Встречи с митрополитом Сурожским Антонием

I

Православный мир переживает сейчас утрату праведника наших дней — митрополита Сурожского Антония. Утрата на земле такого праведника, как митрополит Антоний, не может служить для христиан причиной уныния. Приводить это должно лишь к осознанию свершения Божественных судеб, которые охарактеризовал Сам Христос. Нарисовав картину последних времен, которая может навеять ужас и безысходность, Христос Спаситель вдруг говорит: Когда же начнет это сбываться, тогда восклонитесь и поднимите головы ваши, потому что приближается избавление ваше (Лк 21:28). Столь емкое, даже перенасыщенное смыслом выражение требует пояснения.

Цель жизни христианина не в здоровье, хотя к этому, как к чему-то очевидному и непререкаемому, сводятся все наши самые сердечные благопожелания. Вожделенно ли здоровье, если служит оно подлой, преступной жизни? Ценнее ли оно хо­тя бы чистой совести? Не в материальной обеспеченности: Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? (Мф 16:26). Не во славе мира сего: что высоко у людей, томерзость пред Богом (Лк 16:15). Цель жизни христианина только в стяжании Духа Святого (преподобный Серафим Саров­ский). Святость и состоит в осиянности Духом Святым. По­тому христианская жизнь и должна быть устремлена к тре­пет­ному и истаивающему стоянию пред Лицом Божиим.
Но в этом-то как раз и весь пафос обетования парусии — Второго пришествия Христа Спасителя. Для членов первенствующей Церкви встреча грядущего Господа была вожделеннейшим чаянием, постоянно выражаемым в гимне: Ей, гряди, Господи Иисусе (Откр 22:20). Для нас же ныне это обетование заключилось в страх. Не глумление ли это над нами сатаны? Не измена ли в этом наша Христу? — Знать нам твердо должно, что только там ликование и радость, где веяние Духа Святого, там Божия победа, куда призывается Христос. Об этом, собственно, и говорит Апостол: Сия есть победа, победившая мир, вера наша (1 Ин 5:4). Вот и мы всё перечувствуем и поймем, даже дерзновенно перенесем все угрозы, лишения и муки, если пребудем под покровом Божиим. Да будет же постоянным хоралом нашим призыв: Ей, гряди Господи Иисусе Христе,Да царствует Христос над нами.

…Святых не канонизируют при жизни, после кончины их являет Сам Бог. Тем не менее свидетельства о праведности почивших черпаются из опыта прижизненных с ними встреч.

При посещениях митрополитом Антонием Москвы за ним учинялся строжайший контроль предержащих властей как относительно его самого, так и относительно его служений. Невзирая на это, Владыка довольно часто наведывался в Николо-Кузнецкий храм; бывал он и в нашем домике в Новогирееве и в квартире на улице Молостовых. При обилии впечатлений от этих встреч пример приведу самый простой, но далеко не ординарный. Да и примеров строжайшего досмотра за Владыкой привести могу много, но ограничусь также одним, потому как по сути своей он характерен и для прочих.

Как-то после Всенощного бдения, совершенного владыкой Антонием в Николо-Кузнецком храме, я пригласил его к себе домой на чашечку чая. Владыка дал согласие. Поймав такси (тогда сделать это было чрезвычайно просто), мы поехали в Новогиреево. Оглянувшись в пути, я обнаружил следующую за нами машину. По номерам я сразу же определил, что нас сопровождают сыщики. Это не было неожиданностью, возможность такого мероприятия я предполагал, к нему был готов и потому нисколько этим не смутился. Пробыл у нас в гостях Владыка до поздней ночи, — так трудно было оторваться от его бесед. Сыщики же в это время, по-видимому, не знали, чем нас и припугнуть, чтобы прекратить наше свидание: фарами освещали окна нашего дома, машиной въехали прямо в калитку… Все это я видел, но реакция на все у меня была обратная, не боязнь, а удовлетворение наполняли меня: раз так себя ведут, значит, свидание наше их бесит. Приблизительно в полночь или даже попозже я проводил Владыку, но не через парадный вход, каким мы вошли, а через террасу и заднюю калитку, дворами вывел Владыку на основную магистраль, поймал такси, заранее расплатился, усадил Владыку в машину, и он поехал в свою гостиницу. Возвратившись, я еще застал сыщиков, периодически игравших фарами. Вскоре мы потушили свет и отправились к Морфею. Наутро сыщиков уже не было, по-видимому, их известили, что владыка Антоний в своем номере.

