«У сына было ранение — девять пуль»
Светлана Зиянгареева, мама Тимура и Амира
— В прошлом году Тимур учился в 8 «А». 11 мая светило яркое солнце, и он у меня в школу ушел в одной рубашке. Предчувствий никаких не было, сны не снились. Обычно утро напряжно проходит, в спешке, а в этот день мы хорошо, спокойно с ним простились.
Второй сын, Амир, у меня учится в этой же школе, в прошлом году он был учеником 6-го класса. Из-за пандемии начало уроков перенесли с восьми часов на девять. «Мама, я же мог столкнуться со стрелком прямо у входа», — говорил потом младший сын.
Он слышал выстрелы, взрыв. И именно он позвонил, когда мы с мужем приехали на работу. Мы работаем далеко от дома — примерно в часе езды.
Младший говорил приглушенно: «У нас в школе стреляют». Меня сразу начало трясти, мы тут же прыгнули в машину и помчались к школе.
Младший снова позвонил и произнес шепотом: «Мама, нас всех собрали в заднюю часть класса, мы тут сидим тихо». Когда он позвонил в третий раз, фоном были слышны всхлипывания. Всем было очень страшно.
Пока мы ехали, получили сообщение, что старшего на скорой увезли в детскую больницу. Младшего к тому времени забрал брат мужа, он уже был в надежных руках.
Когда мы подъехали к детской республиканской больнице, все раненые дети были уже на операции. Родители около двух-трех часов ждали, когда первые результаты сообщат. Вышел медработник, на специальной доске написал, у кого какие ранения, кому какие операции проводили. Так я узнала, что у сына было ранение в легкое, ему провели торакальную операцию. Удалили пулю, но еще восемь в нем осталось.
На следующий день нас спецбортом отправили в Москву, как и других тяжелораненых детей. Ребенок еще четыре дня не приходил в себя, лежал на ИВЛ, ему сделали четыре операции. Самую сложную проводили через разрез в шее — удалили две пули из шейных позвонков.
Родителей пострадавших детей поместили в пансионате при больнице. Но нас пускали в реанимацию — погладить, поговорить. А 15 мая Тимур пришел в себя, теперь это у нас второй день рождения.
Около двух недель сын провел в реанимации, мы с мужем менялись и дежурили, не отходя от его койки. Я дежурила по ночам в основном.
Все дети были как зайчики, их от любого шороха трясло, они пугались любого шума.
Тимур то открывал глаза, то снова проваливался в забытье. И постоянно задавал мне один и тот же вопрос: «Тебе сколько лет? А мы завтра встретимся? На воздухе?»
У Тимура было ишемическое сотрясение мозжечка, случилось кислородное голодание. И на тот момент он вел себя как пятилетний ребенок, ему требовался тщательный уход, постоянное нахождение кого-то из близких рядом. Я все время присутствовала на перевязках, осмотрах.
Через две недели Тимура перевели в палату. Мы купили карты и сыграли с ним в дурака. И тогда я поняла, что у него мозг в порядке: он помнил названия всех карт, правила игры. И в сыне включился настрой на скорейшее выздоровление: «Домой, домой, хочу домой, когда домой?»
Но домой пока было рано. В правой руке началась инфекция, она отекла, решили сделать надрез. Три дня Тимур лежал с открытой раной, потом ему все прочистили, промыли, зашили. Правая рука до сих пор не разгибается в полной мере, но есть и писать ей он может.
Врачи велели нам Тимура «расходить». Шланги висят, дренажные трубки висят, а мы пытаемся ходить по коридорчику. Сидеть он не мог из-за пострадавшего мозжечка. И мы все не понимали, когда все навыки вернутся в полноценном виде.
Еще Тимур сильно уставал в положении сидя. Поэтому нас на ж/д вокзал доставили на скорой и определили в специальный вагон для людей с инвалидностью, так мы возвращались из Москвы в Казань. Всего мы провели в Москве 35 дней.
