ведь не трудно и красиво. У нее в активе есть такие платочки, просто залюбуешься. На одном кружева еще покойная прабабушка плела — чудо. Коротких юбок они вообще не носили, разве что малышками — дурной вкус. Кофточка тоже, ясное дело, должна быть не совсем прозрачная, и не так, чтобы как будто мала.
Или вот еще новомодная линия одежды — с заниженной талией. «Что это за брюки такие: вроде бы и одеты, а вроде бы еще и не совсем», — шутил отец. Ну и еще, само собой разумеется, все чистое и глаженное.
Варька сколько себя помнила, все время слышала от папы: «Внешний вид должен быть безупречен, никакой неряшливости». А папа и по жизни никакой небрежности не переносит, не только в одежде. Варе ужасно это в отце нравится, она и сама такая дотошная, не может за собой «опилки» оставлять, всегда до гладкости, до безупречности старается довести работу. Только вот при чем здесь храм? Она как в жизни себя ведет, так и в храме. Или наоборот, как в храме, так и в жизни. Может, все это из-за того, что она в православном ВУЗе учится, а не в светском? Ну, так и что? Православие — это же никакая не субкультура.
Мама недавно опять переживала по поводу замеченных в журналах, которые она читает, заголовков: «Стиль «клуша» мы выбираем для себя сами» или «Православный гламур». И как ведь все всем правильно объясняют, дескать, чтобы никого не соблазнить. Вообще-то, тот кто хочет соблазниться, соблазнится обязательно. Одна волосам позавидует, а другая заметит, что ботинки стоптанные (не на что многодетным-то новые купить!), а кто скажет, что вырез слишком глубок или, наоборот, застегнулась до подбородка, как ханжа, даже дышать не может. Это ж кем надо быть, чтобы все эти недомогания ближних принимать во внимание?!
Варя бросает мимолетный взгляд в зеркало, и, убедившись, что все в порядке, лавиной спускается с лестницы.
В половине седьмого она уже вставляет ключ в замок зажигания маминой старушки «Рено». «Господи, только бы завелась! Матушка, Заступница, помоги!» Машинка капризна, да еще дождь зарядил, всякое может случиться. «Схватилась, слава Богу!» — и тут же упрекает себя: «А ты становишься суеверна, как будто заклинание прочла». Подмосковное шоссе непривычно пустынно в этот ранний час. Оно уютно подмигивает девушке светофорами и ближними фарами редких встречных автомобилей. Вот уже и «Упокой, Господи, души», — Варя заканчивает читать утреннее правило.
А вот уже и храм. Нищие на посту у калитки, им и дождь нипочем, теплый полумрак храма, горящие свечи. Служба еще не началась, но старушки уже все в сборе. Она проходит на свое обычное место, слева от алтаря. А вот и клирос идет. Паренек, нижний голос, находит ее глазами. Они встречаются взглядами. Секунда, и Варя опускает ресницы. Случайно? Нарочно ли? «Благословен Бог!», — возглашает священник. Она совсем не знает этого юношу. Кто он? Выправка выдает военного. В этом храме много мужчин, и много военных. Или, быть может, спортсмен? Мускулы играют под свитером. Русоволосый и глаза голубые. Взгляд серьезный, испытывающий, честный, без всяких намеков на игривость.
Впервые она заметила его зимой, накануне Рождественского Сочельника. Они с папой тогда приехали на вечернюю службу, здесь она начиналась на час позже, чем в других храмах, а им не хотелось приходить под самый конец. Папа тогда еще исповедался отцу Сергию, пожилому, седому настоятелю, а Варька впервые встретились с молодым басом глазами. Через неделю она приехала снова, выпросила у мамы машину. Вообще-то она не любит водить автомобиль самостоятельно, предпочитает электричку — гораздо спокойней и безопасней, это мама почти заставила ее получить права в восемнадцать лет. И опять он взглянул на нее. А в воскресение, за ранней литургией — снова. Как здорово, что она догадалась приехать именно на раннюю! А потом он исчез. Она приезжала в Кубинку на разные службы, но нижний голос у них каждый раз был другой.
