Высоко-Петровский монастырь в 20–30 годы

От публикатора. Монахиня Игнатия (Петровская) принадлежит к тому поколению, которое дало Русской Церкви миллионы мучеников, исповедников и праведников, ставших нашей духовной опорой и образцом христианской жизни. Матушка родилась в Москве в семье железнодорожного служащего 19 января (1 февраля) 1903 года, в день памяти преподобного Макария Египетского. В 1920 г., закончив школу, она поступила в 1 МГУ на естественное отделение физико-математического факультета, а затем, после организации в 1923 г. биологического отделения, продолжила обучение там. В феврале 1924 г. Валентина Петровская пришла на говение перед своим днем Ангела в Высоко-Петровский монастырь и неожиданно для себя нашла здесь духовное пристанище, определившее ее жизненный путь.

Высоко-Петровский монастырь в это время был одним из центров церковной жизни Москвы. Его настоятелем был епископ (позднее — архиепископ) Варфоломей (Ремов; †1935)¹, духовный сын схиигумена Германа (Гомзина; †1923), последнего настоятеля Свято-Смоленской Зосимовой пустыни². После долгих лет запустения монашеская жизнь была возобновлена в Зосимовой пустыни в конце XIX в. О. Герман, назначенный строителем пустыни в 1897 г., видел цель монашества прежде всего в созидании внутреннего человека по образу Христа. К этой цели были направлены все его усилия как настоятеля. Поэтому о. Герман восстанавливает в пустыни старческое окормление братии, наличие которого он считал необходимым условием здоровой духовной жизни. Он сам стал первым старцем-наставником монашествующих, сделавшись для них не столько начальником, сколько отцом. Сам о. Герман был духовным сыном иеросхимонаха Александра (Стрыгина; †1878)³, старца Гефсиманского скита, который в свою очередь был учеником старца Леонида Оптинского. Таким образом, по линии духовного родства зосимовские иноки были прямыми потомками оптинских старцев. Позднее вместе с о. Германом окормлял братию и обращавшихся к нему мирян старец иеросхимонах Алексий (Соловьев; †1928)⁴.

Богатые духовные традиции, необыкновенно глубокий молитвенный настрой богослужения, и главное — старческое руководство — все это привлекало внимание к Зосимовой пустыни. В начале века ее известность могла сравниться с известностью самой Оптиной в ее лучшие годы. Более чем за 20 лет своего руководства о. Герман вырастил учеников, которые уже сами могли принять на себя подвиг старчества. Именно эти отцы с частью братии (по благословению старца Алексия) перебрались после смерти о. Германа и закрытия пустыни в 1923 г. в Высоко-Петровский монастырь.

Этим переходом отцы сменили свою лесную пустыню на пустыню духовную. В столицу богоборческого государства в те тяжелейшие для Церкви годы зосимовцы пришли с благовестием о неложных путях богопознания и духовной жизни. Они принесли сюда плоды своих пустыннических трудов: животворящий навык молитвы и укрепляющее слово старцев. Ощущая краткость отпущенных им дней, отцы не скрыли этот благодатный родник, но предложили напитаться от него всем жаждущим. Такое самораскрытие монашества миру, приношение в дар ему самых драгоценных плодов подвижничества было средоточием и главной особенностью бытия Высоко-Петровского монастыря в то время. Теперь, с расстояния прошедших лет, мы можем увидеть в этом особый Промысел Божий.

Среди пришедших в Высоко-Петровский монастырь отцов был один из ближайших учеников о. Германа архимандрит Агафон, в схиме — схиархимандрит Игнатий (Лебедев; †1938). Его духовной дочерью и стала Валентина Петровская. В монастыре у о. Агафона была самая большая паства как среди монашествующих, так и среди мирян. Матушка, которую старец познакомил со своим синодиком, вспоминает, что в нем содержалось около 400 имен его духовных чад. Владыка Варфоломей назначил о. Агафона своим наместником, и он, вместе с самим владыкой, сыграл ключевую роль в созидании на новом месте духовного братства. Покинув, как и многие иноки в то время, стены своего родного монастыря, отцы считали, что несмотря на жесточайшие гонения, в условиях которых жила Церковь, монашество не должно угаснуть. Поэтому свои главные усилия они направляли именно на поддержание традиции духовной жизни, ключ к которой видели в делании послушания. Пастырское окормление, исповедание помыслов учеником и его послушание старцу — вот основа монашества, которую они во что бы то ни стало стремились сохранить. Братия монастыря незаметно для большинства молящихся пополнялась иноками и инокинями, — юношами и девушками, постригаемыми уже тайно. Они оставались на своей мирской, “советской” работе или учебе, что входило в их монашеское послушание, и одновременно под руководством старцев постигали основы духовной жизни. Так, по выражению самой матушки Игнатии, Высоко-Петровский монастырь стал “пустыней в столице”⁵.

Валентина Петровская, будучи духовной дочерью о. Агафона, в конце 20-х гг. приняла постриг. В 1926 г. она защитила диплом по антропологии и вскоре стала крупнейшим специалистом по патоморфологии туберкулеза. К началу 1980-х гг., когда она закончила свою профессиональную деятельность, ей принадлежало несколько крупных теоретических трудов в разных областях медицины, она была профессором патоморфологии и вырастила не одно поколение исследователей. Все это время матушка Игнатия находила силы, время и мужество работать для Церкви. Ею написаны статьи по православной гимнографии, а также службы некоторым новопрославленным святым. Эти службы вошли в богослужебный обиход Русской Церкви. Кроме этого, всю свою жизнь, даже в самые беспросветные годы, она писала заметки, которые потом складывались в большие и малые книги, писала без всякой надежды на публикацию, “в стол”, для себя.

Публикуемые нами воспоминания матушки Игнатии “Высоко-Петровский монастырь в 20–30 годы” могут служить введением к серии публикаций из истории Высоко-Петровского монастыря тех лет. Сбор материалов был начат несколько лет назад по благословению протоиерея Глеба Каледы группой прихожан храма преп. Сергия Радонежского в Высоко-Петровском монастыре. О. Глеб внимательно руководил этой работой и не уставал напоминать о том, что годы гонений — это героическая эпоха в истории русского Православия, о том, что подвиг русских новомучеников, опыт их духовной жизни — великое сокровище нашей Церкви и что наше будущее зависит от того, окажемся ли мы достойны их крови, научимся ли использовать опыт их мученической и исповеднической жизни. Помня об этом, мы решаемся опубликовать собранные нами свидетельства и документы. Кроме рукописных материалов той эпохи и воспоминаний о ней, существуют записи бесед с последними ныне здравствующими чадами отцов Высоко-Петровского монастыря. Данные этих записей мы используем в примечаниях.

