Начало: Выборы. Как это было на самом деле. Часть 1.
— Время?! – кричит председатель. – Восемь?! Всё! За-кры-ва-ем! – весело и облегченно.
Вход перекрыл равнодушный полковник. Наблюдатели встали размять ноги. Учителя из комиссии раскрыли реестры и стали пересчитывать общее количество выданных бюллетеней.
— Мы идем поровну с едром, — говорит Ахмет. – У нас девочка стоит на выходе, опрашивает голосовавших. Замерзла, — смеется он.
— Сколько у вас получилось? – спрашивает его председатель.
— А у вас?
— Тысяча двести сорок один.
Ахмет смотрит в записи. Тетрадка, в ней зачеркнуты крестиками строчки по десять клеточек, отчеркнуты сотни.
— У нас где-то так же.
— Ну хорошо, — радуется председатель и заносит цифры на стенд на стене: общее число выданных бюллетеней, число выданных открепительных, число принятых. Принятых открепительных немного, «карусели» здесь не было.
— Считаем бюллетени! – вот он, момент истины. – Наблюдатели, вам приближаться и прикасаться к бюллетеням категорически запрещено.
Училки составляют несколько парт в центре зала, ставят вокруг стулья, мужчины из комиссии достают маленькие переносные урны, наблюдатели включают видеокамеры. Срезаются пломбы, листы высыпаются на парты. Наблюдатели стоят вокруг, так, чтобы каждому все хорошо было видно. Потом вскрывают маленькую стационарную урну, затем большую. Женщины быстро ловкими движениями начинают сортировать бюллетени по партиям. Председатель уходит на свое место, углубляется в документы — с калькулятором.
Время тянется медленно. Я здесь четыре часа и уже устал. Думаю о наблюдателях, которые с семи часов утра на участке. Ахмет вообще никуда не выходил: ни в туалет, не обедал… Но наблюдатели радостны и возбуждены, перешучиваются с учителями – все же не сидеть в напряженном ожидании вброса или удаления… Бюллетени разложены и, кажется, посчитаны, учителя по одному подходят к председателю и, похоже, сообщают ей цифры. Дело движется быстрее. Пора оглашать результаты. Мысленно собираюсь домой.
Но замечаю, что председателя нет – она куда-то ушла. Учителя скучают за партами, все подсчитано. Вопросительно смотрю на наблюдателей, они пожимают плечами. Что-то не так?
Жду. Еще жду. И во мне просыпается характер. Встаю и иду искать председателя. Дохожу до «дохлого» участка, там уже никого нет, все убрано. Где она?! По коридору идет какая-то женщина.
— Где Ирина Антоновна?
— Она вышла, не беспокойтесь. Она сейчас вернется.
Призыв «не беспокоиться» как обычно возбуждает еще большее беспокойство. Заглядываю во все классы подряд и нахожу ее в маленькой комнате с другими членами комиссии. В комнате компьютеры и интернет.
— Ирина Антоновна?
— Вам здесь нельзя находиться! – прикрикивает на меня, как на школьника, молодая училка.
— Ирина Антоновна? – не обращаю внимание на окрик. – Вернитесь, пожалуйста, на участок?
— Мне что, в туалет нельзя выйти?
— Разве это туалет?
— Я сейчас вернусь, вернусь, — уговаривает она меня.
— Вы должны немедленно огласить результаты подсчета.
— Да подождите, нам надо проверить контрольные цифры. А у нас сломался компьютер. И принтер.
— Принтер вам сейчас не нужен.
— Нужен. Нам надо распечатать протокол голосования.
— Огласите пока результаты подсчета, а потом почините все и распечатаете.
— Есть здесь кто-нибудь, кто починит компьютер?! – сердится она на свою комиссию.
— Ирина Антоновна. Вы нарушаете регламент, — удачно блефую я, не разбираясь, конечно, ни в никаком регламенте. – Или вы хотите жалобу в ЦИК?
— Да жалуйтесь куда хотите! – она встает, выходит и направляется на участок.
В голове какие-то смутные подозрения. Что за контрольные цифры? Спущены сверху? Результаты надо согласовать?
Председатель подходит к стенду с маленькой бумажкой в руках и переписывает ровным учительским почерком данные на разлинованный плакат. Наблюдатели заполняют отчеты данными со стенда, фотографируют.
Я читаю плакат: едро – 690, КПРФ – 202, «Яблоко», СР и прочие – какая-то несущественная мелочь. Передо мной справа стенд, слева – парты с бюллетенями: две одинаковы стопки, «Единая Россия» и коммунисты. Совершенно одинаковые. 690, 202, две одинаковые стопки, 690, 202, две одинаковые стопки…
Я помню девяностые. Торговал на рынке запчастями. Рынок держали братки, они же и крышевали наперсточников. Запчасти были в катастрофическом дефиците, за ними в Москву приезжали со всей страны – простые, неискушенные провинциальные мужики. Стоя у лотка, я часто видел, как их облапошивали наперсточники.