Храм в честь иконы Божией Матери "Благодатное Небо", Кубинка
Варя уже начала было забывать о том, что что-то здесь с нею происходило, и скорее уже по привычке, почти и не надеясь, забегала иногда в этот храм. И только осенью она была, наконец, вознаграждена за терпение, он появился снова. Варя будет ждать его взгляда еще неделю. Случайно? Нарочно ли? И мечтать, мечтать… А вдруг он женат? Нет, кольца вроде нет. А вдруг она не заметила? Она же не может его пристально разглядывать. А вдруг он опять исчезнет, на этот раз навсегда? Непонятной сладкой болью сжимается сердце. Кто он? Какой он? Варя не знает, но почему-то ей кажется, что уже знает, и что он очень-очень хороший.
Варвара никогда не испытывала дефицита общения с молодыми людьми. Как-то само собой получалось, что в Православном университете, где она училась иконописи, а молодые люди готовились стать священниками и богословами, те девушки, что еще не были замужем, успевали пойти под венец еще до защиты дипломных проектов. Варька почему-то тоже была уверена, что рано или поздно непременно обретет семейное счастье. В ее жизни присутствовала еще и особая категория недавно воцерковленных тетушек, которые, как только узнали, что родной сын «их» батюшки учится в семинарии на третьем курсе, так сразу и подумали о Варьке, старшей девочке из благочестивой многодетной семьи. Дружный натиск свах до поры до времени успешно сдерживала Варькина мама. Варька относилась ко всему этому очень серьезно. Поход в кино, не совсем случайная встреча, пожатие рук — все казалось ей значительным, все могло положить начало чему-то такому, чего она пока не хотела ни с кем, кроме, пожалуй, него. Она сознательно сторонилась всех этих знаков внимания, считая их чуть ли не изменой тому, с кем она просто поздоровалась взглядом минувшей зимой.
А, в самом деле, как может православная барышня познакомиться с православным юношей, если они вдруг очень-очень друг другу понравятся? Пойти попеть вместе с ним на клиросе? А как? Вот так просто взять чужого регента за пуговицу, и сказать: «Я хочу у вас петь»? Варя принимала участие в университетском хоре, в семейном вокальном ансамбле, стихийно зародившемся при воскресной школе в их городе, и вообще клиросное пение любила. Но от кого-то из местных прихожан она слышала, что отец Сергий весьма строго относится к подбору певчих. Да и сама она не очень высоко оценивала свои вокальные способности. В общем, попроситься петь в Архангельском храме она не решилась.
В Вариной жизни, кроме мамы, папы, пяти сестер и трех братьев, присутствовала и занимала немаловажное место нежно любимая бабушка.
Бабушка эта обожала, сидя на кухне, порассказывать внучкам о том, как можно приворожить мужчину. Вовсе не потому, что внучки, или кто-либо другой, обращались к ней за услугой приворота. Просто ей нравилось поговорить на эту тему. Она искренне надеялась, что беседы эти могут оказаться девочкам полезны. Бабушка тоже была ничего себе, православная, и верующая, и даже воцерковленная, только воспитание у нее было какое-то все-таки доцерковное, материалистическое, старорежимное.
— Сначала, — вещала бабушка, — он должен обратить на тебя внимание. Затем, надо поменять свой внешний вид, учинить в нем что-нибудь этакое, сногсшибательное. Ну, а после этого, надо парня удивить. А потом — бросить! А уж после этого, естественно, подобрать, пока другая не подобрала. Вот только в постель до брака — ни-ни. Все они только об этом и думают! А уж как получит свое… Так и не нужна ты ему будешь вовсе, вот!
Стоит ли описывать, как злили такие разговоры Варьку? «Обратить внимание… Только об ЭТОМ и думают…» И, если разобраться, то на что он ей был нужен такой, который только об ЭТОМ. Она ждала любви большой, чистой, одухотворенной, такой, с которой можно прожить всю жизнь и не стыдно прикоснуться к Вечности. При чем здесь ЭТО? Пусть бы оно потом как-нибудь приложилось.