А. Б.

В настоящее время появились публикации о Высоко-Петровском монастыре — его истории, архитектуре, судьбе отдельных зданий⁶. Нашей задачей является дать облик Высоко-Петровского монастыря в годы 1923–1935, когда он находился под духовным управлением архиепископа Варфоломея (Ремо­ва). По данным 1922 года владыка Варфоломей, являясь викарием Московской епархии, был последним ректором Московской Духовной Академии перед ее закрытием. Центральным управлением ему был передан Высоко-Петровский монастырь, окормляя который, он продолжал свою научно-педагогическую деятельность. О последнем факте мы узнаем из дневниковых записей владыки Вениамина (Милова), опубликованных в 1990–91 годах⁷.

Владыка Варфоломей — епископ, а позднее архиепископ Московской епархии, был, несомненно, выдающейся личнос­тью и кончил свою жизнь как исповедник и новомученик Русской Церкви в тяжелые для нее годы. Из оставшейся после кончины владыки неполной и незаконченной его автобиографии⁸ уже очевидно, что его путь — это путь человека, с детских лет отмеченного Богом, одаренного в научном отношении и, главным образом, одаренного живым чувством в поисках пути духовного. Будучи студентом Московской Духовной Академии, он становится духовным сыном старца Зосимовой пустыни схиигумена Германа, воспринимает глубокие и строгие уроки о. игумена на путях иноческого делания и принимает постриг в Зосимовой же пустыни вместе с будущим епископом Варнавой⁹, получив при пострижении имя апостола Варфоломея (одновременно оно же — имя преподобного Сергия, во святом крещении известного как отрок Варфоломей). Блестящие способности владыки приводят его на профессорскую кафедру еще в годы студенчества, а позднее он ведет курс Ветхого Завета.

Мы не обладаем точными данными о том, когда молодой человек, а позднее епископ, получает звание ректора МДА. В конце 1923 г. он стоял во главе братии Высоко-Петровского монастыря. Мы могли только в часы богослужений оценивать его действия и поведение как духовной личности. Впрочем, и из кратких бесед, которые иногда имели место, очевиден был незабываемый облик владыки.

Это была ревностная, горячая душа, душа во всесожжении самого себя к Богу. Это был человек, внутри которого как бы никогда не угасали огонь любви к Богу, ревность по Богу, радование, горение о Нем. Движения его были решительны, определенны, хотя прирожденный жар его души и связывался постоянно со смирением. При каждении храма на полиелее он во главе всей процессии с иеродиаконами и иподиаконами двигался быстро, стремительно, как бы сжигаемый огнем ревности по Богу и любви к Нему. Так же произносил он возгласы, хотя заканчивал их смиренно. С внутренним огнем, благоговением и одновременно смиренномудро читал он божественные слова Святого Евангелия или речения пророков Ветхого Завета на паремиях. Проповеди его в храме были нечасты; они не были протяженными, но всегда были тщательно построены и несли в себе хорошо продуманную, выношенную идею.

С духовными детьми своими (в той мере, в какой мы могли это иногда наблюдать) владыка был решителен во внешнем обращении; мог и сурово наказывать. Даже и мне, как члену его духовного братства, однажды было сделано вразумление за то, что я начала оправдываться, переводя вину на другое лицо. “Ах! Ты оправдываешься”, — с горячностью воскликнул владыка и несколько раз ударил меня четками¹⁰ по спине. Вместе с тем мне известно, что владыка очень серьезно относился ко мне и предложил моему духовному отцу, чтобы тот благословил меня изучать греческий язык, так как, по мнению владыки, еще много духовной литературы требовало изучения и перевода. Основы греческого языка были мною постигнуты, но дорасти до переводчика я, естественно, не смогла. В беседах со мной владыка был горячим и одновременно смиренным, смиренномудрым. Он с жаром толковал мне основы духовной жизни, горячо изображал духовные подвиги и духовное значение моего старца (тогда архимандрита Агафона), рассказывал о том, как высоко ставил моего духовного отца их общий духовный отец схиигумен Герман и напутствовал меня не бояться в духовной жизни строгого руководства моего старца. “Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат”, — произносил владыка, отпуская меня после нашей недлинной, но горячей беседы.

С высотой духовного накала — постоянно было ощущение бушующего огня, с которым владыка подготавливал тексты каждодневных поучений, читаемых на утрени. Всегда высоко ценил слова святителя Игнатия Брянчанинова, которые и читались часто за службами. Нам была неизвестна его работа в Духовной Академии, но мы были свидетелями того, как ряду иподиаконов владыка поручал произносить проповеди на отдельные темы духовной жизни. Почему-то больше других остались в памяти слова, которые произнес один из них на тему третьего воскресного антифона четвертого гласа “К матери своей якоже имать кто любовь, ко Господу тепльше люблением должни есмы…” Слово это было духовно составлено молодым человеком и духовно произнесено, заставив всех слушающих проникнуться глубиной тех аналогий, которые даны были святым песнопевцем в этом антифоне.

Помнится, что еще до известного указания Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия в Высоко-Петровском монастыре употребляли формулу св. апостола Павла “да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте…”, поминали существующую власть “иже во власти суть”. Это было непосредственным развитием указаний старца иеросхимонаха Алексия, к которому после кончины схиигумена Германа имели отношение все Зосимовские иноки и постриженники.

Так смиренномудро управлял своим монастырем и своей братией владыка Варфоломей, несмотря на то, что в конце 20-х и в 30-е годы братия попадала в ссылку (в те годы — чаще вольную, на Север), из которой многие не возвращались. Сам владыка был не один раз под арестом, но случалось так, что он, по милости Божией, в 20-е годы довольно быстро и возвращался. Во время этих “отлучек” владыки братия продолжала жить напряженной духовной жизнью. Не снижался уровень служб, пения, и истово совершалась Божественная литургия. И в одно из этих заключений, в тюрьме, владыка получил повышение, был наименован архиепископом от находящегося вместе с ним в заключении митрополита Сергия (Страгородского). Однако при богослужениях владыка именовался епископом. О повышении его стало известно позднее.