Упомяну еще, что и все служения Владыки тоже проходили через строжайший контроль. Никто, например, не знал, когда и где он будет служить. Исключение, конечно, составляли приставляемые к Владыке для сопровождения священники, но спрашивать их о чем-либо было бессмысленно. Впрочем, с этим искушением московские прихожане успешно справлялись. Но возвращусь к обещанному примеру.

При богослужении во время Всенощной архиерей не всегда стоит у Престола, непосредственно в службе он участвует или с литии или с Хвалитех, до того же времени он просто стоит справа от Престола и молится. Однако владыке Антонию редко выпадало время для молитвы. Стоявшие в алтаре не упускали случая воспользоваться присутствием Владыки и потому постоянно обращались к нему с вопросами¹. Предварив ответ своим обычным ободрением, что плохих вопросов не бывает, есть только плохие ответы, Владыка не только исчерпывающе отвечал на вопрос, он раскрывал перед слушателем такие горизонты и глубины, которых и не подозревал вопрошающий. Когда же исчерпывались вопросы и умолкали вопрошающие, Владыка, осмотревшись вокруг и убедившись, что он свободен, закрывал глаза. Момент этот был неповторим: даже визуально приметным образом Владыка уходил внутрь — “сводил ум в сердце”². Хорошо понимаю всю значимость момента и свою ответственность за точность его передачи. Остановиться на сказанном вроде бы и нельзя, но к большому огорчению ни точнее описать, ни красочнее выразиться об этом не могу. Скажу только, что покой, умиротворение, особая тихость, печать блаженства, наконец, разлившиеся по его лицу, были свидетельством его пребывания в Боге, а Бога — в нем.

Но если вдруг вновь обреталась насущная нужда во Владыке, то для того, чтобы вызволить его из мира горнего в мир дольний, нужно было легонько коснуться, положим, его плеча. При этом внимательному и вдумчивому взору открывался обворожительный момент, он был уникален, подстать разве что огненной проповеди…

Почувствовав в себе нужду, Владыка усилием воли выводил себя от беседы с Богом. Даже абсолютно неискушенному взору понятно было, как не хотелось ему уходить от того блаженства, которое его осиявало. Но вот когда Владыка открывал глаза и устремлял их на окружающих, ища совопросника, он обдавал вас такой лаской и теплом, что сами заготовленные вопросы пред лицом такой духоносности казались незначительными, мелочными.

Полагаю, каждому понятно, что даже одного свободного (никем не отвлекаемого) стояния возле Престола Владыке достаточно было, чтобы тут же устремиться горе, свести ум в сердце; вознестись в надмирное. Евангелие для него было воздухом, пищею и питием. Крепко полюбил он Христа, потому так быстро и исполнялись над ним Господни слова: кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим (см. Ин 14:23).

Пример приведен специально простой, но яркий. Он свидетельствует о повседневной жизни митрополита. Владыке достаточно было оказаться свободным, чтобы тут же устремиться ко Христу. Но подвиг себе он взял другой; дистанцировавшись от примера своего отца, Владыка избрал служение людям. Отец владыки Антония тоже умел возноситься горе, блаженством этим и пленен был, в эти моменты дольний мир для него не существовал. Специально даже табличку вывешивал: Я дома, но не трудитесь стучать, все равно не открою. Сына своего Андрюшу (впоследствии митрополита Антония), пришедшего к нему с нуждой, и того не впустил. Владыка же, опытно зная, в каком духовном голоде пребывает народ, избрал себе в удел служение людям. И я упомянул, каким усилием воли Владыка всякий раз отрывал себя ради людей от беседы с Богом.