И что же все-таки, скажите пожалуйста, ей было делать? Думала она, думала, и придумала обратиться к своему духовнику. Она, собственно, и не придумывала этого вовсе, так само получилось. Тут самое время заметить, что исторически сложилось так, что семья Вари, с самого ее раннего детства исповедовалась не в старинном храме во имя Бориса и Глеба на территории Голицинской усадьбы, через дорогу от которой недавно возвели их новый «элитный» многоэтажный дом, и не в храме в честь Архангела Михаила в Кубинке, куда теперь по воскресениям ездила Варька, и даже не в знаменитом Гребневском храме районного центра, а в одном из столичных храмов. Там теперь служил их многолетний семейный духовник. Вот ему-то и открыла Варя свою сердечную тайну. Вообще-то очень даже не хорошо рассказывать другим, что ты говоришь священнику на исповеди, и чем он тебя утешает, разве что литературным героям, я думаю, можно сделать послабление на этот счет.
— Знаете, батюшка, — краснея, бледнея, и уже почти плача, говорила Варя, — мне один человек в Кубинке очень-очень нравится. Он иногда поет у них в церковном хоре. Мы здороваемся взглядами, и я все время о нем думаю. И я о нем ничего не знаю, даже имени, а спросить стыжусь…
Священник довольно долго молчал, наверное, молился, и она молчала и волновалась тоже.
— Дорогая! А у вас там, в Архангельском храме настоятелем отец Сергий служит. Очень хорошо знаю, старенький такой, с длинной седой бородой.
— Да, видела.
— Очень опытный батюшка. И прихожан своих знает и любит. Ты походи к нему, поисповедуйся. А потом и расскажи про свою беду.
— Да? А как же семейные традиции? Духовник многолетний? А к Вам, как же?
— Благословляю!
Варя побежала исповедоваться к Кубинскому батюшке уже на следующей неделе. После третьего взгляда. Надо было бы хотя бы на четвертый, или на пятый взгляд, но она не смогла, не дотерпела. Священник глядел неласково, и, казалось, поминутно порывался поймать Варькину голову епитрахилью, как сачком бабочку. И речь, поэтому, получилась у нее совсем сбивчивая:
— Меня к вам отец Иов послал… Я у него духовная дочь… Он велел, чтобы вам сказать…
— Что же он велел мне сказать? Что случилось?
— Ничего не случилось. Просто мне парень из вашего прихода очень нравится… Светловолосый такой, голубоглазый, с выправкой. На клиросе поет…
Она выпалила все это разом и совсем смешалась, и потерялась, и уже собралась было бежать вон, так чтобы не возвращаться вовсе, как вдруг споткнулась о просто какое-то неадекватное поведение батюшки. Он глядел вдаль, поверх нее, покачивал головой, улыбался и бормотал:
— А Вовка-то и, правда, того, уже совсем жених! Эхма! Знаешь, милая, — неожиданно обратился он к девушке, — а у нас завтра волонтеры в подшефный детский дом собираются. Хочешь, я Володьку туда шофером благословлю? А ты — волонтершей, познакомитесь, туда — сюда…
Она набрала в грудь побольше воздуха, и ответила так, как будто давно уже обдумала, что ей надо на это отвечать:
— Ага. Мы приедем в детдом, а там детишки несчастные. Мы же потом еще приедем, не сможем не приехать. И он, я знаю, не сможет. А потом мы выберем из них трех, четырех самых несчастных, и поженимся, чтобы их усыновить. А потом, мы же своих не сможем иметь, чтобы этих четверых хорошенько воспитать, и будем с ним жить, как брат и сестра. А вдруг, я не захочу или не смогу с ним всю жизнь как сестра?
И батюшка почему-то, хотя и улыбнулся в бороду, но гомерически хохотать не стал. Отчасти, потому, что в самой глубине души ему и самому хотелось понянчить своих, кровных внуков, а отчасти потому, что барышня все больше ему нравилась.
— Ну, ладно, ладно, не надо в детдом. Ты только не исчезай. Понимаешь, парень этот, он не столько поет, сколько подпевает. Вообще-то он в военном училище учится, в отпуск домой приезжал, а на следующей неделе обратно в Краснодар убудет до Нового года, до каникул. Но ты, того-этого, не исчезай, ты приходи, что-нибудь придумаем. Все хорошо будет. Исповедоваться-то будем?