Во владыке иногда проступали якобы черты юродствования. Одной из духовных дочерей о. Агафона, когда она вслед за тарелкой, на которую владыка всегда клал деньги, подошла к нему за благословением, он положил денежку в руку. Эта девушка-подросток была из семьи известного врача, в данный момент в деньгах не нуждалась, — и впоследствии, после смерти отца, никогда острой нужды не было, хотя, казалось бы, она и осталась без средств к существованию. Ее же, подходящую в день Ангела под благословение, он быстро, значительно, отрывисто спросил: “Имя менять будешь?” — знаменуя этим, что вопрошает ее о монашеском пути, был доволен и промолчал, когда она ответила утвердительно. Одной из сестер этой девушки, берущих у него благословение, владыка положил в руку яблочко; другая сестра ничего не получила. Она довольно скоро, рано не по возрасту, скончалась, а та, что яблочко получила, имела хорошую семью, детей и внуков, — и даже до правнуков дожила. Во владыке многие видели и прозрение будущего, хотя он от всех это утаивал, только близким своим духовным детям при посещении Пятницкого кладбища, где были могилы его родителей, однажды вдруг неожиданно и твердо изрек: “А моей могилы и не будет”. Так и произошло. Владыка был расстрелян в июне 1935 г., и могила его, место его погребения известно только Богу¹¹. Образ владыки-святого и прозорливца стоит в душе, когда вспоминаешь, как он причащал нас Святого Тела и Крови Христовых за Божественной литургией. Называя имя, владыка быстро и горячо произносил огненные слова пророка Исайи: “Се прикоснуся сия устнам твоим, и отымет беззакония твоя, и грехи твоя очистит” (Ис 6:7).

Мы все с трепетом и радостью уходили от Святой Чаши. Так и стоит образ владыки — огненного и вдохновенного исповедника Христа и Церкви Христовой, страдальца и новомученика, перед внутренним взором всех нас, воспитанных им во Христе и Церкви Христовой его апостольским, огненным служением и подвигом.

Богослужения в Петровском монастыре в бытность там владыки Варфоломея и братии Зосимовой пустыни — так же, как и в последней, — составляли основное делание иноков о Господе. Каждодневное вечернее богослужение, к которому собиралось — в условиях города — большее число молящихся, чем по утрам, исполнялось строго согласно уставу. Оно в какой-то степени было новым для москвичей, привыкших к обычным сокращениям вечернего богослужения в приходах, и воспитывало их в восприятии спасительного учения Церкви Христовой, — тихо, степенно, изо дня в день.

Члены вновь собранного владыкой братства расположились поначалу в трапезном храме монастыря во имя преподобного Сергия Радонежского, остальные церковные здания были закрыты. Осенью 1923 г. и зимой 24 г. стены трапезного храма были приведены в относительный порядок, службы совершались по будням в боковых приделах. Поздняя литургия в воскресные дни и праздники происходила в главном приделе храма. Со временем кроме православного хора певчих, которым управлял иеромонах Гермоген, образовался и левый хор, который сопровождал уставные богослужения ежедневно утром и вечером. Этим хором управляла духовная дочь отца Агафона, инокиня — впоследствии монахиня — Евпраксия, отдавшая этому деланию все свои силы, всю жизнь. Для духа вечерних богослужений Петровского монастыря большое значение имело постоянное пение этого хора, усвоившего духовное направление владыки Варфоломея и зосимовских иноков. Для хора Петровского монастыря долгие годы писал службы композитор, имя которого не может быть нами точно названо. Левый хор разучивал эти напевы для будничных и праздничных служб.

Владыкой Варфоломеем подбирался штат чтецов из его иподиаконского собрания молодых людей. Чтению канонов, паремий, кафизм в Петровском монастыре уделялось много внимания, подбирались соответствующие голоса. Отдельным чтецам, чаще также из иподиаконов, поручалось чтение поучений по шестой песни канона. Выбором тем для поучений руководил сам владыка. Читались отдельные жития святых, отрывки из святоотеческих писаний, часто читались поучения из творений святителя Игнатия Брянчанинова. Владыка Варфоломей работал над текстом, местами облегчая его для чтения, делая указания или внося небольшую правку. Пишущей эти строки довелось видеть подобную правку и сокращения в томах сочине­ний святителя Игнатия Брянчанинова.

Уставной, строгий и вместе с тем воспитывающий и утишающий душу порядок богослужений создавал такое настроение, что число богомольцев Петровского монастыря постоянно и постепенно увеличивалось. Этому способствовало и то, что молящиеся обретали в Петровском монастыре духовных отцов и руководителей из числа старцев Зосимовой пустыни, укрепившихся здесь. Будничные вечерние богослужения были довольно продолжительными, но не слишком протяженными и утомительными. Они кротко и вразумительно воспитывали душу молящегося, приучали к слушанию стихир, к строю канонов, ко вниканию в содержащийся в них глубокий смысл православного богословия. Кафизмы, которые читались неукоснительно, давали возможность присесть, отдохнуть, перевести дух — жизнь общественная требовала больших напряжений и даже страданий, а впереди предстояли еще большие испытания… Молящиеся не сразу привыкали к построению службы. Бывало, придешь с работы на вечернее богослужение и стоишь во время чтения кафизм. Проходит мимо твой духовный отец и говорит мягко: “Кафизмы, сидеть можно”; ты, конечно, присаживаешься и отдыхаешь.

Радостными были в Петровском монастыре праздничные богослужения. Духовный разум владыки Варфоломея определял именно таковым празднование великих торжеств Православной Церкви. Хоры, по возможности, были полными, звучными. Чтецы ставились из обладающих наиболее четкими, ясными голосами. Владыка Варфоломей в своем святительском облачении служил, напоенный, упоенный радостию духовной. Движения его при каждении и хождении по храму были и значительны, и стремительны. Он шел, обходя и кадя святые иконы и народ в светлом, быстродвижущемся ореоле иеродиаконов и иподиаконов — быстро и одновременно величественно, — и это сразу создавало торжественность праздника, атмосферу великой, но и нездешней радости, которая весьма ощутимо передавалась молящемуся народу. Каноны чита­лись на солее, в праздники с повторением на 12¹², пелись ирмосы и катавасии, а Святое Евангелие в устах святителя было всегда живым, действенным. В навечерия великих праздников владыка Варфоломей сам любил читать паремии, и, будучи знатоком и преподавателем Ветхого Завета, с особым смыслом и значением произносил трудные названия ветхозаветных городов, пустынь, селений. Впечатление от этого чтения владыкой паремий было не меньшим, чем от его блистательной службы на полиелее.