Сила воздействия Владыки на народ заключалась не в пышности, не в красивости, не в музыкальности служения (владыка Антоний не обладал ни красивым голосом, ни музыкальным слухом), она заключалась только в его духоносности. С оторопью подхожу к сакральному из боязни все профанировать, тем не менее дерзну коснуться одного исключительнейшего литургического момента.

Перед самым пресуществлением Святых Даров Владыка вносил в Литургическое тайнодействие одну маленькую молитвенную добавку. Не вообще неслыханную — нет, новую только для этого момента, в другом месте Литургии она встречается. В это время владыка Антоний опускался на колени и тихо говорил: “Время сотворити Господеви, — и, несколько помолчав, продолжал: — Да не попалиши мене, Содетелю мой”. Далее совершалось само Пресуществление Святых Даров. Казалось бы, добавлено всего несколько слов, но какие же священные глубины, какие сакральные бездны Владыка этим обнажал. В самый трепетный момент Евхаристического канона, когда земное должно пресуществиться в небесное, Владыка благоговейно сознает, что совершено это может быть только Богом. Об этом, собственно, он и свидетельствует словами: “Время сотворити Господеви”. То есть: “Настало время Тебе творить, Господи, ибо только Тебе подвластно земное претворить в небесное”.

Но если бы все зависело только от Бога, тогда бы ни вопросов, ни проблем не возникало бы, ибо Бог творит только вся <…> добра зело (Быт 1:31). Но в том-то и суть, что, не переставая творить и промышлять, Бог слишком многое вложил в руки самого человека, Он даровал ему неслыханные возможности: вложив в человека свободу, Бог Сам вошел с ним в сотрудничество.

Вот и здесь — все зависит от Бога; эта аксиома понятна каждому верующему. Но в том-то и суть, что это еще не все, остановиться на этом нельзя, должно наличествовать еще что-то, и такое, без чего таинство совершено быть не может. Иначе сказать, здесь еще должен присутствовать человек, всего себя отдающий Богу. И это должно быть понято. Если, положим, священник не будет служить, то Литургии не будет, таинства не совершится… Вот все это молитвенно пережив (немного помолчав), Владыка и предоставляет себя в безраздельное Божие Господство. Потому и осмеливается, дерзает даже (для преложения земного в небесное) войти в тайнодействие с Самим Богом. Но при этом он и трепетно сознает, что сотрудничать ему придется с нестерпимым Нетварным Огнем, все недостойное испепеляющим. Потому в дерзании, но и трепетно он говорит: “Да не попалиши мене, Содетелю мой”.

Я дерзнул коснуться только одного пункта литургического тайнодействия, в котором Владыка хоть как-то может быть понят и выражен. Все прочие моменты стояния Владыки за Литургией у Престола выразить нельзя. Молитвенное предстояние воспринимается только душою, только сердцем и только непосредственно, свидетельством тому — православный московский народ, который, будучи влеком к Владыке благодатной силой, ухищрялся узнавать, где Владыка служит, и наполнял до отказа храмы любой вместимости.

II

Сейчас мне предстоит коснуться тех событий из жизни владыки Антония, которые уже известны из публикаций. Близкие убедительно советовали мне при описании встреч и бесед с Владыкой не дублировать этих моментов. Но, во-первых, я совсем не намерен черпать сведения из публикаций, извлекать все буду только из своих воспоминаний. Такой подход, полагаю, должен быть только желателен, ибо при воспроизведении облика и слов Владыки, который и сам-то повторялся творчески, может выявиться такая деталь или подробность, какая не была отражена в печати.