Варька стояла у выхода, и никак не могла уйти. Служба давно закончилась, свечи догорели, и только отец Сергий дожимал в углу последних исповедников. «Как же так? Уезжает на целых три месяца! Ну, пусть так, она будет ждать. Чего ждать? Взгляда. Еще одного взгляда. Впрочем, завтра ведь еще только воскресение, они еще увидятся, и ей давно пора идти. Ой, кто-то вышел из алтаря! Неужели он? Его же не было на службе. Нет, точно он! Сейчас пройдет мимо нее к выходу». Сердце колотится где-то в районе горла и кажется, что по храму гулко раздаются его удары.
— Девушка, а разрешите, я вас провожу?
И легкий наклон головы, и прищелкивание каблуками. Так в ее представлении делали царские офицеры в прочитанных ею в изобилии исторических романах. Неужели и для нее начиналась сказка?!
— Да, конечно, но мне здесь рядом, только до машины, — и она доверчиво оперлась на предложенную руку.
— А как вас зовут?
— Варвара, — не жеманясь, ответила она, — а Вас ведь Владимир?
— А далеко Вы живете?
— В Голицино, совсем рядом. А Вы?
— Еще три дня в Кубинке у родителей, а потом в Краснодаре, я там учусь.
— А вот и моя машина.
Володя захлопнул за ней дверцу, но не спешил уходить, а «Рено» не спешила заводиться.
— Можно, я попробую?
— Ради Бога!
И капризная французская ржавая калоша с неисправной высоковольтной проводкой подарила им еще пятнадцать минут общения.
— Ну вот, можно ехать. Она на ходу-то не глохнет?
— Нет, только когда остынет и на улице слишком влажно.
***
Володя уехал, а Варька продолжала ездить в Кубинку по воскресениям. Ей казалось, что здесь она все-таки ближе к тому, с кем она связала свои надежды, с тем, кто наполнил ее жизнь новым, неведомым доселе смыслом. В одну из суббот отец Сергий вдруг прервал исповедь и уловил ее за рукав:
— У тебя младший братишка музыкальный? Скажи, музыкальный?
— Ну да, музыкальный.
— Это очень хорошо! У нас тут в октябре воскресная школа начнет работать, там хор мальчиков, Закон Божий, все такое. Этот еще, кулачный…, то есть, рукопашный бой. Ты привози брата-то. Это ему на пользу пойдет. Да и тебе веселее.
— Если только мама не будет против…
— Благословляю!
Мама, хотя и несколько удивилась внезапно возникшему у Варьки желанию еженедельно избавлять их с отцом от мелкого непоседы-братца, но долго уговаривать ее не пришлось. В приходском храме не было ничего такого специального для мальчишек, а мама только-только родила Людмилку, и возить куда-либо Сережу ей было пока трудновато. Так, через Серегу, Варька постепенно становилась своей в Кубинском приходе
***
Теперь из Краснодара в Подмосковное Голицино и обратно полетели письма. Сначала просто веселые, потом философски-серьезные, а потом и нежные. Писала больше Варька, Володе было заметно тяжело выбрать время, но он отвечал всегда аккуратно и неизменно на все ее вопросы заданные ею или угаданные им.
Изредка он ей звонил, в их режимном учреждении были запрещены мобильные вызовы, но иногда он все же прорывался. Такой разговор становился для нее событием, подарком судьбы, благословением Божьим, воспоминания о нем тщательно хранились ею, переживались и согревали в последующие дни.
Зато в письмах они беседовали обо всем на свете: о студенческой жизни и об отцах седьмого Вселенского собора, о кризисе семьи в современном обществе и о забавных проделках Варькиных маленьких братцев, о том, хорошо ли быть младшим из 4-х братьев и легко ли старшей сестре в огромной, многодетной семье, о Достоевском и романе Шмелева «Пути небесные» (Володя, правда, его не читал, но ему нравилось, как она рассказывала.) Еще они беседовали о том, мешают ли брюки спасению, и о сложных для понимания местах Социальной Концепции Русской Православной Церкви, принятой на Соборе двухтысячного года.
