Телефон с большими кнопками и две Доченьки
Александр Николаевич очаровал нас при знакомстве сразу. Светлой, тихой, открытой улыбкой. Языком, который мало где теперь вообще услышишь: «я имел счастье прожить в Подольске четыре года», «не могу смириться с таким своим положением», «я бы хотел заручиться, чтобы я мог обратиться». Размеренной беседой на самые разные темы.
Родился он в Хабаровске, в 14 лет приехал в Грозный. Потом работал инженером-конструктором на заводе оборудования для атомных электростанций в Подмосковье. Женился, судьба занесла в Краматорск. А мама с братом жили в Грозном. Когда брат с женой уехали в Беларусь, мама одна осталась и Александр Николаевич приехал к ней. В 1996 году брат матушку забрал. С тех пор Александр Николаевич жил в Чечне один, его дочь оставалась на Украине.
Войны пережил в городе. Квартира сильно пострадала от боев. Про то, что выдалось пережить ему самому, не рассказывал совсем.
Потом, уже в мирное время, стало серьезно ухудшаться здоровье – подвело зрение. Сделали операцию в Краснодаре, но… не на том глазу, который совсем не видит, а на другом. С тех пор старичок не мог ни писать, ни читать. «Это для меня настоящая трагедия», – делился он с нами.
Александр Николаевич. Фото: russkievchechne.ru
То, что у старичка сильно отличаются зрачки, было видно невооруженным глазом. На лекарства, которые врачи рекомендовали принимать «до конца жизни», уходила треть пенсии. После операции Александр Николаевич перестал пользоваться мобильным телефоном, готовка превратилась в сплошное мучение, он даже не мог найти документы в квартире.
Мы привезли ему телефон с большими кнопками, волонтер научил пользоваться им. И Александр Николаевич снова стал созваниваться с дочерью.
Александр Николаевич стал одним из первых подопечных, от которых мы приняли что-то в благодарность за помощь. Сначала по традиции отнекивались, ссылались на принципы.
– Да они там не узнают, начальники ваши, – заговорщически понижал голос Александр Николаевич.
Слово «краудфандинг» мы при старичках не произносим, но в то, что деньги на поездки и продукты собирали с миру по нитке и начальства как такового, кроме жертвователей, у нас нет, большинству из них поверить сложно.
– Я на Северный базар ездил специально, чтобы для вас купить и отдать, когда вы приедете, – он настойчиво протягивал нам стопку шоколадок.
Мы взяли две – себе и водителю, съели в машине.
Однажды летом Александр Николаевич снова поехал на базар. Из-за проблем со зрением он плохо ходил. На обратной дороге упал, получил травму. Лежал дома, постоянного ухода за ним не было. Когда добрые люди договорились с домом престарелых (находится за пределами города), Александра Николаевича повезли туда. То ли в дороге, то ли сразу после приезда он умер.
Все это случилось, когда нас не было в городе. Но мы успели к похоронам. Александр Николаевич покоится на центральном христианском кладбище Грозного. На похоронах были его дочь и ее муж, приехавшие из Краматорска, местные жители Леня, Юлия Тихоновна, Алексей, Нина Ивановна да мы с Наташей.
Телефон с большими кнопками вернулся к нам, там до сих пор есть номера «Доченька» и «Доченька 2», которые рука не поднимается удалить.
«Даже если моего брата нет в живых, я хочу знать, где они его закопали»
Строго говоря, семья Чалян – не наши подопечные. Живут они семейно, хоть и без взрослых мужчин. Родственники помогают. Но их история – про пожизненную боль большинства жителей Чечни, к какому бы этносу они ни принадлежали. Убитые, украденные, без вести пропавшие родные – такие есть почти в каждой семье в этой республике.
Сначала мы встретились с мамой Анжелой Аршаковной, позже – с ее дочерью Жанной в кафе, чтобы поговорить обстоятельно. Беседа проходила в 2015 году.