Кроме того (и это второе), мое оперирование, положим, даже известными событиями, будет проходить через призму моего осмысления, под моим, сугубо личным, углом зрения. Сама такая постановка, в силу творческого подхода, непременно будет нести нагрузку, которая уж никак не может наличествовать в печати. А это должно быть только желанным.

Третье (забегая вперед). В своем описании ответа Владыки на мой незаданный вопрос я хотел ограничиться только своим свидетельством, что Владыка исчерпывающе ответил мне на все. Но те же советчики просто потребовали, чтобы я всему сделал расшифровку. А она-то как раз и будет состоять из сведений, уже опубликованных в печати. Вот и решай, когда можно говорить об уже известных вещах, а когда нельзя.

III

Свое скромное слово о митрополите Антонии я начал со свидетельства о его трепетном предстоянии Живому Христу. Воспоминание это по времени относится к началу его епископского служения, точнее, к его первому приезду в Россию. Именно тогда я познакомился с владыкой Антонием. О его предшествующей жизни судить могу разве что по восторгу, который выразил протоиерей Всеволод Шпиллер при известии о посвящении архимандрита Антония в епископа. Этим сказано многое, посвящение воспринято с восторгом не напрасно, Шпиллер знал архимандрита Антония, знал и о его богословской подготовленности, и о его любвеобильности, и о его строгой жизни.

Со свидетельства о духоносности митрополита Антония начал я еще и потому, чтобы на этом заострить внимание. И вот зачем. Трепетное стояние перед Живым Христом возможно только для чистых сердцем: Чистые сердцем… Бога узрят (Мф 5:8). Стало быть, трепетное предстояние и осиянность Духом Божиим — синонимы. Это прямо следует из слов Самого Христа: Если же тело твое все светло и не имеет ни одной темной части, то будет светло все так, как бы светильник освещал тебя сиянием (Лк 11:36). Значит, и то и другое — условие, атрибут, одно из слагаемых святости.

Повторюсь: Церковь не канонизирует при жизни, но в житиях святых нередко наличествует свидетельство о прижизненной осиянности подвижников Духом Святым³. Так, святителя Григория Паламу Христова Церковь именует сыном Света Божественного; о преподобном Сергии Радонежском свидетельствуется, что во время совершения Литургии он весь был “аки во огни стоящий”; то же следует сказать и о преподобном Серафиме Саровском. В жизни митрополита Антония это четко можно проследить. Но есть в его личности и другие черты, свидетельствующие о его близости к Богу. О всем пишу со слов Владыки, хотя позднее все, о чем намереваюсь писать, появилось в печати.

В ранней юности открылся у Владыки дар: он четко видел мысли и прошлое собеседника. И он задумался: откуда у него это?⁴. В молитве он обратился ко Христу и сказал: “Господи, если этот дар от Тебя, то приумножь, если же нет, то пусть все исчезнет”.И все пропало. Так управился владыка Антоний с обольщением диавола. Но в дальнейшем не появилась ли у Владыки прозорливость уже как Божий дар?! Сам Владыка об этом, естественно, ничего не говорит, тем не менее утверждать это можно и даже с очень большой долей достоверности; правда, разглядеть все можно только косвенным образом. Вот пример.

У Владыки, по крайней мере, в его молодости, да и в зрелом возрасте тоже, двери открыты были для всех нуждающихся. Это достовернейший факт, подтвердить его могу признанием самого Владыки. Подчас владыка Антоний изнемогал от усталости, но и в этом случае не изменял своему принципу открытых дверей. Выход же находил в том, что уходил для отдыха в сторожку и ложился за сторожа на его лежанку. Тем только и спасался. Там его никто не мог отыскать. Однако исключение принципу открытых дверей все-таки наличествует, и сделано оно для вора, укравшего храмовые иконы. Ясно было, что похититель не пришлый, а свой прихожанин. О его исправлении и возвращении в отчий дом Владыка усердно молился сам, объявил, чтобы за похитителя молился и весь приход. Целых полгода ожидал Владыка возвращения блудного сына, как Евангельский отец, устремлял свой взор в сторону заблудшего. Но вот когда похититель икон явился, Владыка поначалу отказался его исповедовать⁵. Наверное, представить это просто невозможно, тем не менее вор был принят только тогда, когда возвратил и украденные иконы, и все вещи, похищенные им у друзей. Ни здесь, ни после в своих действиях Владыка просто непредсказуем.