Пожалуй, только одну тему они, как сговорившись, не обсуждали ни разу. Условно запретным для них был разговор о планах на будущее. Володя всегда мягко уходил от этой щекотливой беседы, а Варька… Разве могла она намекать ему, что хочет выйти за него замуж? И что она перечитала уже все доступные книги и сетевые ресурсы о летчиках, и ей кажется, что она представляет себе, что их ждет, если она станет его женой, и она готова стать боевой подругой, она желает разделить с ним судьбу и служение. Единственное, что, пожалуй, не понравилось ей, это обилие нытиков на авиасайтах.
Она полагала, что военные, да и мужчины вообще, народ более терпеливый и менее зависимый от бытовых неудобств. Впрочем, рассудила Варька, наконец, глупо составлять представление о целом слое людей по Интернет-форумам. А как тяжело ей было снова и снова не замечать (шутливые ли, нет ли?) вопросы отца, о том, с серьезными ли намерениями отправляются конверты с обратным адресом полевой почты, и не пора ли ему думать о свадьбе. Время шло, но они упорно, не сговариваясь, об этом молчали.
Володя размышлял об их с Варькой дальнейшей общей судьбе почти всегда с момента их чудесной встречи. Думал о Варе и о том, что он теперь должен делать. Он вспоминал ее по утрам, выходя на утреннюю пробежку и, падая вечером в койку. Даже за мерцающим экраном симулятора полета виделся ему временами Варькин образ. Он обладал недюжинной проницательностью, и догадывался, почему она иногда вдруг замолкает в середине телефонного разговора, как будто глотает слезу, так и не дождавшись чего-то. Он читал между строк и знал о ее новых интересах и желаниях. Знал, но упорно молчал и пока все еще думал. Намерения у него были самые серьезные, и он видел себя в будущем женатым человеком, но почему-то в более отдаленном будущем.
Сейчас у него была служба, и надо было окончить училище, и налетать часов хотя бы сто пятьдесят, и потом распределиться в летающий полк… В общем, он бы не хотел пока столь круто и навсегда менять свою жизнь. С другой стороны, он боялся ее потерять, это свое единственное в мире (он был уверен) сокровище. Он, как ни странно, не опасался, что она может влюбиться в другого и бросит его. Он понимал, на что обрекает ее, предложив ей руку и сердце, а что она не откажется, он почему-то не сомневался. Получалось, что он один должен взять на себя ответственность за две судьбы, свою и ее. Он чувствовал, что она любит его вместе с его способностью принимать решения и претворять их в жизнь, и неотъемлемо от этой способности, а значит, его нерешительность могла бы заставить ее разочароваться в нем. И все же он медлил и, в очередной раз, стукнув кулаком по столу, говорил себе: «Я подумаю об этом завтра, сегодня я слишком занят».
Конечно, он мог бы ей сказать: «Через полтора года я выпущусь, а ты закончишь ПСТГУ, и я возьму тебя замуж», — и они бы ждали еще полтора года, не тревожа себя думами. Но, кто знает, что может произойти за это время. Она здесь, в Москве, он там — в Армавире. Не передумает ли она? Не испугается ли своей судьбы? Не захочет ли лучшей доли? «Конечно, — с известной долей скромности думал он, — он должен окончить военный институт с красным дипломом, и велика вероятность попасть служить в Подмосковье, но ведь рассчитывать на это нельзя. А разумно ли будет увезти молодую жену прямо сразу в Медвежьегорск, например?» Он молчал и думал, и все больше понимал, что больше не может без нее жить.
В конце декабря он написал ей, что приезжает на каникулы. И — с корабля на бал — в субботу, отец запряг его провести встречу с ребятами из патриотического клуба, рассказать о Монинской школе-интернате, которую он заканчивал, а потом побеседовать с родителями тоже. И, если Варька приведет Сережку, то они увидятся. А в воскресение после службы можно пойти куда-нибудь, если она не против, конечно. В связи с предновогодней суетой письмо задержалось в дороге, и Варька извлекла его из почтового ящика только в пятницу. А уже в субботу Сережка вел ее за руку в здание воскресной школы и восторженно вещал по дороге:
— Владимир Сергеевич, он умеет вот так и так! А еще он сказал, что девочек ваще нельзя бить, а мальчиков только за дело и не по голове. А за дело — только правое, вот! А еще там всех мамки за ручки привели, а некоторых даже бабушки! А я ему сразу сказал, что меня сестра привезла, и на навроде родительского собрания тоже она придет, и что она у меня — красавица!
