Елена Альшанская
Я второй день стараюсь перестать думать о том, как умирала эта маленькая девочка в Кирове.
Маленькая и совершенно одна. Я вижу растерянные глаза моих подруг, которые тоже пытаются перестать об этом думать и не могут.
Потому что это чудовищно страшно. Просто невозможно спокойно принять это, принять тот факт, что люди могут быть такими, что мамы могут быть такими, что дети могут так умирать.
Я понимаю что это не первый и не последний случай, когда мамы убивают своих детей. Но каждый раз ты замираешь внутри, потому что это невозможно вместить.
Почему так жестоко? Перекрыть воду, спрятать еду, оставить на неделю умирать от жажды голода и страха маленького, слабого, доверяющего тебе и полностью зависящего от тебя твоего собственного ребенка.
Я не знаю, признают ли маму психически нормальной или нет, но часто в ситуациях детоубийства мамы психически вменяемы. Что с ними происходит, почему такое возможно — это вопрос, на который у меня нет ответа. Но одно совершенно очевидно. Материнский инстинкт это не константа, это вообще очень сложный социо-биологический феномен. И он даёт сбои.
И ровно поэтому совершенно неадекватны рассуждения на тему того, что детей не надо никак особенно защищать и не надо никакой системы защиты прав детей, а надо лишь реагировать полиции на информацию об уголовных преступлениях на равных с преступлениями против взрослых.
Это очень популярная позиция среди некоторых моих собеседников. И она совершенно чудовищная. Она про полное непонимание того, что ребенок тотально беззащитен и тотально зависим от взрослых, которые рядом. Это позиция людоеда.
И эта тотальная беззащитность, зависимость, полное доверие тому, что с ним делают близкие взрослые — к сожалению иногда становятся поводом для этих взрослых делать чудовищные вещи с ребенком.
Мне очень жаль, что у нас нет работающей системы защиты прав детей. Что государство не готово пока, надеюсь не вообще, признавать именно системные проблемы в этой сфере, а не пытаться латать мелкие не значимые дырки.
Что бы не говорили. Нет именно системы. Профессиональной. А это значит — основанной на подготовленных кадрах. А у нас нет ни специальностей таких, ни подготовки в вузах, ни понимания, что должно в эту подготовку входить. Все реальные профессионалы в этой сфере и в государственном и в негосударственном секторе — самоучки.
Нет основы у этой системы, понимания базовых понятий, ценностей. Нет никакого понимания на уровне нормативки и практик работы ( опять же кроме отдельных регионов, даже районов и организаций — скорее), чем отличается жестокое обращение с ребенком от тяжёлой жизненной ситуации семьи, как расследовать обращение связанные именно с жестоким обращением. А каким образом помогать семьям которые своих детей не обижают, но просто нуждаются в помощи так, чтобы им от этой «помощи» не хотелось бежать в тайгу.
Каких-то простых базовых вещей нет. У нас все в одну кашу: реагирование на реальное насилие в отношении ребенка и на сложности, в которых людям вообще-то помощь нужна. А это совершенно разные вещи. И только насилие в отношении ребенка и может быть реальной причиной отобрания ребенка из семьи, а вовсе не эфемерные «условия жизни», проверка которых у нас сегодня в законе единственная существующая процедура оценки чего либо.
При этом сейчас у нас в фонде была ситуация, когда родители и правда подвергают серьезному риску своего ребенка, но родители богатые, очень обеспеченные, живущие в роскошных внешне условиях — и ни опека ни социальная защита никак ребенка не смогли ( или не захотели) защитить.
Потому что наша система — она не про защиту детей. А в основном про случайное реагирование на проблемы семей с бедностью, которым нет адекватной помощи.
И конечно же нормальная система профилактики начинается с того, что у семей с детьми появляется равный доступ к обычным совершенно вещами позволяющим им вырастить ребенка самостоятельно и без всяких кризисов: к жилью, работе, медицине образованию и досугу для ребенка.
Нормальная структура профилактики включает школу, которая не пытается избавиться от сложных детей, ради рейтинга успеваемости школы( человек который это придумал — преступник), а становится главным помощником семьи. И уже потом, инфраструктура помощи для особенных потребностей и ситуаций- когда у ребенка или родителя есть серьезное заболевание, когда родитель остался один и т.п.
И структура реагирования на ситуации насилия — которой должно быть все равно, какой доход у семьи. И, в отличии от полицейской системы, тут главное — это разобраться, что стало причиной такого поведения родителя, и если он сорвался или оказался в отчаянном положении — помочь ему с этим справиться, а не сразу посадить.
И конечно неравнодушное общество. Мы с вами.
Эта девочка часто оставалась одна. В три года!
Об этом знали соседи, знали друзья — они об этом активно (правда анонимно) говорят сейчас СМИ. Сейчас говорят. А до этого почему это казалось им нормальным?
При этом без всяких государственных, реально плохо пока работающих служб, сработали бы две вещи. Первое, это невероятно сильный механизм коллективного принятия или не принятия. Осуждение вообще-то неплохая вещь в некоторых ситуациях.
Второе — неравнодушие. Ну не бойся ты, увидев, что ребенок маленький дома один выкидывает вещи из окна, подняться в квартиру, поговорить с соседями, с мамой.
Ещё бы нам научиться строить этот разговор не как председатель горисполкома на выволочке подчинённого. А понимая, что на такие вещи людей обычно толкает очень непростая жизнь. И чаще всего пока все не зашло слишком далеко они нуждаются в помощи.
До вызова полиции и опеки можно сделать очень многое.