Конечно, всякая личность богоподобна и потому неописуема, Владыка же был бесподобен в исключительной степени. В общении с людьми, например, он был сама любовь и скромность, но не в тихости и елейности проявлялось это. Нет. Его ласковость прорывалась порой через порывистость его движений, любовь излучалась через его все пронизывающий взор. Характерен в этом отношении случай, происшедший в моем кабинете в Новогирееве.

Владыка сидел на диване, мы с супругой устроились рядышком, а наши дети (Валя, Алеша и Оля) ютились у его ног. Владыка увлекательно говорил, мы с упоением слушали. По-видимому, от нашего скопления в маленьком кабинете стало душно; испытывая неудобство, Владыка прекратил беседу и стал снимать с себя теплый свитер; долго снимал его, тот бесконечно растягивался, но, наконец освободившись, Владыка скомкал его и порывистым движением запустил свитер в самый дальний угол комнаты. У всех по лицу прошла улыбка. Но вот странность, это совсем не выглядело комизмом, зато все вплоть до детей почувствовали Владыку своим, необыкновенно близким, родным.

Позволю привести еще один пример, характеризующий непредсказуемость поведения Владыки. Недавно пересказали мне, как обрушился Владыка на своих близких, и за то только, что они не допустили до него человека, впервые пришедшего в Божий храм. Узнав об этом, Владыка долго сокрушался, показал каждому его черствость, сумел донести до их сознания и совести ответственность за то, что вдруг человек этот больше в храм не заглянет, окончил же тем, что своему любимому окружению выпалил: “Видеть вас больше не хочу”.Этот инцидент сопоставлю с другим, рассказанным самим Владыкой в один из его ранних приездов в Москву.

В Лондоне в храме перед началом Богослужения одна женщина громко разговаривала. Владыка ждал, когда она окончит разговор, даже задержал Богослужение; разговор, однако, продолжался. Тогда Владыка зажег подсвечник, сам вынес его и поставил перед говорившей. В недоумении та спросила: “Что это?”. Владыка спокойно пояснил: “В храме громко совершается только Богослужение, соответствовать и приличествовать это­­му может только горящая свеча”. Последовал взрыв негодования: “Вы, молодые, ничего не смыслите, а беретесь поучать, — с раздражением заявила она, — в России все было иначе, во время Богослужения там все громко разговаривали”.

Здесь Владыка, по его собственным словам, вложил ей ума, да так, что она сразу умолкла. Не пересказал Владыка, в каких выражениях он это сделал, однако догадываться об этом могу, и вот по какой причине.

Я уже упоминал, что когда Владыка приезжал в Москву, за ним учинялся строжайший контроль. Осуществлялось это и через приставленных к нему для сопровождения передоверенных людей, и через подключение для прослушивания его гостиничного телефона. Как-то разговаривая по телефону, Владыка услышал посторонние шорохи и звуки. Его реакция на это была мгновенной: “Кто там безобразничает, прекратите!” — сказал он. Но так властно Владыка это сделал, что подслушивающая от неожиданности потерялась, в замешательстве пробормотала: “Простите, я…” — и в испуге отключила телефон.

* * *

Еще хочу засвидетельствовать факт прозорливости Владыки, который ведом только мне.

