Портал «Правмир» начинает серию публикаций о проблеме веры и верующего человека в большом городе. Мегаполис накладывает колоссальный отпечаток на жизнь человека — распорядок дня, контакты, взаимоотношения с другими людьми и религиозную жизнь. О вере в в большом городе главному редактору сайта рассказывает заместитель председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата протоиерей Николай Балашов.
Добротолюбие мегаполиса
— Отец Николай, как меняет мегаполис человека, как влияет на отношения с другими людьми?
— В современном мегаполисе сфера межличностных отношений все больше сужается, люди, живя «впритирку», внутренне отдаляются друг от друга.
То, что между жителями большого города не существует таких же непосредственных отношений, как в деревне или в небольшом городке, — это не их вина. Человек просто не может выживать в условиях мегаполиса, вступая в межличностные отношения со всеми, кто встречается на его пути (как, например, кассир сберкассы с посетителями, которые приносят ему заполненные квитанции).
Эти изменения во взаимоотношениях с людьми должны стать предметом серьезного богословского и пастырского осмысления.
Просто призывать жителя мегаполиса, чтобы он оставался простым, сердечным и всем говорил «здравствуйте»? Это неблагодарная и бессмысленная задача. Выживание в условиях нашей пустыни требует других подходов и духовных навыков. От этого нельзя просто отмахнуться. Это феномен человека в глобализирующемся мире, во все более и более механических отношениях. Он требует внимательного, сострадательного и вдумчивого пастырского анализа. И я не уверен, что мы далеко на этом пути продвинулись.
— Меняются ли прихожане? Отличатся ли горожане от сельчан?
У меня был период, когда я десять лет отсутствовал в Москве. Когда вернулся, то увидел, что в храмах совершенно другие люди.
Никогда в советское время в храмах не было такого количества… как бы лучше сказать… в социальном смысле обычных людей. Были либо пожилые, у которых в силу каких-либо причин появлялся простор для участия в жизни прихода, религиозной активности, либо в чем-то героические, отчасти — акцентированные личности и даже порой не совсем здоровые. В какой-то книжке я читал, как один священник говорит другому: «Я тебе завидую, у тебя столько молодежи». А другой отвечает: «А чего ты завидуешь? Это же все душевнобольные».
А сейчас появилось много обычных парней, девушек и людей среднего возраста — такой же срез общества, как на улице. И оказалось, что у некоторых из них — вполне содержательная духовная жизнь. Это было для меня интересным открытием. Потому что при советской власти постоянные посетители храма были люди не от мира сего, у них была определенная печать неотмирности. Непонятно было порой, как на фоне всей этой свинцовой реальности они выживали. Может быть, это самая светлая сторона советской эпохи.
В советское время можно было встретить крайне мало людей, которые были активно вовлечены в жизнь прихода и вместе с тем — в какую-то внешнюю жизнь. Как правило, внешне эти люди были маргиналами. А тут появилась другая порода людей, которые, судя по всему, вполне нормально живут в окружающем обществе, и вместе с тем у них содержательная духовная жизнь. Я редко задаю во время исповеди вопросы, тем более прямо не относящиеся к делу. Но иногда все же спрашивал интересного для меня человека: а чем вы занимаетесь? Большинство ответов, которые я получал, для меня оказались неожиданными — банковский служащий, менеджер коммерческой фирмы и так далее.
По тому, что я слышал о внутренней жизни этих людей, у меня складывалось впечатление, что они должны бы искать себе работу, связанную с максимальной отдачей, со служением людям. И я иногда робко спрашивал: а вам в банке не скучно? — Недоуменный взгляд и ответ: нормальная работа, платят хорошо. Порой мне начинало казаться, что я попал в какую-то совсем другую эпоху, для которой чересчур устарел. В советское время многие страдали от внешней невозможности строить профессиональную жизнь, жизнь в обществе в согласии со своими христианскими убеждениями. Общество было безбожное, всякое внешнее проявление религиозной мотивации было невозможно. Только немногим гигантам удавалось жить не маргинально, а в гуще событий, и при этом не согрешать против своей веры. Это было очень трудно.
Сейчас внешнего подвига никакого в этом нет. Не нужно скрываться, можно дышать полной грудью. И для тех, у кого столько всего застоялось в минувшие времена, это счастье. Но в то же время появилось достаточно много христиан, у которых, похоже, в религиозной жизни совсем не присутствует идея того, что их работа должна быть служением.
Опасности для общины в мегаполисе
— Колоссальная информационная и личностная перегрузка… Люди, которые работают в тех местах, где идет постоянное общение, получают коммуникативный перегруз. И мирянин, и священник в современных условиях подвержены максимальному информационному и коммуникативному перегрузу.
