Архимандрит Савва (Мажуко)
В патерике есть история, как к великому старцу пришли за советом монахи — целая делегация отцов, встревоженных внезапно открывшимся беззаконием. Выяснилось, что один из братьев долгое время умело скрывал связь с женщиной. И вот она родила — отпираться бессмысленно!
— И что нам теперь делать?
Монахи с видом оскорбленной добродетели интересовались, как наказать преступников, но старец заговорил совсем о другом:
— Надо непременно выдать ей хлеба, припасов и побольше полотна! Детей выхаживать — дело хлопотное!
Братья поначалу смутились, но потом, протрезвев от приступа благочестия, оценили мудрость старца. Или доброту? А может, мудрость и доброта — это одно и то же?
Почему монашеские мемуары сохранили эту историю? Ведь была опасность, что могут подумать, будто старец оправдал проступок брата. Видимо, монахи рассчитывали, что среди их читателей не будет таких легкомысленных товарищей. Важно было сохранить тот удивительный стиль мысли и мировосприятия, который был свойствен великим подвижникам древности, и в этом рассказе очень точно схвачена сама основа христианского монашества — безграничная доброта ко всему живому, сердце милующее и жалеющее.
Нежность и доброту — вот что выносили настоящие аскеты из своих пустынь и затворов. Нежность и доброту не как сентиментальную взволнованность, а как обнаруженную и ясно увиденную саму основу этого мира, так что доброта обращалась в самый естественный и даже бессознательный навык. Старец из патерика, не задумываясь, первым делом пожалел несчастных, посочувствовал материнскому труду и горю одинокой женщины, попавшей в такую сложную историю. Мы не знаем, как он решил судьбу запутавшегося монаха, но я уверен, что этот духовник принял самое правильное решение.
Вспомните старца Серафима, который после десятилетий молитв и созерцаний потерял способность вредить даже комарам. Он не смог дать отпор разбойникам, хотя был физически крепким человеком. Потому что, если вы идете правильным путем духовной жизни, вы с каждым годом прирастаете добротой, входите в самую глубину евангельского милосердия и жалости, все более охристовляетесь.
Христианин — это человек, который учится смотреть на мир глазами Христа.
А как Христос смотрел на этот мир? Как Он его видел?
В Евангелии есть множество эпизодов, которые подчеркивают доброту и нежность Спасителя. Евангелисты используют так много глаголов, описывающих зрение, вглядывание, всматривание, что этот оптикоцентризм иногда кажется просто избыточным. Видимо, современников поражал не только светлый лик Христа, но и Его взгляд, как Он смотрел, это невозможно было забыть. Не случайно в истории с отречением Петра сообщается важнейшая деталь, которую, скорее всего, Петр запомнил лучше, чем самые яркие события своей жизни:
«Тогда Господь, обратившись, взглянул на Петра, и Петр вспомнил слово Господа, как Он сказал ему: прежде нежели пропоет петух, отречешься от Меня трижды» (Лк. 22:61).
Как именно Христос взглянул на Петра?
Уж, конечно, без злорадства — «вот видишь! я ж говорил!» — скорее всего, это был взгляд жалости и сочувствия. Христос пожалел Петра, хотя, кажется, имел полное право обидеться и потратить остатки жалости на себя, а не на какого-то неустойчивого апостола. Кого сейчас будут бичевать и распинать? А Петр пойдет и где-то там отсидится «страха ради иудейского»!
Господь жалеет ученика бескорыстной и предельной жалостью понимания, и от этого так трудно вынести Его взгляд.
Вот ведут Христа по тесным улицам Иерусалима — избитого, преданного, оплеванного. И Он такой жалкий и несчастный, что даже чужие люди проникаются к Нему сочувствием. Но мысли Его не о Своей боли, а о том, сколько горя предстоит вынести священному городу через десятилетия:
«Дщери Иерусалимские! не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших» (Лк. 23:28).
Ему бы впору оплакивать Свои раны, а Он продолжает плач о Своем любимом и несчастном городе. И это не слова мести, не злорадное предсказание грядущих кар за пролитие крови неповинной, а сердечное сочувствие и жалость перед неизбежным, сочувствие до самоотречения, до забвения силы и тяжести собственных страданий.
Однако настоящим вызовом для меня долгое время звучала молитва Иисуса на Кресте. Его, Невинного, отдали на смерть, изувечили, а Он молится за Своих обидчиков, последние мысли на земле посвящает этим ужасным людям:
«Отче! прости им, ибо не знают, что делают» (Лк. 23:34).
Совершенно очевидно, что это не какое-нибудь религиозное кокетство, это искренняя, из самой глубины сердца молитва от бескорыстной жалости к Своим мучителям.
Они над Ним издеваются, а Он их жалеет! Это что-то немыслимое!
Месть — одна из самых сильных человеческих эмоций. Это хорошо знают писатели и драматурги, и, если хочешь по-настоящему взволновать читателя, надо добавить в текст интригу мести, вендетты, неминуемого возмездия.
Христос — победитель ада и тления. Он проходит через смерть, доходит до самой ее глубины и поражает последнего врага. Если кто и имел право намекнуть мучителям, что они еще не знают, с Кем связались, так это был Иисус. Но вопреки всем мальчишеским надеждам читателя Спаситель говорит: «не знают, что делают», и просит, искренне и с бескорыстной жалостью просит Отца об этих людях. Его последние мысли на земле были о тех, кто недостоин даже быть помянут.
Это трудно принять, но именно так видит Господь наш мир, и, если я хочу носить имя христианина, мне следует научиться смотреть на себя, на близких и весь этот мир так, как Христос смотрел на нас с Креста.
Взгляд Распятого — взгляд доброты, жалости и сочувствия.
Из всех евангелистов только Лука припомнил молитву Господа о мучителях. Возможно, он вспомнил об этих словах, потому что в следующей книге Луки, в Деяниях апостолов, будет описана смерть первого мученика, архидиакона Стефана, который был убит за Христа еще до того, как появилось само слово «христианин». Его, невинного, побили камнями — жесточайшая казнь и жуткое убийство! А он смотрел на своих палачей с жалостью, видел Лицо Иисуса в небесах и молился:
«Господи! не вмени им греха сего» (Деян. 7:60).
Как такое возможно? Что это за люди такие? Откуда в них столько доброты?
Мы, кажется, приличные люди: Богу молимся, в церковь ходим, а доброты не хватает даже на любимых людей, не то что на врагов и мучителей. Но как бы ни сложна была задача, вопрос стоит именно так:
христианин — это человек, который смотрит на мир глазами Христа.
Взгляд Христа — это взгляд Распятого.
Взгляд Иисуса — это взгляд с Креста.
Какой-то невозможный и сверхъестественный угол обзора — трудный, но единственно верный.
У христиан крест повсюду — на храмах, на груди, даже на дверных и оконных проемах. И это правильно. Если не забывать, что наша цель не только почтить Божественного Мертвеца и Искупителя, но и научиться смотреть так, как Он смотрел, видеть то, что Он видел, а это путь бескорыстной доброты и жалости ко всему живому!
Значит, чтобы стать добрым, нужно быть готовым взойти на крест?
Доброта — самая дорогая вещь на свете.
За настоящую доброту всегда платят распятием.