Тем более впечатляло, когда владыка, закончив торжественную часть богослужения и разоблачившись, смиренно усаживался (чаще слева) в своей черной монашеской одежде. Зосимовским старцам он отдавал лучшие, наиболее удобные места для исповеди и приема народа.

Полны большого значения были в Петровском монастыре великопостные богослужения. Эти остались особенно памятными. Во всех службах Великого Поста (особенно на первой седмице) доминировало истощание, как бы полное обнищание, которое сказывалось в великой тишине храма и всего богослужения, в тихом чтении и заунывном пении хора, в вычиты­вании всего должного числа псалмов и кафизм, в земных поклонах, в смиренном движении братии. Таковым было и чтение мефимонов¹³ и совершение преждеосвященных литургий, чтение песней пророческих с их особым, способным потрясти содержанием, а на утрени — великопостные напевы стихир и ирмосов… Памятен вечер Прощеного Воскресенья, когда молящиеся устремлялись к владыке и своим духовным отцам; прощения друг у друга просили всегда с земными поклонами. Приходилось у близких сестер просить и со слезами… Памятны также, по их незаурядности, простые литии по утрам, когда не было преждеосвященной литургии. Вся братия во главе с владыкой, сложивши с себя богослужебные одежды, выходила в конец храма для совершения литии по усопшим. Лития не бывала длительной, но очень впечатляла тишиной своей, шествием братии от алтаря в конец храма, сосредоточенностью своей — и особенно пением в конце. Слова до сих пор живут в памяти: “Вечная ваша память, достоблажении отцы и братии наши, приснопоминаемии”.

Это воспоминание особенно значительно в наши дни, когда все обнажилось и всему дана должная оценка, а сам владыка Варфоломей и многие из братии того времени сподобились стать мучениками и исповедниками имени Христова. Вот теперь они, новомученики Российские, и суть приснопоминаемые отцы и братии наша.

Владыка Варфоломей, получив назначение в Высоко-Петровский монастырь, имел там малое количество братии, так как это уже были тяжелые 20-е годы. К нашему приходу в монастырь в 1924 г. мы помним там из братии: иеромонаха Гермогена, достойного, скромного и молчаливого инока, послушанием которого было управление правым хором, и его отец Гермоген нес в постоянном смирении и молчании. Всегда спокойный, погруженный в себя, он заступал свое место за богослужением и молчаливо руководил своим хором. На полотне П. Д. Корина¹⁴ он и запечатлен в своем привычном положении: с опущенной головой. Еще был иеромонах Иоасаф, о котором осталось меньше воспоминаний; возможно, какое-то время он был в ссылке или отсутствовал по другой причине. Когда были арестованы наши старцы, мы обращались за исповедью к отцу Иоасафу. Помнится, был иеродиакон Петр — простец, с детской душой и ясными светлыми глазами. Он, бывало, любил рассказывать, какие иконы находятся на колокольне, где он проживал. Мир он воспринимал дельно и просто. Большего из братства петровского память не сохранила.

Живой струей, влившейся в состав Высоко-Петровского монастыря, были иноки известной в те годы в Москве (да и во всей России) Зосимовой пустыни. После блаженной кончины в начале 1923 г. схиигумена Германа, духовным сыном которого был владыка Варфоломей, и закрытия пустыни в сентябре того же года, владыка пригласил тех из братии, кто мог устроиться с проживанием в Москве, в свой монастырь.

Среди иноков, вошедших в братство монастыря, был игу­мен Митрофан, один из старших монахов Зосимовой пустыни, близкий к игумену Герману. Ко времени перехода он был духовником владыки Варфоломея.

Иеромонаху, позднее архимандриту Агафону (потом — схиархимандрит Игнатий) наряду с о. Митрофаном было поручено проводить исповедь богомольцев Петровского монастыря. Вскоре он показал себя опытным руководителем человеческих душ, и владыка Варфоломей направлял к нему большое число богомольцев. Тяжело заболев после перенесенной еще в монастыре инфекции паркинсонизмом, о. Агафон тем не менее до последних дней проводил исповедь и принимал народ, продолжая старческое делание, начатое еще в монастыре.

Иеромонах Исидор (позднее — священноархимандрит), один из старейших насельников Зосимовой пустыни, духовный сын старца Алексия, был в составе братства Петровского монастыря не постоянно, так как известное время находился в ссылке, возвратясь из которой, в последние годы перед закрытием монастыря находился и служил в нем чаще, чем прежде.

Иеромонах (после ссылки — священноархимандрит) Никита был известен в первые годы функционирования Петровского монастыря при владыке Варфоломее как замечательный канонарх, обладающий глубиной и прекрасным тембром голоса. Он находился в свободной ссылке в конце 20-х гг. на севере, на реке Пинеге, вместе с духовным другом своим иеромонахом Зосимой. Вернувшись из ссылки, они могли только изредка участвовать в богослужении Петровского монастыря, так как были определены на служение в сельскую церковь под Волоколамском.

Иеродиакон, впоследствии архимандрит Зосима, один из младших членов братства Зосимовой пустыни, ревностно брал на себя очистку стен трапезного храма монастыря. В одно из праздничных богослужений без особой подготовки к тому рукоположили о. Зосиму в иеромонаха. Он, живой, подвижный, деятельный, очень любил говорить о себе, смиряясь: “Блажен­ный Зосима открыл зосимову пустынь, а я ее закрыл”, намекая на то, что был одним из последних пострижен в монахи в Зосимовой пустыни. Перенеся вольную, но тяжелую ссылку на Пинеге вместе с о. Никитой, он был слабым, часто болел и умер от рака брюшины, похоронив до того своего собрата о. Никиту, который скончался в пасхальные дни от кровоизлияния в мозг.

В Петровский монастырь изредка приходил принимать свою паству иеромонах Иннокентий, один и старейших братьев Зосимовой пустыни, человек, близкий к игумену Герману. В служении братии Высоко-Петровского монастыря он не участвовал, так как страдал тяжелой болезнью глаз. Он мирно почил в Москве; его могилка на Алексеевском кладбище при церкви села Алексеевского до последнего времени тщательно охранялась, на ней всегда застанешь неугасимую лампаду.