Получив в 90-х годах прошлого столетия полуразрушенный храм, без каких-либо сохранившихся строений, я сразу же стал готовиться к строительству церковно-приходского дома, но такого, который мог бы служить церковно-просветительским центром, по крайней мере в Гольянове. Выразив свои пожелания архитектору, я получил чертежи. Читать их я тогда не умел, но все же спросил архитектора: “Танечка, здание-то не слишком ли большое?”. И получил ответ: “Отец Владимир, это все такое крохотное, такое маленькое!”.Конечно, по масштабам строительства жилых комплексов, может быть, только так и должно было сказать, но исходить-то нужно было из возможностей прихода. Однако, получив такой ответ, естественно, я успокоился.

Но вот когда под здание стали рыть котлован, я изумился и спросил инженера: “Для чего делается такая выемка?” — “Какдля чего, — в свою очередь удивился инженер, — под строящееся здание”. — “Во что же оно может обойтись?” — с замиранием сердца спросил я. “Сейчас сказать это трудно, — ответил инженер, — но если без всяких накруток, по подсчету самому скромному, приблизительно этак…” — и назвал баснословную сумму. Как меня тогда инфаркт или инсульт не хватил, этого мне и сейчас не понять. Но уж как Божий день мне стало ясно — не по силам это приходу. Что же делать? Отказаться от затеянного, признаться в банкротстве, наплевать на все приготовления и задумки, оставить в штабелях заготовленный кирпич и прочие материалы, забыть, наконец, про четыре года непрестанных боев за перерегистрацию отведенного участка… Труд проделан уже неимоверный, и все это отправить в никуда — насмешка какая-то. Но и таких денег у прихода никогда не будет, это-то уж тоже достовернейший факт. Озарила мысль — ехать за советом к митрополиту Антонию. Узел, сдавливающий сердце, несколько ослаб.

Я нарочито остановился на подробностях при описании возникшей проблемы, чтобы хоть как-то дать понять серьезность ситуации. Как за спасительный якорь, я ухватился за озарившую меня мысль. Остальное пошло как в сказке. Нашел себе компаньона — Дмитрия Александровича Здраевского. Сборы были недолги, визу и билеты получили шутя (это в Англию-то!). Свидание с Владыкой совершилось в храме. Любопытно, что первым Владыку, возвратившегося из Оксфордского университета и вошедшего в разгар Всенощного бдения (под день Святой Троицы) в переполненный храм, увидел и узнал Дмитрий Александрович, никогда дотоле его на видевший, и сказал об этом мне.

Прошло довольно много времени после моего последнего свидания с Владыкой, потому неудивительно, что сразу он меня не узнал, а, благословив, стремительно хотел проследовать в свою келью. Пришлось назвать себя. Услышав мое имя, Владыка повернулся, развел руками и сказал: “Отец Владимир, так это Вы!”. Затем он обнял и расцеловал меня. Встреча была столь трогательной, что и передать не умею. Тут же я познакомил с Владыкой Дмитрия Александровича.

В назначенное время митрополит Антоний принял нас. Приехал я к Владыке с тремя вопросами, самый основной, естественно, был о затеянном строительстве. Два других вопроса я задал Владыке, и он на них исчерпывающе ответил, но об основном вопросе я даже не упомянул ни в то время, ни после. Владыка сразу же без вопроса ответил мне на все.

Существует много методов, чтобы отличить духа лестча от Духа Божия. Но главное, и это должно знать, заключается в том, что ложные чудеса обязательно выставляются напоказ, для них создается помпезность, на них заостряется внимание, выпячивается их значимость. Ничего подобного нет в христианстве, там все совершается естественно, незаметно, в смирении. Вспомним Христа Спасителя, как Он воскресил дочь Иаира. Для всех было очевидно, что она умерла, но Господь говорит: Она не умерла, но спит (Лк 8:52). Вот и у меня в Лондоне с Владыкой все проходило так естественно и просто, что многим все может показаться обычным, ни о чем не говорящим, ничего не значащим.