Тут Варька смущенно щелкнула братишку по макушке.
— А он сказал, что и так знает, — обиженно проворчал тот.
Варька собиралась на это «навроде родительского» собрание, как на свой первый бал. Естественно, домашние заприметили ее волнение и наперебой давали советы. Из домашних с правом голоса у них в пятницу наблюдались только сестра Лика, на два года младше Вари и бабушка. Перемерив кучу туалетов, она все же остановила свой выбор на кофточке сестры с открытым, даже слишком открытым, по мнению Варьки, воротом. Сестра говорила, что уж она-то знает, куда смотрят все мальчишки. Бабушка вторила, что так он ее непременно заметит, а то она вечно одевается как монашка. Словом, она сдалась. Волосы решено было распустить, и только длинную юбку Варька отстояла.
Она вошла в класс, чувствуя себя не в своей тарелке. Все парты, кроме первых, были уже заняты родителями, и ей пришлось сесть на самом виду. Почти вслед за ней вошел Володя, с радостным волнением, уже по доброй традиции, нашел ее глазами, но вдруг смутился и, кажется, даже покраснел. Декольте ее кофточки открывало лишь то, что мы привыкли видеть у каждой телекрасавицы, пусть даже и фильм рассказывает о строгих нравах пуританской Англии, и практически у всех отечественных девиц, если обратное не определено дресс-кодом.
Только упомянутые девицы чувствовали себя комфортно, а Варька, в смятении, не знала, чем прикрыться. Волосами, что ли? Юноша довольно быстро овладел собой. Бодро и четко рассказал о школе, чем ребята там занимаются, какое внимание уделяется здоровью и физической подготовке. Как важно человеку, и православному в том числе, владеть своим телом. Поведал, что наши тела — суть Храм Божий (ей показалось, что он взглянул на нее с упреком) Перешел к форме. Упомянул, что одежда обязывает, и что по одежке многое можно сказать о человеке, не зря же по ней встречают. (и опять глянул на нее, язвительно и насмешливо.)
Варька вернулась домой в столь трагичном расположении духа, что бабуля поспешила эвакуироваться домой, едва увидав ее в окне. Сестрица, которая по-своему тоже нежно любила Варьку, затихла, понимая, что произошло что-то ужасное, и не решалась расспрашивать. Варька смяла в комок и швырнула в угол ставшую вдруг ненавистной кофточку, и упала на подушку. Она плакала, пока не заснула. Ей казалось, что жизнь кончена, что ничего хорошего уже никогда больше не будет, и что эта встреча, которую она так ждала, к которой так тщательно готовилась, испортила ей всю дальнейшую судьбу.
***
— Ты у нас такой дурак, по субботам али как? — ворчал, меж тем, седой батюшка на Володю.
— Всегда! Я думал она необыкновенная, чистая, скромная… Какие письма! Какие говорились слова! А на деле? Она как все, только в храм и прикидывается…
— Прикидывается! Надо ж человеку в душу смотреть! В душу, а не на… Не туда, куда вы, курсанты, только и смотрите.
— Ну, пап, ты и утешил! Это, значит, я только туда и смотрю?! И зачем она тогда?..
***
***
Разумеется, Ксю очень хорошо знала, что нельзя открывать дверь квартиры посторонним людям, особенно, если ты дома одна, особенно, если на экране видеодомофона перед тобой мужчина, но… За свои четырнадцать лет Ксю всего пару-тройку раз оставалась в доме одна. Мама не работала, и почти всегда была дома, а если не мама, тогда бабушка, или старший брат или сестры или папа. А тут вышло так, что все куда-то унеслись. Родители ломонулись к старшей сестре в роддом в Одинцово, малышей отвезли к бабушке, Лика до вечера, наверное, проторчит в своем институте, Димки по субботам в жизни дома не бывает… По правде сказать, Ксю бросилась открывать дверь, лишь мельком взглянув на экран домофона. «Кто-то в форме, Володька, наверное». А ведь мама обмолвилась, кажется, что у Володьки сегодня полет. Ксю вздрогнула, и отпрянула назад. Молодой человек, перед которым она распахнула дверь квартиры, был ей совершенно не знаком.