Позднее, видимо, к братии монастыря был причислен иеромонах Герман, ближайший и преданнейший духовный сын владыки Варфоломея. Он был среди братии очень заметной фигурой, так как часто во время службы подходил по делам к владыке и подолгу задерживался около его кресла. Он был высокого роста, ходил медленно, с раскачкой (из-за больных ног), постоянно держа ту или иную книгу под мышкой; вероятно, он помогал владыке в делах Академии, — нам, чадам других старцев, не было ничего известно об этом делании владыки. О. Герману приписывают канон на кончину владыки Варфоломея. В конце 30-х гг. о. Герман был арестован и, по неточным сведениям, погиб в лагере.

Иеромонах Алексий, впоследствии епископ, был “из бывших”. В монастыре кроме общих послушаний на нем лежало ведение журнала богослужений монастыря с описанием особенностей каждой из служб, продолжительности их, особенности облачений. Считается, что в жизни Петровского монастыря он играл печальную роль. Официальных сведений об этом не имеется¹⁵.

Очень короткий (и трагический) путь прошел в Петровском монастыре иеродиакон, потом иеромонах Феодор. Он пришел в братство Петровского монастыря в бытность его в храме преподобного Сергия на Большой Дмитровке (ныне упраздненного) и стал очень преданным духовным сыном о. Ники­ты. Сын консула, погибшего в Персии, он был студентом вуза, но, став монахом, оставил все мирское и усердно проходил свое поприще в монастыре. В годы войны он был арестован и трагически погиб в тюрьме после пыток. Его сестра составила описание его жизни.

Со временем в монастырь стали приходить молодые люди, желавшие посвятить себя монашеской жизни. Среди первых из них помнится розовощекий приветливый молодой человек с ясными светлыми глазами и светлыми же русыми волосами. Жил он в Москве со своей матерью. Очень скоро он стал служить в Петровском как иеродиакон. Владыка дал ему при пострижении имя Косьма. Многие спрашивали владыку, почему такому симпатичному молодому человеку он дал такое имя. “Я дал ему имя в честь великого песнетворца Косьмы Майюмского. Если бы вы знали, кто такой святитель Майюмский и что он значит для Церкви!”¹⁶ Следует заметить, что владыка Варфоломей был большим и вдумчивым литургистом, очень любил православное богослужение и полагал его в основу монастырской жизни, и другим из братии, вновь постригаемым, он давал имена св. песнетворцев. Отец Косьма недолго прослужил в Петровском монастыре, он был отправлен в ссылку и позднее пропал с горизонта, о нем ничего не было известно.

Позднее о. Косьмы в Высоко-Петровском монастыре появился высокого роста худощавый черноволосый юноша Аникита — из рода князей Ширинских-Шахматовых. Брат Аникита стал послушником архимандрита Агафона (в схиме — Игнатия), ни шагу не делал без его благословения, исписывал длинные страницы откровениями помыслов и во всем пред батюшкой благоговел. Если ему делали замечания — брат Аникита только пройдет тихо, блестя своими маленькими черными глаз­ками, и не скажет ни слова. Батюшка Агафон, бывало, его укорял, чтобы он писал свои помыслы поразборчивей, так как у о. Агафона глаза уставали читать его убористые строчки. На замечания батюшки брат Аникита, бывало, только промолчит. В то время у о. Агафона было уже много духовных чад, и, рассматривая их со своего клироса (или, позднее, из маленького придела, в котором он принимал народ), он, улыбаясь, бывало, скажет: “Есть А-Никита, а есть Б-Никита”. Отец Агафон намекал этими словами, что у него появился новый духовный сын Никита, второй после Аникиты. Пришло время, и владыка постриг молодого князя, дав ему в монашестве имя Николы-Святоши, князя Черниговского. Отец Никола очень скоро был рукоположен во иеродиакона и с рвением, тщанием и любовью проходил в Высоко-Петровском свое послушание. В один день с ним был пострижен и Николай, сын знаменитого музыканта и сам имеющий отношение к церковной музыке. Владыка нарек ему имя Иоанн в честь преп. Иоанна Дамаскина, великого церковного песнотворца.

Среди иподиаконов владыки Варфоломея мы все долго помнили Андрея, которого за его кроткий нрав, нежное сложение и небольшой рост звали Андрюшей. Андрюша происходил из культурной семьи, имел хорошее образование, вел себя очень скромно и одновременно приветливо. Был он духовным сыном о. Агафона и нес в Высоко-Петровском послушание чтеца. Все, кто еще остался в живых, помнят его чет­кий, внятный и одновременно вдумчивый голос при чтении праздничных канонов на утрени. Андрюша не был столь последователен и горяч на своем духовном пути, как, например, о. Никола, долго оставался светским человеком и только в середине 30-х гг. принял иноческий постриг. Владыка дал ему имя праведного Филарета — в память почитаемого митрополита Филарета Московского. И стал “Филаретик” (так его все за глаза называли, как раньше Андрюша) служить как иеродиакон и обитать на колокольне…

Это были уже последние годы Петровского монастыря. Владыка и многие из братии были арестованы, арестовали очень скоро и Андрюшу — и попал он в сибирские лагеря. Некоторое время из лагеря приходили вести, а позднее не стало и этих вестей. В сибирский же лагерь попал и о. Никола, там встречался с некоторыми из братии, были получены сведения, что, отбыв срок, он вернулся в Россию. Где теперь его горячая, прямая душа? Жив ли он или преставился? Он был нам — духовным дочерям схиархимандрита Игнатия — очень большим, искренним и кристально-чистым другом, любя батюшку и все, что от батюшки, незатемненной, искренней любовью. Некоторым из нас он присылал письма, где опять выражалась подлинная, чистая любовь к батюшке.