В родном городе также встретила скорая помощь, привезли и коляску, и каталку. Спросили Тимура, на чем он поедет, он выбрал коляску. Скорая довезла нас до дома, на лифте мы поднялись на девятый этаж. Наконец-то дома! Но каждый день мы продолжали усердно заниматься реабилитацией. Выходили гулять, сначала минут на десять, каждый день время прибавляли. Потом в республиканской клинической больнице прошли курс реабилитации. С нами работали психологи, массажисты. Это все было бесплатно, ничего мы не покупали за свой счет, огромная благодарность государству и всем врачам.
Страх за жизнь и здоровье Тимура во мне еще остался, конечно. Первое время дома я все боялась, что он споткнется и упадет. У него же еще инсульт в Москве случился плюсом ко всем нашим бедам. И в шейной артерии остался тромб, он реканализировался, как сказали врачи. Этот тромб не рассосется, с ним уже ничего не сделаешь.
Врачи сказали: живем с этим всем. Живем и надеемся на светлое будущее.
У старшего сына страх лифта был сильный вначале. Любой шум, любое замкнутое пространство он плохо переносит. Почти у всех детей, кто пострадал тогда от стрелка, очень сильно включился страх за свою жизнь. И даже те, кого не ранили, тоже стресс испытывают. К любым шумам, ко всем звукам пришлось привыкать по новой. Я потом прочитала, что каждый звук надо спокойно объяснять — почему он сейчас звучит.
Был случай после 24 февраля: в Казани улицы чистят ночью, чтобы не мешать движению. И снегоуборочный трактор бабахнул ковшом об асфальт, тут же завыла сигнализация. И сын прибежал ко мне ночью, ему показалось, что снаряды свистят и падают. Любой громкий и непривычный звук до сих пор может вызывать страх.
Вы знаете, нас же одновременно накрыл и переходный возраст, и эти события. Если младший сын все расскажет, что у него на душе, то старший более закрытый и ни на что не жалуется. Это меня беспокоит.
Но в школу Тимур пошел. Нам дали справку о домашнем обучении. А за два дня до 1 сентября сын решил учиться наравне со всеми. Сказал: «Все идут, и я иду». Он пошел в эту же школу, учится со своими же одноклассниками. Я думаю, для них всех это мужественный поступок.
И младший мой в школу пошел. Он у нас спортом занимается, настольным теннисом. Он летом был на сборах в спортивном лагере и позвонил мне с вопросом: «Мам, а как я в школу пойду?» «Ты вообще не о том переживаешь, — ответила я. — Либо ты пойдешь в другую школу, либо будешь на домашнем обучении». Но вот оба решили учиться в той же школе.
Хотя представляю, как это психологически непросто. В классе старшего погибло семь человек. Близкими друзьями Тимур не успел обзавестись, он в этой школе всего два года учился. Но после этого случая у него как раз таки появились друзья, весь класс сплотился, сдружился.
И вы знаете, у меня с Тимуром всегда были испытания. В два года он зимой залез на третий этаж по трубе. Когда я узнала об этом, у меня был шок. Мы тогда жили в своем доме, муж залез на крышу снег чистить и увидел сына. У меня до сих пор волосы дыбом, когда я это вспоминаю. Потом был случай: он упал в ванной и об угол порвал кожу на бедре, пришлось зашивать. Потом он порвал бедро с внутренней стороны. Врач тогда сказала: «Вы в рубашке родились. Еще сантиметр, и мы бы его не спасли, там мощная бедренная артерия проходит». А год назад случилась стрельба в школе.
Но даже если ты знаешь, что с твоим ребенком все время случаются истории, невозможно подготовиться к таким испытаниям, как стрельба в школе. Я вот сейчас вспоминаю, как это было, и у меня тело мурашками покрывается. Когда Следственный комитет собрал все дела, когда я увидела фотографии с места событий, меня как волной ужаса снова охватило.
Первые четыре-пять месяцев я держалась, потом из меня боль начала выливаться.
У меня пик пришелся на ноябрь почему-то.
К стрелку, честно говоря, у меня даже агрессии нет. Наверное, у меня организм умный и не стал на злость энергию тратить. Мне нужно сохранять свое душевное спокойствие и все силы направлять на выздоровление сына.