После объятий, лобзания и приветствий, моей первой реакцией и на саму встречу, и на увиденный храм, и на выстроенный приходский дом были только восторг и удивление. На что Владыка мне сразу же поведал следующее. Уже после окончания войны, будучи монахом (монашество с именем Антония Владыка принял до начала второй мировой войны), поехал в Лондон. Там он встретился с архимандритом Львом (Жилле), который сказал ему: “Вы нужны нам как священник Православно-Англиканского содружества святых Албания и Сергия”. Для собеседника это было полной неожиданностью. Прежде всего он еще не был священником, к тому же совсем не знал английского языка. Однако совершилось все по словам архимандрита Льва: рукоположили Антония в Париже, а вот служить его направили в Лондон священником Православно-Англиканского содружества. Трудясь на поприще сближения Православия и Англиканства, отец Антоний одновременно окормлял в Лондоне престарелых, в известное время эмигрировавших из России. В Лондоне, в безбытности, они коротали свой век, живя воспоминаниями о былом.

Из них он создал общину, в которую вошел и сам. Но общине требовался храм. Нашелся англиканский приход, который стал хиреть, средств не поступало, все приходило в упадок. Муниципальные же власти требовали, чтобы здание храма хотя бы внешне содержалось в благообразии. Не имея средств для поддержания здания в должном порядке, ответственные за храм пришли к владыке Антонию и предложили ему взять его в аренду. Плата была вполне приемлемой: только и требовалось содержать храм в благообразии, дабы муниципальные власти не имели претензий. Через значительный промежуток времени к Владыке наведались вновь и сказали, что здание храма хочет купить китайский ресторан… Храм, в котором идет Богослужение, могут продать под китайский ресторан — сатанинский водевиль какой-то! Выслушав, Владыка спокойно сказал: “Я у вас его покупаю”. — “Да, но мы еще не назвали цену”, — сказали ему. “Какое это имеет значение, — сказал Владыка, — я у вас его покупаю”. — “Но мы оцениваем его в 100000 фунтов стерлингов”. — “Вот и хорошо! — сказал Владыка. — Я за душой не имею и полушки, но храм у вас покупаю”. На том и порешили.

Собрав приход, Владыка объявил, что храм нужно выкупить, а оценивают его в 100000 фунтов. Все пришли в шоковое состояние. Вопрос у всех был один — где взять такое количество денег. На это Владыка спокойно ответил: “Господь пошлет”. Все тут же с готовностью поснимали с себя кольца, браслеты, сережки, перстни — остатки былой роскоши — и тем сделали первый вклад. “Это все, что мы имеем, Владыка, — сказали они, — но Вы видите, какая это скудость”. Одна же прихожанка ему заявила: “Владыка, я всегда знала, что Вы — сумасшедший, но не до такой же степени. Где возьмем мы деньги? Да и зачем все это? Скоро мы доживем свой век и кому все останется?” (Свои ценности, однако, отдала сполна.) — “Тем, кто будет жить после нас”, — спокойно отреагировал Владыка.

Деньги, однако, стали собираться. Самый весомый вклад (в духовном смысле, конечно) был тот, который сделали сами престарелые прихожане. Они поступили точно, как евангельская вдова — отдали все, что имели. В очах Господа это, конечно же, было самое величайшее вложение, потому не замедлили начать поступать и Божии дары. Нашлась сердобольная газета, которая на своих страницах объявила, что Православной общине необходимо выкупить храм, но денег на это они не имеют. Жертвователи отозвались — и не только в Англии. Продали церковный домик. Стали издавать и продавать проповеди, беседы, выступления митрополита Антония, и от этого средства струйкой потекли на приходский расчетный счет. Короче, в очень короткое время была собрана сумма, которой хватило не только на покупку и реставрацию храма, но еще и на постройку приходского дома. Но я забежал вперед.