Среди иподиаконов владыки Варфоломея, пожалуй, наиболее постоянными, стойкими были два юноши — Володя и Ваня. Володю звали Володя Черненький, так как был еще юноша Володя Беленький. Эти два собрата так были дружны между собой, что потихоньку их прозвали “нитка и иголка” — так они были единодушны и нераздельны. Оба они — Володя и Ваня были духовными детьми батюшки Агафона, очень были ему верны и послушны, были приняты батюшкой у него дома и на даче, куда он уезжал летом. Володя впоследствии перенес ссылку — свободную — в г. Сыктывкар, женился и стал священником. Со временем, имея возможность вернуться в Москву, стал духовником многих москвичей в церкви Илии-проро­ка, приобрел большую паству и известность. Своего друга-пас­тыря “в путь всея земли” провожал Ваня, уже престарелый, седой человек. Знаменательно, что о. Владимир упокоился на Ваганьковском кладбище в семейном склепе своего друга Иоанна-Вани.

Вечная память всем здесь помянутым! Как-то в стороне, отдельно стоит образ иеродиакона Серафима, молодого, очень красивого человека, такого же, как и о. Владимир, горячего почитателя батюшки Агафона. О. Серафим ревностно любил своего старца, болеющего и постепенно стареющего о. Агафо­на, приходил к нему ревностно и с горячностью, так же он и служил. Но как-то рано утрачивается в памяти его образ — он рано попал в ссылку, и мы все, духовные дети о. Агафона встретили его много лет спустя, когда он, вернувшись из заточения, двигался на костылях. Дальнейшая судьба его неизвестна.

Среди иподиаконов владыки памятна еще фигура преданного брата и послушника Бориса. Борис всегда был в храме, всегда — на всех послушаниях, всегда — безотказный, готовый помочь и услужить всем. Жил он одиноко с отцом своим, работником театра, и был, кажется, неотлучно на всякой службе в Петровском монастыре. Если какое-то срочное дело или поручение — всегда там появлялся и брат Борис. Позднее он женился на одной из духовных дочерей о. Агафона, но та очень быстро скончалась. Брат Борис (мы все его так и звали) принял священство. В конце жизни, тяжело заболев воспалением легких, он был пострижен в мантию по указанию Святейшего Патриарха Пимена с именем Пафнутия. Погребение иеромонаха Пафнутия совершилось в храме Илии Обыденного, так же как и о. Владимира Смирнова — Володи Черненького.

Вероятно, здесь описано все то, что сохранила память. Может быть, что-то с годами и ускользнуло, потерялось. Однако в целом жизнь братии Высоко-Петровского монастыря в годы с 1923 по 1935–36 была такой, какой она описана в вышеприведенных строчках. Богу нашему слава за тот отрезок трагического и тревожного, но славного времени, когда мы, жители столицы, могли вкусить от источника воды живой в богослужении Высоко-Петровского монастыря при старческом руководстве наших духовных отцов и ревностном служении владыки Варфоломея.

Необходимо посильно вспомнить и о составе молящихся Петровского монастыря. Тот факт, что Петровский монастырь находился в центре города, делал его сравнительно легко достигаемым для тех, кто в те годы служил и работал, и поэтому значительная часть молящихся могла после работы посвящать свои часы досуга церковной службе и Богу.

Состав молящихся монастыря действительно, главным образом, состоял из людей интеллигентных, которые в необычном для них строгом уставном богослужении находили поддержку в скорбях трудной их жизни, их бытия, их профессии.

Кроме того, то, что монастырь находился в центре города, делало возможным посещение его и для людей, проживавших неподалеку.

Люди интеллектуальных профессий — артисты, ученые — и просто люди “прошлого времени”, живущие неподалеку, утешали свои скорби, возносили свои молитвы за теми же неповторимыми петровскими службами.

На памяти — семейные люди, приходившие сюда в то трудное время иногда и с детьми. Люди, уже состарившиеся, хранящие святость и теплоту своей семейной жизни, люди, потерявшие все то, что имели — кроме неприспособленности своей к новой жизни и новому быту. Люди, жившие только тем, что у них есть свой старец, их святой человек, который вздохнет о них, о их непостижимых, невероятных, неописуемых горестях.

Конечно, было бы нежизненно и неверно не сказать, что среди молящихся было много и людей простых профессий, без образования, без положения. Душа же могла быть так богата и неисчерпаема, что наибольшую помощь и поддержку тому же братству Петровского монастыря в уборке, в посильном шитье облачений оказывали именно простые люди.

До сих пор памятен рассказ моих духовных сестер, которые детально повествовали о том, что была одна такая простая женщина, которая на именины о. Агафона — с тем, чтобы он накормил всех клиросных в день своего Ангела — приносила громадный мешок, до верху наполненный хлебом, продуктами и всякой снедью.

Была и такая всегда бодрая, никогда не горюющая Матрена-кондукторша, которая жила святостью Петровского монастыря и приводила к батюшке Агафону все свое семейство.

Были и скромные, сосредоточенные, очень простые по профессии, немолодые уже сестры, которые по чуткости их душ принимали и понимали старческое руководство — и до конца дней преданы были Петровскому монастырю.

До последних почти дней дожила полная, благодушная женщина, которая, как выяснилось в беседе, была прихожанкой Петровского монастыря. Любила она до последних дней своих утешить в храме детишек (их не так много бывало в те годы) — или одарить на Пасху всех знакомых своих крашеными яйцами. И все с любовью вздыхала о прошлом!

Следует с определенностью сказать, что состав молящихся был постоянным, все время растущим, так как люди познали силу, помощь и сладость старческого руководства. В Петровском монастыре по понятным по тому времени причинам руководство старцев не могло быть строго подчеркнутым. Но люди искали помощи в вопросах чрезвычайно трудных — и находя должный ответ на свои вопросы, не отходили от своих руководителей. Наибольшая по количеству и составу паства была у о. Агафона, о чем уже упоминалось не раз. Владыка Варфоломей окормлял своих духовных чад как-то незаметно, будто урывками, в различных частях храма принимая их исповеди. Тихо, смиренно проводил свое делание старец Митрофан — достойный пастырь и смиренномудрый инок. Совсем не могу припомнить, где проводили дело своего духовничества отцы Никита и Зосима. После же возвращения их из ссылки на Пинеге оказалось, что они имеют значительное число очень преданных им и любивших их духовных детей. Совсем мало исповедывал в Петровском о. Исидор, так как тоже “перемещался” по ссылкам.