— Здравствуйте, миледи! Это вам!
И человек преподнес ей пять шикарных бархатно-бордовых роз.
— Мне?! А вы уверены?
— Абсолютно. Вы ведь Вареньки Нефедовой сестра? Вы похожи на нее, только еще красивее. Вас, если не ошибаюсь, Ликой зовут? Заочно уже давно мечтал о встрече с вами.
«Ну, Слава Богу, — промелькнуло в голове у Ксю, — это к Варьке. Не маньяк и не тать какой-нибудь»
— Вы Варюшу пришли поздравить? А она в роддоме, в Одинцове, у нее сегодня утром сын родился. Может, вы ей букет отвезете? А то он до выписки не достоит, такой красивый.
Ксю решила не уточнять, что она вовсе не Лика. «Какой смысл? Летчик все равно приперся к Варьке. Интересно, а он ей кто? Брат во Христе? Не очень что-то похоже». Ксю частенько принимали за старшую сестру, хотя между ней и Варей на возрастной лестнице стояли еще Лика и Димка. Ксю не уступала Варе и Лике ни ростом, ни объемами, а кое в чем и превосходила их. Она находилась как раз в том глупом возрасте, когда девочке хочется казаться старше своих четырнадцати лет.
— Навряд ли она будет рада меня видеть, пусть лучше отдохнет, наберется сил. Разве вас в мединституте не учили, что на такие зрелища, как первый день после родов, женщины редко приглашают гостей. Впрочем, это не ваша вина, что отечественным студентам до сих пор толком не преподают медицинскую этику.
— А вы хорошо осведомлены.
— Еще бы, я следил за вами с первого дня нашего заочного знакомства, стремился увидеть воочию.
— Да ладно врать-то!
— Фу, миледи, вы, оказывается, грубы как простая Российская школьница.
— Да?! А что Вам, собственно, от меня надо.
— Это хороший вопрос, и он требует пространного ответа. Может быть, мы где-нибудь посидим?
— Пожалуйста, проходите на кухню, я сейчас Вам чаю налью.
— Разве мама не говорила миледи, что нехорошо молодой девушке находиться с молодым человеком одной в квартире? Нас могут неправильно понять. А в квартале от вашего дома я заприметил совсем неплохое, на первый взгляд, кафе. Если внутри оно не окажется банальным пивбаром, почему бы нам с Вами не посетить его?
У Ксю даже дух захватило. «Я буду сидеть в «Шоколаднице» с молодым офицером! Девчонки обзавидуются! А если кто-нибудь из родных увидит?» Но Ксю уже несло, она не могла и не желала останавливаться. «Мы же будем на людях, днем. Ничего страшного. Главное, от алкоголя вовремя отказаться. Мама и сестры сколько раз твердили: «Бесплатно — только сыр в мышеловке. Накормят тебя, напоят… Чем расплачиваться-то будешь?» Но ведь, если не пить, это должно быть не так уж и дорого, можно и не расплачиваться. Нет, пить она, конечно, не станет. Еще не хватало! Надо держать ухо востро, и все прокатит» Она на несколько минут исчезла в комнате, и появилась снова уже в выходном наряде. Собственно, для выхода в свет Ксю пока еще не представлялся повод, но она пребывала в постоянной боевой готовности, и быстро и красиво одеться не представляло для нее большого труда.
— Мы пешком пойдем?
— Ну, конечно. Миледи ведь не сядет к чужому дяде в машину?
— Дядя, это ты что ли?
— Мы уже на «ты»? Это обнадеживает. Меня, кстати, Майклом зовут.
— Мишка, то есть?
— Мишка — это конфеты такие шоколадные, а друзья зовут меня Майкл.
Продолжение следует