Предложившие выкупить храм были обескуражены той готовностью, с которой Владыка отозвался на их предложение, и решили, что они продешевили. Владыка был абсолютно искренен, когда говорил, что за душой не имеет и полушки, но кто же этому мог поверить. Если сказал: “куплю”, еще не зная, сколько спросят, значит, денег здесь не считано, и просить можно было больше. На этом и попались.

Успокоиться на первоначальной цене они уже не могли, но и просто надбавить цену — поступок далеко не джентльменский, дикарями же выглядеть не хотелось. Впрочем, выход при желании всегда найдется. Они явились ко Владыке и сказали, что цену за храм они назвали с потолка, не знают ее они и сейчас, потому считают, что поступили непорядочно, почему и хотят все привести к обоюдному согласию. Для этого они готовы пригласить оценочную комиссию, и как будет оценено, столько они и возьмут. Сказано это было, конечно же, в расчете, что храм оценен будет значительно больше, почему они и не поскупились пригласить оценочную комиссию. Владыка с предложением согласился.

Работала комиссия долго и добросовестно, учла степень износа и стоимость требуемых ремонтных работ и вынесла решение, что в данном состоянии здание стоит 80000 фунтов. Такого результата хозяева, естественно, не ожидали: лишиться 20000 фунтов, да еще оплатить работу оценочной комиссии — такого и на ум не могло придти. Но ведь и по пословице: “Лучшее — враг хорошего”. Протест выражать было некому, разве что самим себе: огонь-то на себя вызвали сами. Оставалось принять хорошую мину при плохой игре. Лондонскому же православному приходу, прямо скажем, крупно повезло, для него это было даром неба.

Так, начав с того, что за душой не имелось ни гроша, Лондонский приход на собранные, точнее, Богом посланные деньги выкупил храм, а на оставшиеся средства впоследствии выстроил приходской дом. Намеревались сделать его значительно большим, но помешал огромнейший платан, растущий как раз на месте предстоящего строительства, который муниципальные власти не разрешили спилить.

Обо всем этом Владыка поведал мне при самом начале встречи. Удивительно другое: все сказанное им было уже опубликовано, и я с этим был знаком, но в данной ситуации для меня это не имело решительно никакого значения. Речь велась исключительно для меня, поражала в цель, потрясала до основания, на душу ложилась бальзамом. Это все равно как Евангелие, которое читалось тобою бесчисленное количество раз, вдруг в каком-то месте властно заговорило только для тебя. Понять при этом нужно только, что именно этим, здесь и в этот момент ты сродни Господу и как никогда близок Ему.

Неискушенному в духовной жизни человеку описанное только и будет казаться просто интересным эпизодом, к делу рассказанным. Но в том-то и суть, что для христианина ничего не бывает “просто” и “случайно”, все для него является промыслительным. Вот и здесь все говорилось исключительно для меня, относилось только ко мне, касалось только меня, почему так действенно, живительно, возрождающе даже, ложилось на мою душу.

Вот так на все Владыка ответил мне. Впрочем, сказать ответил — неточно, ведь и вопроса-то не было. Владыка не просто ответил, он особым образом переориентировал меня, да так, что от того момента для меня не стало нерешаемых проблем. Успокоенность, тихость и абсолютная преданность Божией воле посетили меня.

Нужно ли говорить, что после этого все строительство наше свершалось милостями Божиими. Воздвигалось здание так просто и одновременно необычно. Это не значит, что при строительстве уже не появлялось осложнений, не было проблем. Они возникали на каждом шагу. Для разрешения их я что-то предпринимал, но когда дело заходило в тупик, я, принимая те или иные необходимые меры, пристально, с интересом даже вглядывался в ситуацию: как со всем этим управится Господь. Так было в период строительства, так все продолжает оставаться и теперь, потому всякий день приносит мне только удивление, восторг и благодарность Всевышнему.

Всем этим я обязан митрополиту Антонию, его опыту, духоносности, прозорливости.