Значительную прослойку молящихся монастыря в 24–35 гг. составляли монашествующие. Некоторые обители в те годы еще существовали в виде артелей, другие закрывались или были закрыты, — и все эти скорбные, потерявшие свой оплот люди приходили к старцам, чтобы поделиться своими горестями, получить совет, обрести душевную поддержку. Памятны эти одинокие темные фигурки, смиренно ожидающие очереди к своим старцам. Только редкие из них еще крепились, молились, держались, не теряли мужества, сохраняли форму своего монашеского одеяния. Некоторые же приходили и в крайней скорби своей, которую испытывали под кровом мирских людей, в чуждых им по духу квартирах¹⁷.

Но здесь же — поскольку жизнь шла — формировалась и новая духовная среда: молодые девушки, которые под руководством старцев усматривали смысл своей жизни в одиноком пути, в служении Богу. Некоторые из этих молодых душ были решительными, оставляли все мирское и полностью предавали себя на служение Церкви; таких были единицы. Значительная же часть девушек оставалась в семье — училась или работала, не меняя избранного жребия. Так, по благословению владыки, по его и духовных отцов рассуждению возник и начал осуществляться подвиг “монашества в миру” — монашества без стен и изменения одежды. По рассуждению владыки Варфоломея и Зосимовских старцев, монашество не могло и не должно было прекращаться, если стен больше не было.

Что касается мужской части молодой паствы Петровского монастыря — тут было определеннее. Молодые люди или оставались в числе постоянных прихожан — или, если это совпадало с рвением, становились иподиаконами владыки Варфоломея или чтецами-послушниками. Наиболее ревностные, не думавшие о последствиях в условиях коммунистического государства — открыто принимали постриг и становились иеродиаконами, позднее и иеромонахами. Их образы и судьба вкратце описаны выше. Братство этих молодых монахов Петровского монастыря было недолговечным; многим (по существу — всем) пришлось испытать арест и лагерь. Судьбы некоторых из братии так и остались неизвестными.

Петровский монастырь все время нес знамя высокой духовности и высокого подвига. Среди духовных детей старцев, кроме упоминавшихся, следует сказать о целокупном подвиге всей жизни духовного сына старца Митрофана Василия С. и его жены Маргариты. Подолгу молился за службами Петровского монастыря — тогда молодой человек — Павел Голубцов, впоследствии архиепископ Сергий Новгородский, живший последние годы жизни и скончавшийся в Троице-Сергиевой Лавре. Были сведения, которые, однако, не удалось проверить, что и будущий патриарх Пимен в ранние годы своего монашеского подвига посещал службы Высоко-Петровского монастыря.

Кое-какие факты, несомненно, ушли из памяти. Некоторые же живы и действенны… и животворящи. Вот служба в Высоко-Петровском монастыре под большой двунадесятый праздник. Много народу скопилось в передней части храма. Все воодушевлены, погружены в службу. Над головами других вижу фигуру человека, вслушивающегося в службу. Высокие слова говорил о нем мой духовный отец: радовался его усердию, а потом этого человека не стало. Не пришлось спросить — знал ли что-нибудь о его судьбе батюшка…

Или — длинная очередь выстроилась в храме за службой, чтобы подойти к батюшке Агафону, шепнуть ему слово-другое и получить от него ответ. И среди в основном женского состава очереди видишь внимательное и терпеливое лицо того ученого, которого батюшка называл “Б-Никитой”. Стоят и пожилые супруги, они никогда не торопятся, а батюшка всегда примет их, старших его по возрасту, приветливо, даже уважительно — и они спокойно идут домой.

А душа высокой, в прошлом великосветской, женщины, теперь работающей уборщицей, вся в движении, волнении, но и в духовном восторге тоже. Трудно, но и сладко ради Господа ломать свои устоявшиеся привычки, свой нрав, обретая в храме Божием, в собрании монахов, у ног своего старца новое мудрование о жизни, людях, мире…

Таков был Высоко-Петровский монастырь — богослужение, братия и паства, молящаяся в нем. Его служение людям пришлось на неописуемо трудные годы бытия великого государства, и положены были владыкой и преподобными отцами семена подлинной жизни духовной, что не прошло бесследно, не погибло, но сохранилось в страданиях — и должно было принести плод в свое время, которое пришло на смену пережитого. Богослужение Петровского монастыря, которое было центром его духовной жизни, не теряло своей настроенности, своего старого устава и благолепия в связи с тем, что братии его приходилось часто переходить из одного храма в другой.

Так, после Пасхи 1924 г. трапезный храм монастыря был закрыт, и владыка Варфоломей с братией принужден был искать приюта в стенах Антиохийского подворья.

К счастью, по хлопотам владыки ему удалось отстоять Боголюбский собор Петровского монастыря, и после праздника Успения Пресвятыя Богородицы того же года братия монастыря с радостью вернулась в стены Петровского. Длинный Боголюбский собор — храм-корабль со множеством исторических гробниц по сторонам — был с радостью освящен и надолго стал прибежищем духовного делания братии монастыря и паствы старцев.

Летом 1929 г. Петровский монастырь, а с ним и Боголюбский были окончательно закрыты, и после пятилетнего пребывания под покровом Боголюбивой Божией Матери братство Петровского монастыря обрело себе приют неподалеку в храме преподобного Сергия Радонежского, что на большой Дмитровке. Владыка Варфоломей смог установить должные, дружеские отношения с клиром храма — и стал по существу хозяином положения, разместив старцев по разным частям храма — для их делания и исповеди. Отцу Агафону, как имеющему наиболее многочисленную паству, был отведен для исповеди маленький придел в честь Владимирской иконы Божией Матери. Этот придел отделялся от основной части храма узким коридорчиком, имел небольшой алтарь и маленький (в один ряд) иконостас. По преданию, придел этот был заложен руками самого преподобного Сергия. Некоторые архиереи, духовные дети батюшки с любовью называли этот маленький храм “кувуклией”¹⁸.

Сам владыка Варфоломей не имел постоянного места для приема своих духовных детей. Иногда он принимал их в конце храма, иногда на правом клиросе, когда тот был свободен. Храм преподобного Сергия Радонежского, несмотря на его историческую ценность, в настоящее время упразднен. Можно обнаружить только часть двора и часть ограды, оставшихся на месте прежнего расположения храма на углу Большой Дмитровки и Козицкого переулка.

В этом небольшом, но памятном и дорогом для многих молящихся храме прошла еще одна значительная часть жизни братии Петровского монастыря. Окрепли, утвердились отношения между старцами и их духовными детьми, службы сохраняли свою стройность, уставность и свою духовную сладость. Сюда пришли некоторые новые члены братства и нашли себе духовное руководство. Служение владыки Варфоломея в этом храме достигло своей духовной высоты, зрелости, убедительности и красоты¹⁹.