— Мужики, вы видите?!
— Что?
— То!
Они, наконец, тоже начинают понимать, в чем дело – и ошарашены.
— Ирина Антоновна?!
— Что?
— Что вы делаете?!
— Что?!
— У вас голосов за «Единую Россию» в четыре раза больше, чем у КПРФ…
— И что?
— …А пачки у партий одинаковые!
Она устает, буквально на глазах, все сильнее и сильнее.
— Ну вы же понимаете, это не новые бланки. Кто-то бланк сложил, кто-то нет, они разной толщины…
— В четыре раза?! – подхватывают наблюдатели.
— Ну вы понимаете…
— Необходимо пересчитать!
— Вы не имеете права здесь командовать! Я сейчас вас всех вообще удалю.
— Пересчитать!!
— Так, девочки, — председатель – училкам, — подсчет голосов закончен. Упаковываем бюллетени и опечатываем!
В проходе появляется высокий молодой человек в хорошем костюме, в дорогих очках, аккуратно стриженный. Играет желваками, смотрит молча на происходящее, разворачивается и уходит.
— Это из ТИКа*. Нервный какой тик, — обреченно усмехается Ахмет.
«Девочки» молниеносно складывают бюллетени в большой бумажный конверт, обвязывают шпагатом, пломбируют печатями.
— Куда вы столько шпагата? – выговаривает им председатель. – Он нам в марте еще нужен будет.
— Вы нам должны дать протокол подсчета! – взрывается флегматичный яблочник.
— У нас принтер сломался.
— Напишите от руки!
— Будет вам протокол, будет, не переживайте…
Наблюдатели энергично кому-то звонят, у каждого по два телефона. Я смотрю на все, опустив руки. Уговариваю себя: я же не воевать пришел – наблюдать. Так наблюдай. Нервно перебираю четки.
— Сделайте что-нибудь.
— Что вы хотите? – это девушка-полицеский, которая пришла на смену полковнику. У нее пирсинг с блестящим камушком в носу и красивые длинные черные волосы.
— Вызовите наряд – здесь фальсификация.
— Я не могу никого вызывать.
— Удостоверение дайте.
Она показывает удостоверение, я пытаюсь снять его на телефон, она отдергивает руку, тогда я наговариваю ее данные на диктофон.
— К нам это не относится. Звоните в ТИК.
На стенде городской телефон ТИКа. И еще один – мобильный – я подсмотрел на столе у председателя. Мобильный молчит, по городскому берет трубку недовольный женский голос.
— У нас фальсификация. Я хочу сделать заявление и вызвать представителя ТИКа.
— Участок? – голос, которым в КВНе озвучивают работников ЖЕКа. Называю. Она бросает трубку. Я набираю снова. Она снова бросает. У моего телефона начинает садиться батарея.
Яблочник дозванивается до своей группы поддержки.
— Фальсификации на всех участках. Наших почти всех удалили. Помочь не могут.
Ахмет в полный голос орет в телефон на своих, но без мата. Удовлетворенно сообщает, сейчас кто-нибудь подъедет.
Подхожу к председателю, тихо, один на один. Она на меня старается не смотреть.
— Ирина Антоновна? Пожалуйста. Подумайте, у вас есть время. Это же преступление.
Молчит.
Набираю друзей. Нужен адвокат, или хоть кто-нибудь. Надо что-то делать. Звонит корреспондент из «Форбса».
— Найдите мне адвоката, а интервью завтра. Пожалуйста?
Через пятнадцать минут с незнакомого номера приходит бесполезное смс с инструкциями, написанное латиницей. Звоню 112, соединяют с полицией, я делаю заявление о возможной фальсификации при подсчете голосов и вызываю наряд. Голливуд, экшн, voting thriller** – новый жанр в российском кинематографе.
— Члены комиссии с решающим голосом?! – училки оборачиваются к председателю. – Прошу пройти на заседание избирательной комиссии!
— Протокол?! – кричит наблюдатель. Комиссия уходит во второй «А» класс, последний пытается закрыть перед нами дверь.
— Я член комиссии, — возражает Ахмет.
— С совещательным голосом, — напоминает председатель. – Пустите их, — благородно разрешает она.
Рассаживаются, на несколько секунд повисает молчаливая пауза. Вспоминаю о своем мифическом авторитете и использую момент:
— Девочки? Одумайтесь? Что вы делаете? Это же вы – разрушаете сейчас своими руками нашу страну. Вам же в ней жить?! Вы же учителя – чему вы детей научите?!