Анжела Аршаковна. Фото: Facebook / Свои чужие
На аудиозаписи длинная пауза после нашей просьбы рассказать, что случилось с папой и с братом. Жанна почти извиняющимся тоном объясняет: у меня щитовидка, после папы началось. Затем начинает рассказывать, как уже рассказывала десятки раз – следователям, чиновникам, журналистам.
1993 год. Первый день после отпуска отец Жанны вышел на работу – был водителем в гараже – и вечером не вернулся. На следующий день он тоже не пришел. В гараже не было ни его, ни машины. Родные сразу написали заявление, в милиции отреагировали быстро – отец раньше там работал. Через три дня машину нашли рядом с т. н. Карпинским кладбищем, отец был в ней – избитый до неузнаваемости. Жанна предполагает, что бандитам нужна была машина. Преступников так и не нашли.
В 1995 году брат уехал со своей семьей в Ставрополь. А в 1997 году, когда приболела мама, с другой сестрой приехал в Грозный.
Вечером 26 ноября – Жанна помнит дату точно – брат ушел, предупредив, что вернется с друзьями, попросил накрыть на стол. Вечером пришел одноклассник брата и сказал, что Вовку побили и «забрали».
Оказалось, около 11 вечера во дворе мужчин, среди которых был брат Жанны, окружили люди в военной форме. Они спросили на чеченском, кто тут армянин. Брат сказал, что он. «Что вы хотите? Если хотите машину, документы у меня с собой, забирайте». – «И машину заберем, и тебя заберем», – ответили ему.
Завязалась драка. Родители друга, с которым он был, выбежали на улицу, затащили его в дом. Брат остался один против восьмерых, его побили, засунули в багажник и увезли.
«Тогда это начиналось, людей воровали за выкуп. Я думала, они поймут, что у нас денег нет, машину отберут, а его где-нибудь среди ночи бросят», – рассказывала Жанна.
В надежде на это они с сестрой ничего не сказали матери, решив подождать до утра.
Брата так и не нашли. Ему было 29 лет. Друг, с которым был брат, не появлялся дома у Жанны – ему было стыдно. Другие знакомые брата постоянно дежурили в их квартире, чтобы женщины не оставались одни.
Похитители позвонили жене брата в Ставрополь и попросили выкуп в 200 тысяч долларов. Жанне удалось связаться и встретиться с посредником в Моздоке. Она убеждала, что у них нет денег, просила взять документы на квартиру, предлагала себя взамен брата («Возьмите меня – от бабы толку больше». – «Если тебе твой единственный брат не нужен, нам он не мешает»).
По делу велось следствие, но его прекратили за сроком давности. Затем Жанна снова и снова обращалась в прокуратуру – без толку.
Однажды к Жанне пришел мужчина, как оказалось – бывший боевик. Он сказал, что на окраине одного села в мечети нашли несколько трупов, их похоронили, не опознав, и среди них был ее брат. Жанна поехала туда вместе с ним. Боевики показывали ей видео с телами, но она не была уверена, что этот мужчина с бородой и простреленной головой ее брат: «Они все бородатые. А когда трупы лежат – все похожи». По приметам тоже не удалось выяснить, а мальчик, обмывавший тела перед похоронами, сказал, что мужчина, застреленный в голову, выглядел значительно старше.
Жанна предполагала самое невероятное: «Он мог на их сторону перейти, чтобы жизнь сохранить. Чеченский язык он знал – ему только бороду отрастить. Я готова сама ходить по тюрьмам – вдруг его посадили как боевика, заглядывать им в лица, искать своего брата, но мне не позволяют… Даже если моего брата нет в живых, я хочу знать, где они его закопали».
Как-то по телевизору показывали кинохронику старого Грозного. Брат Жанны, работавший на радиозаводе, попал на кадры. Жанна увидела брата: «Мам, Вовка!» – позвала она Анжелу Аршаковну. Но та не успела – лицо Вовы промелькнуло и исчезло вместе со старым городом.
«Все, русские и чеченцы, в подвалах вместе живем»
Любовь Семеновна переживет нас всех. С такой наследственностью – бабушка умерла в 105, мама в 90 – просто обязана. По меркам их семьи она только начинает жить – ей только 78.