Но и это временное убежище в годы государственных сдвигов оказалось непрочным. Последовало решение о закрытии храма преподобного Сергия Радонежского — и братия Петровского монастыря вновь должна была перейти — на этот раз в храм Рождества Пресвятыя Богородицы в Путинках.

Этот храм в Путинках сохранен как архитектурный памятник до наших дней. И благодарение Богу — в нем восстановлено в настоящее время православное богослужение.

Годы же перехода в этот храм братии монастыря были суровыми, скорбными. В этом храме по существу было закончено служение братии, так как многие ее члены и молящиеся были арестованы, был изолирован и трагически окончил свои дни архиепископ Варфоломей. Последние годы служения оставшейся братии Высоко-Петровского монастыря в этом храме нам неизвестны. Примечательный храм в Путинках до конца 80-х гг. использовался не по назначению, и его интерьер сильно пострадал.

Невозможно, говоря о Петровском монастыре в 20–30-е годы его бытия, пройти мимо вопроса о старчестве.

Старчество, принесенное из Зосимовой пустыни отцами, нашедшими приют под любовным и мудрым управлением владыки Варфоломея, было той драгоценностью, которая по воле Божией пришла к страждущим обитателям столицы и сделала жизнь тех, кто воспринял старческое руководство, подлинным действием промысла Божия. В сложных условиях многомиллионного города, когда государством были привиты иные принципы и законы человеческого бытия, старцы учили, как сохранить те вечные божественные истины веры Христовой, которой только и жив человек и человечество. Они наставляли, как браться за дело (если оно, естественно, не противоречит совести) и вести его, соблюдая совесть, как жить среди людей, постоянно наблюдая за ходом своего внутреннего человека, постоянно проверяя все свои погрешности и недочеты в частом откровении старцам, как понимать свою меру как христианина в жизни окружающего общества — и отсюда твердо и радостно вести линию своего земного бытия.

Здесь мы не можем подробно в меру нашего понимания говорить о старческом делании. Автор этих строк неоднократно и по разным поводам писал о старчестве²⁰. То была соль, осоляющая бытие жителей столицы, приходящих к старцам и православию в поисках живой жизни, в поисках возможности выжить в условиях атеистического государства.

Думается, что в этих последних строках о старчестве вообще и в частности — о старчестве русском мы не смогли сказать всего того, что должно, достойно следовало бы сказать. Нас утешает, что в православной печати не оскудевают материалы о старчестве, о чем свидетельствует недавно опубликованный труд И. Смолича “Жизнь и учение старцев”²¹, что живые традиции великого делания старцев не сходят со страниц. Существующими публикациями вопрос о русском старчестве не столько решен, сколько ставится, и каждый в свою меру может выразить и выражает свои мысли. Многое еще должно быть углублено и объяснено в дальнейшем…

Следует отметить, что и художник нашего сложного и трудного времени П. Д. Корин пытался изобразить жизнь духовного общества православных людей и их пастырей в то трудное время, которое соответствовало бытию Высоко-Петровского монастыря в Москве как духовного центра. Замечательно, что среди лиц духовного звания, изображенных художником, — значительное число церковнослужителей Петровского монастыря. Так, художник изображал отцов игуменов Митрофана и Ермогена. Известны его портреты о. архиманд­рита Никиты и несколько портретов иеродиакона Феодора²². Для своей “Уходящей Руси” он много раз пытался изобразить облик схиархимандрита Игнатия (архимандрита Агафона). Ему принадлежит очень удачный портрет постоянного певца левого хора Петровского монастыря слепца Даниила.

Так страницы этой прожитой и ушедшей эпохи не остались без запечатленных зримых образов, что имеет большое значение — особенно, может быть, теперь, когда мы оцениваем минувшее, прожитое нами с такими страданиями.

Документом пережитого, кратко изложенного в данном очерке, могут служить и некоторые сохранившиеся (по-види­мому, случайно) строки из писем владыки Варфоломея к духовным детям. Значительна по содержанию незаконченная автобиография владыки Варфоломея, возвращающая нас к исходным корням, к концу XIX в., когда произошло рождение будущего новомученика в семье московского священника, служившего в приходе на Пресне.

Представляет собой большое значение драгоценный материал писем заключенного в лагере схиархимандрита Игнатия к своим духовным детям, писанных по условиям времени к старшей духовной сестре монахине Евпраксии как к племяннице Варе (ее мирское имя). Среди биографических материалов о старцах Зосимовой пустыни и Петровского монастыря следует указать на работу монахини Игнатии о ее старце “Схи­архимандрит Игнатий”²³.

Монахиней Гавриилой была также написана биография старца Исидора, иеромонаха Зосимовой пустыни, впоследствии священноархимандрита Высоко-Петровского монастыря, которая в настоящее время должна быть опубликована.

О страдальце и новомученике иеромонахе Феодоре, духовном сыне Зосимовского старца иеромонаха (впоследствии архимандрита) Никиты написан биографический очерк сестрой его, художницей О. П. Богоявленской.

Другие письменные свидетельства нам неизвестны. В бумагах духовных детей владыки Варфоломея были обнаружены две (неполные) службы, составленные в честь и память священномученика Варфоломея, принадлежащие, по утверждению ныне покойных духовных детей владыки, ученику его, священноархимандриту (и также новомученику) Герману. Неполная служба (канон) составлены монахиней Игнатией в память новомученика Игнатия, схиархимандрита Петровского монастыря.

Время откроет, возможно, и другие письменные свидетельства о жизни, страданиях и подвигах наших духовных отцов, подвизавшихся в 20–30-е гг. в Высоко-Петровском монастыре. В частности, на памяти автора этих строк — письменные труды иеродиакона (впоследствии иеромонаха) Николы (Ширинско­го-Шахматова), которые в настоящее время утрачены.

Великий, неповторимый период трудов и делания святых отцов во славу Христову в богоспасаемом Высоко-Петровском монастыре ожидает в дальнейшем своего достойного отображения в трудах и документах, которые могут быть обнаружены. Наша память не все сохранила, а если и сохранила нечто из наиболее запомнившегося — не все удалось изобразить с должной полнотой, в чем мы и должны принести наши сожаления и извинения.

Москва, 4 октября 1993 года.