Меня прерывает пожилая учительница:
— Этому – мы детей учить не будем.
— Что имеете – тому и научите. Лжете сейчас – научите их лжи.
— Батюшка? Вы, наверное, аудиторию перепутали?
— Наверное…
Ирина Антоновна постукивает ладонью по столу – об парту звонко стучит перстень на пальце. Я вспоминаю свой второй класс, наша классная тоже так делала.
— Итак, я ставлю на голосование…
— Вы должны вести протокол заседания, — яблочник перестал волноваться и сосредоточился.
— Маша, возьми лист бумаги, веди протокол.
— И копию нам, — настаивает яблочник.
— У нас принтер не работает… Кто за то, чтобы принять результаты подсчета голосов?
Голосуют. Из десяти рук поднимаются восемь. Двое из комиссии воздержались. Это подвиг. Маленький подвиг.
— Спаси вас Господи, девочки…
Заседание прерывает наряд милиции: помятые пэпээсники – не знаю, как они по-новому называются — в нелепых ушанках и несвежей форме. Пытаюсь доложить о махинациях и фальсификациях, но полицейский смотрит на меня непонимающим взглядом. Тогда веду его к стенду и на пальцах объясняю про 609, 202 и две одинаковые пачки бюллетеней. Тогда он выдыхает:
— Ох … — и, почесав голову под ушанкой, добавляет, — Но мы ничего не можем сделать.
— Арестуйте бюллетени, мы вызовем прокурора и телевидение?
— Мы не можем… — он уходит во второй «А». Потом возвращается и почти шепотом доверительно и со смыслом говорит мне:
— Мы вызовем оперативно-следственную бригаду!..
Это что, еще один маленький подвиг?
«Девочки» возвращаются в класс на заседание. Я кручу в руках брошюру с текстом закона о выборах, которую подобрал под информационной доской, она удачно раскрывается на разделе об ответственности за нарушения: штрафы, сроки и прочее… Иронично начинаю зачитывать, но председатель опять грозится меня удалить, я извиняюсь и замолкаю.
— …К нам поступила жалоба от наблюдателей от «Яблока» и КПРФ с требованием пересчитать голоса. Ставлю на голосование: кто за пересчет? Кто против? Нет против? Кто воздержался?
Воздержались четверо. Плюс два в нашу пользу.
— Заседание прошу считать закрытым.
Ахмет стоит рядом, потеет и тяжело дышит.
На лестнице крики, что-то падает, еще крики, все громче и громче. В залу врывается растрепанный человек, размахивая бейджиком:
— Я член ТИК! Я член ТИК с совещательным голосом!
За ним неловко бежит на шпильках директор школы. За ней – новый наряд милиции: полный майор, высокая блондинка в форменной юбке, перешитой в мини, — еще кто-то в штатском и охранники школы.
Взъерошенный – это Петя, удаленный днем силой с «дохлого» участка наблюдатель-коммунист. Его не хотели пускать в школу после закрытия участка: мол, передали предупреждение о провокаторах, которые после окончания голосования прорываются и подбрасывают бюллетени… Петя загораживается от всех партой, падает на детский стульчик, вцепляется в него руками и ногами и вступает с майором в бесстрашную и квалифицированную перепалку с цитированием разных кодексов и статей. Суть скандала заключается в том, что Петю на этот раз им выгнать не удастся.
Кричат одновременно все. Злая молодая училка, которая пыталась меня выгнать из тайной комнаты с интернетом, истерично визжит и требует вызвать ОМОН и ФСБ. Перед этим она тщательно переписала данные наблюдателей из перечня комиссии и кому-то диктовала их по телефону.
И тут, перекрывая гвалт, раздается бас спортивного вида парня в штатском:
— Кто звонил в «ноль-два»?!
Звонил я, но отзываться совершенно не хочется. В его тоне – обвинение, как будто я виноват, что звонил. Не хочется начинать неизвестного содержания разговор в таком настроении.
— Кто звонил «ноль-два», я повторяю?! – угрозы в голосе еще больше. Молчу. Наманикюренный ноготь показывает на меня:
— Батюшка!
— Вы звонили?!
Господи, как неприятно чувствовать себя тараканом под тапком. Я же знаком с этими ментовскими технологиями. Сами-то ребята, может, и не плохие, но для достижения эффективного диалога оппонента для начала желательно «опустить».
— Куда?
— Вы не слышали?
— Что?
— Что я сейчас спрашивал?
— А что вы сейчас спрашивали?
«Спокойно, спокойно», — уговариваю себя, вспоминая технологии безопасного общения. – «Никаких эмоций, ты сейчас робот. Контекстов не улавливаешь, отвечаешь только на то, что слышишь».