Про то, что 12 гробов похоронила, она говорит спокойно. Овдовела в 35 лет. Потом поумирали бабушка, мама, папа, братья и сестры (Люба была старшей из восьмерых детей), племянник, сын. Последний брат Борис умер от инфаркта в 2008-м.
Спокойно рассказывает и о том, как бандиты грозили убить ее с матерью и брата с семьей, если они не отдадут документы на квартиру. Отдали, конечно.
У нее прозвище среди старушек – «Люба в очках». Зрение на одном глазу 10%, на другом – 30. Стекла для очков в Москве надо заказывать. Сама себя то «старой ведьмой» назовет, то «лягушкой-путешественницей» (любит в паломничества ездить), то «заслуженным нефтяником, не шалам-балам».
Любовь Семеновна. Фото: pravoslavie.ru
В саманном домике топится печка-голландка. Кошка Анфиса с дочкой Принцессой резвятся, то и дело приоткрывают дверь, пока мы пьем чай. «Чай не пил – какая сила? Чай попил – совсем ослаб», – балагурит старушка. Соседка-чеченка Зина приносит угощение.
«Хорошие мне соседи попались, всегда помогут», – хвалится Любовь Семеновна. Да и в войну всякие люди попадались…
«Первая война. Кушать надо, брат с семьей в подвале, мама здесь лежит, ей 91-й год. Она мне: «Любка, Любка, хоть кусочек хлеба». Я вот оденусь, куртка у меня была ватная, подвяжусь, иду. Тут русский пост стоял у школы. Я говорю:
– Ребята, кусочек хлеба бабке дайте, я заплачу вам.
– Да ты что, бабушка, – кричит. – Саша!..
Он мне две сумки продуктов дал – тушенка, сгущенка, сухари. Я и брату дала. Прокормила семью своим убогим видом (смеется).
Потом началась вторая чеченская кампания. Русских солдат больше стало. Вот тут боевики стояли, хорошие ребята были. А в пекарне бесплатно булку давали. Мы с соседками – там две сестры-армянки жили – соберемся, идем.
Один боевик кричит нам:
– Куда, бабки, идете?
– Как куда? Бебик, кушать хочется.
– Ахмед, заводи драндулет!
Ахмед драндулет завел.
– Садитесь, – говорит нам тот, первый. – Скоро российские начнут стрелять, бабок верни живых, Ахмед.
Вот такие были боевики, не все же хотели воевать.
Мы возвращаемся, он говорит: «Бабки, ложись в траву!» Мы хлеб под себя и – на землю…
Российские сюда пуляли, а чего пуляли – мы не знаем даже.
Потом приходят солдаты, мы из подвала вылазим, в саже, в грязи, воды ж не было.
Они говорят:
– А вы русские?
– Ну да.
– А нам сказали, здесь русских не осталось никого.
– Да навалом. Все, русские и чеченцы, в подвалах вместе живем.
– А нам сказали в подвалы бомбы бросать и взрывать.
Хорошо, что я вылезла. Как чувствовала.
Не надо, говорю, здесь все старики и дед-чеченец, мулла.
Сюда, в мой дом не бомбили, так, разве что шальная пуля шифер побьет, это, считай, не война».
Гробов не было, маму похоронила по-чеченски – завернув в ковер
У двери квартиры Анны Григорьевны стоит маленькая скамейка – в глазок заглядывать. Муж был высокий, под два метра, и глазок сделал под себя.
Он умер в 2002 году. Сначала в Петропавловке на растяжке подорвался, шесть лет был лежачим: в войну какое лечение, нога плохо срослась, кровь неправильно циркулировала. Во время боевых действий Анна Григорьевна днем отсиживалась с «девчатами» в подвале, на ночь к нему приходила – есть давала, переворачивала.
На восьмой этаж Анна Григорьевна, 1937 г.р., ходит пешком, колени не болят, только одышка появляется. Лифтом не пользуется – и не платит за него.
В квартире не подключена ванная. Но молодой сосед-чеченец дает ей ключи от своей квартиры, когда она просит, и Анна Григорьевна моется у него, пока он на работе.