Старший на эту тему вообще не разговаривает. Хотя он видел стрелка в трех метрах от себя. Но он даже не почувствовал, что его пристрелили. Он сам спустился у меня с третьего этажа с такими ранениями, представляете? Он же почти весь был в крови, но говорит, что ничего не чувствовал. А в скорой ему препарат поставили, чтобы болевой шок не наступил. После этого следователи приходили, и ему нечего было сказать, он почти ничего не помнит. И сейчас он порой сидит, задумавшись, мне страшно становится. О чем он думает? А делиться не хочет.
Но надо как-то дальше жить, поддерживать своих детей. Тимур после 9-го класса в техникум собрался. Надо, чтобы и я, и он сильными были. Это опять как новая жизнь с новыми людьми. В школе учителя и ученики в курсе всего, они друг друга не обижают. А эти события вообще стараются не вспоминать. А в техникуме все новое будет и как оно сложится?
Конечно, переживаю, я все время переживаю. Если дети минут на десять задерживаются из школы, я им звоню сразу. Если не дозваниваюсь, на уши ставлю всех, кто может знать о последнем местонахождении ребенка.
Я за руль села в 25 лет, гонять любила. А как дети родились, у меня мощнейший инстинкт самосохранения себя и детей включился. И с тех пор я переживаю все время за них.
«Пока бежала в школу, сто раз умерла»
Юлия Кистанова, мать Алеши
— Сын пошел в школу, как обычно. Через полчаса позвонил: «Мама, здесь стреляют». Я не поверила, подумала, что после праздников не все хотят в школу идти. Но зачем ему обманывать, с другой стороны?
Тут звонок оборвался, потом Алеша перезвонил: «Я ранен». Я бросилась к окну, увидела вереницу карет скорой помощи, сломя голову побежала к школе. Пока бежала, наверное, сто раз умерла. Руки и ноги онемели, до школы бежать максимум пять минут от нашего дома, но мне показалось, я целую вечность туда добиралась. Сразу Алешу нашла.
Возле школы все метались в панике и страхе, из здания выносили раненых детей. Увиденная тогда картина впечаталась в память, но ее не передать словами. Кромешный ужас.
Сын учился в 7 «Б», ему было 13. Именно у этих ребят погибла классная руководительница — Эльвира Николаевна Игнатьева, она вела английский язык. Ее стрелок застрелил в коридоре.
Класс во время первого урока был на первом этаже, но это высокий первый этаж, внизу подвал, поэтому он по высоте как второй идет. На глазах моего сына убили учительницу младших классов Венеру Айзатову — прямо около двери его класса. Он увидел, как она падала. Другие детки, которые сидели напротив двери в класс, видели стрелка. Естественно, сразу дверь попытались закрыть, учительница ее держала.
Единственное, что спасло наших детей — на одном окне была сломана решетка. Они все прыгали из окна на бетонку, все поранились. И мой сын прыгал с учительницей математики самый последний.
В тот момент, когда они стояли на подоконнике, раздался взрыв. Стрелок между двумя классами заложил бомбу и привел ее в действие. Сына взрывной волной вытолкнуло из окна.
Он почувствовал, будто его в спину что-то сильно толкнуло, и полетел из окна. Уже в прыжке, можно так сказать, толчок вот этот почувствовал. Как будто толкнули его сильно. Учительница обе ноги сломала.
Сын после этих событий стал как замороженный. Отошел только через два-три месяца и стал более подробно рассказывать. От взрывной волны и прыжка у него были перебиты ноги. Когда стекла полетели, несколько кусков в тело вонзились.
Прыгали ребята во двор, это сторона, противоположная фасаду. Все спрыгнули и услышали выстрелы. Побежали.
Стрелок снова начал стрелять — по бегущим детям. В это время была физкультура у другого класса, ученики были во дворе и тоже все бежали. А он по ним стрелял.