— Вы звонили в ноль-два?
— Когда?
— Ну хоть когда-нибудь?
— Конечно. Когда-нибудь звонил.
— А сегодня?
— Сегодня тоже.
— Значит, это вы нас вызвали?
— Я не знаю.
— Ну хоть что-нибудь вы знаете?!
— Конечно. Кое-что я знаю.
— Вы звонили в «ноль-два» и не знаете, вызывали ли вы полицию или нет?
— Я вызывал полицию, и я это знаю. А кто вызывал вас, понятия не имею.
— Я и есть полиция.
— Откуда мне это знать?
Спортсмен смотрит на меня молча, потом достает удостоверение и показывает мне.
— Я могу сфотографировать?
— Конечно.
Достаю телефон с почти разряженной батареей и пытаюсь снять удостоверение. В последний момент полицейский в штатском захлопывает корочку.
— Я не успел снять.
— Ну что я могу сделать.
— Вы же сами разрешили?
— Тогда разрешил. А потом передумал.
Я отодвигаюсь от него:
— Значит так, товарищ лейтенант. Я вам не мальчик, чтобы играть со мной в игры. У вас есть вариант: или вы начинаете вести себя нормально, или потом ищите меня по всей московской области, чтобы снять показания.
Он опять смотрит на меня молча. В гляделки играть совсем не интересно. Я опускаю глаза перевожу взгляд на четки.
Он берет стул, подсаживается ко мне, и совершенно человеческим голосом спрашивает:
— Ну что у вас случилось, батюшка?
Еще час я даю показания, пишу заявление и проч. Расписываюсь и спрашиваю:
— Вы, наверное, считаете нас тут всех дураками?
— Нет, совершенно нет. Просто это все бесполезно. Ваше заявление по закону будет рассматриваться на десятый день, когда официальные итоги выборов будут уже объявлены.
— Я могу идти?
— Конечно.
Собираю вещи. Наблюдатели пишут бумаги: в полицию и жалобы в ТИК. Немолодой Петя отстоял свое право заполнить полицейский протокол.
Иду попрощаться с председателем – а ее нет. И нет пакета с бюллетенями.
— Ахмет?! Председателя нет! И бюллетеней?!
— Ага! – он улыбается смуглым лицом. – Пробежала прямо мимо меня.
— А протокол?!
— Сказала, что протокол привезет уже из ТИКа. У нее же принтер сломался, — ему по-настоящему весело.
— Вас подвезти?
— Нет, батюшка, идите. Мы тут надолго. Нам надо протокола дождаться…
Внизу у двери стоит школьный охранник, дверь заперта на задвижку, он закрывает собой выход.
— Мне что, нельзя выйти?
— Пока нельзя.
— Почему?
— Батюшка, я вас очень прошу, подождите.
— Что ждать? Я хочу выйти!
— Я вас очень прошу…
— Вы же не будете меня сейчас задерживать?
— Задерживать вас я не имею права.
— И драться со мной вы не будете, так?
— Ни в коем случае.
— Так дайте выйти?!
— Я вас очень прошу. Надо дождаться…
— Кого?
— Ну эта женщина. Как ее… Директор школы. Она отдала распоряжение никого не выпускать.
— О, Господи…
Они звонят, приходит директор на шпильках.
— Вы совсем хотите уйти или только выйти?
— А что, выйти нельзя?
— Нет, выйти нельзя, можно только уйти совсем.
— Я хочу уйти. Совсем.
— Зря вы это, святой отец.
— Что зря?
— Ну этих… защищаете. Этот из КПРФ, он вообще преступник. Он ворвался в школу, оттолкнув охранника.
— Ну вы же понимаете, почему он это сделал?
— А вы понимаете, что со мной будет, если что-то будет не так?!
Я пожимаю плечами. Охранник гремит задвижкой, мы выходим с ним на улицу.
— Батюшка, я вас провожу.
— Не беспокойтесь.
— Так калитка заперта… Батюшка, простите нас, пожалуйста. Мы все здесь за вас. Все до единого. Но… мы же маленькие люди. Вы понимаете.
— Спасибо. Простите меня тоже.
— Да нет, ну что вы…
Иду по грязи через двор моего детства к отцу на квартиру. Три часа ночи. Паршиво, шатает и хочется выпить. Но в холодильнике пусто – Рождественский пост.
Всё, я закончил.
P.S. Сегодня звонил яблочник, они-таки написали заявление в прокуратуру. Будет суд, и он спрашивал, готов ли я выступить на суде свидетелем…
________________
*ТИК – Территориальная избирательная комиссия, вышестоящая по отношению к Участковой избирательной комиссии.
** voting thriller – от англ., триллер про голосование.