Маму Полину Антоновну убили в 1996 году, ей было 88 лет – «по темечку ударили чем-то тяжелым» прямо в частном доме, где она жила. Анна Григорьевна уверена, что это сделал сосед – из-за дома, он давно грозился. Маму хоронила сама, на центральном православном кладбище. Гробов не было тогда, похоронила по-чеченски – завернув в ковер.
Поскольку шла война, расследованием толком никто не занимался. Потом приезжал русский следователь, сказал: чтобы начать расследование, нужно эксгумировать тело. И запросил 100 тысяч. Анна Григорьевна сказала, что у нее таких денег нет. Через месяц следователь пришел снова: «Решили эксгумировать бесплатно, только вы найдите могилу».
«Три раза ходила – летом, осенью… Не могу найти. Вот идет дорожка, а там и змеи, и всё… И на дорожке уже захоронения… так и не нашла», – рассказывала нам старушка.
Домовая книга до сих пор у соседей. Дом им якобы администрация продала. Документы у Анны Григорьевны украли.
«Я к ним ходила, они мне угрожали: “Еще раз придешь – без головы уйдешь”. Ну подумайте, как я могу без головы – уйти?» – смеется она.
Фото: planeta.ru
«Вы только не бросайте меня» – и плачет
Когда мы приходим к Клавдии Дмитриевне Родионовой в ее комнату в пункте временного размещения (ПВР, по сути, общежитие), на кровати всегда стоят портреты ее родных – красивая мама, статный отец, дочь.
Эта малюсенькая бабулечка родилась в 1929 году. Из родных у нее никого не осталось. Она перечисляет тех, кто был. Старшая сестра умерла, вслед за ней муж. Средняя сестра, мамина родная сестра…
При таких перечислениях принято опускать глаза, с каждым именем все ниже, пока глаза не упрутся в землю под ногами, где и зарыты все эти родные, близкие, любимые.
При знакомстве Клавдия Дмитриевна рассказывала, что у нее двое детей – дочка в Москве, начальник милиции, «большая шишка». Почему не приезжает? Им не разрешают. Сын моряк, во Владивостоке. Потом при каждой встрече она будет повторять то же самое как присказку.
«Внуков много – толку мало», – говорит она. А мы понимаем – может быть, внуков и нет совсем. Или она ничего не знает о них. Мобильного телефона у Клавдии Дмитриевны нет давно.
Единственный ребенок – так она его называет, – которого мы видели, с которым она ласкается и целуется – рыжий котенок Алексей. Потом Алексей пропадет, появятся и будут сменять друг друга коты.
О родных у Клавдии Дмитриевны остались не только смутные воспоминания. На руке у нее выбиты четыре буквы – «ЖОРА». Эту простенькую татуировку, по словам Клавдии Дмитриевны, ей набил брат, когда ей было 12 лет. Так на русский манер брат называл своего друга-чеченца.
Она уже и нас записала в свои внучата, то и дело предлагает какую-то одежду. У меня уже три платка от нее.
Клавдия Дмитриевна с волонтером. Фото: russkievchechne.ru
Клавдия Дмитриевна почти все время проводит в своей комнате. Выходит – только в ближайший магазин или выбросить мусор, да за пенсией ездит с соседкой. В этом январе мы впервые повезли ее на обед в храм. Она капризничала, как малый ребенок, и невероятно смущалась. В трапезной отказывалась раздеться.
Пришлось уговаривать ее – сняла платок и даже расстегнула пальто, но и только. Для супа давали одноразовые пластиковые ложки – Клавдия Дмитриевна наотрез отказалась такой есть, она привыкла к большим алюминиевым. Нашли ей такую. Второе – мясо с пюре – согласилась есть только вместе со мной из одной тарелки.
Гордость у старушки смешана с отчаянной, старательно скрываемой мольбой – останьтесь, возьмите с собой, любите. Только при расставании Клавдия Дмитриевна не сдерживается, просит: «Вы только не бросайте меня» – и плачет.
Юлия Орлова