Они пробежали через все поле до забора. Их приютили в соседнем доме, я ему звоню, спрашиваю: «Сынок, ты в какой стороне?» Он мне пытается объяснить, но я слышу только шум, гул, сирены, плач детей. Алеша сказал, что в сторону «Магнита» идет, а мне слышится «в сторону “Макдоналдса”». И я побежала его искать на другой конец школы, как раз видела, как оттуда раненых выносят. Потом нашла учительницу, она говорит: «Он в доме». Я туда бегу, его там уже нет, связь обрывалась постоянно. И тут звонит муж: «Я его нашел!»
Муж в это утро ездил в церковь, Родительский день же был. Он ставил свечи и за упокой близких, и за здравие. И одна свеча, как раз за здравие, никак не желала гореть, только с третьего раза зажглась. А ведь обычно свечи в церкви сразу загораются. А эта тухнет и тухнет, как будто не дает кто-то ее зажечь.
В это время как раз я ему позвонила, сказала бежать в сторону школы. Он позже рассказывал, что тоже не понял, как его ноги до школы донесли.
Когда мы все втроем соединились, облегчения я не почувствовала, слезы лились и лились. Сразу проверила — руки-ноги на месте и хорошо. Но он весь в крови был, ран осколочных было полно, и колени полностью перебитые, ободранные. Мы чуть-чуть постояли и под руки повели его в травмпункт, это недалеко. Не на скорой, потому что на ней как раз в это время увозили завхоза, которому голову снесло, и детей с более сложными травмами.
В травмпункте убедились, что у сына ноги не сломаны, а осколочные стекла не заметили. Они в основном в спину воткнулись. Сын жаловался на ноги, поэтому проверяли ноги. После нас была большая очередь, другие дети ждали врачебной помощи, поэтому мы пошли домой. Раздевать начали, жакет, рубашку снимаем, и стекла посыпались. Мы осколки из него сами вытаскивали, а в травмпункт ходили на обработку.
Весь этот год был тяжелый, мы все до сих пор не отошли. Немного полегчало в лагере, он у нас лагеря любит. От школы их возили в лагерь под Анапой, это было бесплатно. Вторую путевку сами купили — в санаторный лагерь в Васильево, это в Татарстане.
После лагеря одноклассники стали больше общаться, сильнее сплотились. В другую школу сын не захотел переходить. И психологи советовали школу не менять. Все же подростковый период, дети из другой школы могут не понять, что пережили наши. Поэтому все было сделано для того, чтобы они больше объединились, и сейчас они дружно друг за друга стоят.
В школе убрали все следы от обстрелов, зрительно ничего не напоминает о трагедии. Охрану усилили, в школу просто так даже родители не могут попасть, все по электронным замкам.
Но и раньше наша школа была относительно безопасна по сравнению с другими, у нас везде тревожные кнопки были, и входная группа была закрыта.
Если бы стрелок проник в другую школу, жертв было бы намного больше. Я считаю, что наш бывший директор Амина Валеева сделала все, что могла. Она мне очень нравилась как директор. Она держала всех в ежовых рукавицах и в то же время к детям относилась тепло и уважительно. У меня к ней претензий нет.
Сейчас в школе новый директор. Амина Валеева до сих пор под следствием.
Сын замкнулся в себе и только в конце октября стал приходить в себя, что-то рассказывать. На каждый громкий звук реагировал эмоционально. Первое время спал со светильником. Только в марте перестал кричать во сне. На годовщину собирается на кладбище к учительнице ехать, он любил ее.
Я относительно отошла только в декабре, мне долгое время было очень тяжело разговаривать на эти темы. К психологам, психотерапевтам обращались мы оба. У меня больше паника по каждому поводу была: если на связь ребенок хоть один день не выходит из лагеря, доходило до панических атак.
После стрельбы я каждый выходной стала ходить в церковь на службу. Усилилась потребность общаться с Богом. Еще я ощутила хрупкость человеческой жизни, то, что она может закончиться в любой момент. Поэтому мы теперь стараемся жить одним днем, радуемся, больше ценим семейное общение.
Мечтаю я теперь только об одном — жить спокойно, чтобы не было войны, смертей, болезней.
Фото: Сергей Щедрин