— Это правда. Причем, у священников в мегаполисе часто и легко возникают искушения, которых, пожалуй, нет у их собратьев, проходящих свое служение в сельской местности, или где-нибудь за границей, где совсем немногочисленная паства. Нет необходимости беречь каждого прихожанина: если человек обидится и уйдет, беды как будто и незаметно, потому что придут другие. Если что-то не сложилось в контакте прихожанина со священником, то человек пойдет к другому батюшке. В Москве их сотни. Легко найдет себе такого, кто ему подойдет больше. Прихожан здесь всегда намного больше того количества, которому священник реально может себя отдать.
Священника как пастыря это подрывает изнутри.
— Это преодолимо?
— Для этого нужно оказаться в совсем других условиях, когда у тебя овечки все сосчитаны. Из общения с собратьями я хорошо знаю опыт наших пастырей за границей, где непонимание, возникшее между настоятелем прихода и его духовным чадом, может привести к трагическим последствиям для священника. Утрата, например, церковного старосты может быть практически невосполнима для дальнейшего бесперебойного существования приходской общины.
В этом плане священники в больших городах — люди, может быть, несколько избалованные жизнью. И, наверное, из-за этого часто проявляют недостаток внимания к людям.
— С другой стороны, из маленьких городов приходят письма, что священник сказал что-то грубое, а храм на весь город один, уйти некуда.
— Да, возможность выбрать храм по душе — одно из удобств современной цивилизации. Возникает своего рода рынок религиозных услуг: в Москве есть огромное количество самых разнообразных приходов и храмов, можно провести «кастинг» и выбрать подходящего духовного отца.
Это удобно. Вполне соответствует стандартам общества потребления.
Клубы по интересам
Но превращение церковной общины в клуб по интересам, в клуб единомышленников, где собираются люди с одинаковыми вкусами, на мой взгляд, таит в себе определенную опасность. Вселенское измерение Церкви уплывает из такой общины. Ведь каждое евхаристическое собрание — это место, где присутствует церковная полнота. Не ослабляется ли это присутствие, если это община людей, подобранных по какому-то признаку?
Я за то, чтобы все приходы большого города были максимально разными и непохожими друг на друга. Но вместе с тем у меня есть острое чувство угрозы, которая присутствует в клубно-приходской ментальности.
— Такие приходы быстро становятся группировками, начинается деление на «Артемьевцев», «Воробьевцев», «Смирновцев» и «Кочетковцев»…
— Я думаю, что наши дальнейшие успехи церковного возрождения будут во многом зависеть от того, сможем ли мы найти правильный баланс многообразия и единства. Сможем ли сохранять чувство вселенского характера Церкви, ее единства, при этом развивать самые разные формы осуществления церковной жизни.
У меня не возникало никакого внутреннего протеста против, например, детских литургий, я в одном провинциальном соборном храме служил их с огромной радостью. Потому что было понятно, зачем это нужно. Дети не могут сколько-нибудь собранно выстоять в огромном пространстве два часа или больше, а потом идти на занятия в воскресной школе. А при литургии продолжительностью в один час и с их активным участием — всё получается иначе. Это не похоже на какое-то искусственное явление. Точно так же не вызывает никакого сомнения или протеста, когда христиане объединены в особую общину, потому что заняты каким-то особым и общим для них служением, делом. Совсем другое, когда мы видим попытку формирования наиболее комфортной среды для обитания православного христианина данного «профиля» и получения наиболее адекватного комплекса религиозных услуг.
Церковь — это собрание людей, призванных Богом. Местная церковь — Римская, Эфесская, Коринфская, Новогиреевская — это те, которые собрались вместе в день Господень потому что они тут живут, и Бог их позвал. «Выборка» определяется общей верой и общим местом жительства.
Теперь представим себе, что мы создали приход, членство в котором определялось бы — православной верой плюс партийной принадлежностью. А что? Здесь, например, молится Григорий Явлинский и члены партии «Яблоко». У входа — эмблема, приходской совет состоит из единомышленников, так же им легче будет. А в другом храме — православные члены КПРФ. Почему бы нет? Разве православный человек не имеет права быть членом политической партии и в соответствии с этим строить приходскую жизнь?
Но тут уж самый «малоцерковный» человек нутром чувствует: нет, ерунда какая то, так не бывает. Это не для церкви. Там всё по-другому. Партбилет остается дома.
И все же существуют храмы, в которых по какому-то еще признаку, кроме их веры, отобраны члены церковной общины. В этом есть что-то ущербное, опасное.
Конечно, существует обусловленная объективной реальностью разница в устроении приходской жизни в мегаполисе и в сельской местности. Фактор близкого проживания не может в городе иметь столь же важного значения. Расстояния мало что значат.
Но все же — насколько вкусовой элемент в выборе той или иной церковной общины совместим со вселенским характером Церкви? Насколько он вообще совместим с тем изначальным принципом, что на Евхаристию собираются люди самые разные?
Христианство — городская религия?
— Трудно христианину жить в Москве?
Я много лет живу и служу в Москве и всегда испытывал определенное чувство внутреннего психологического дискомфорта.
С одной стороны, стиль и ритм жизни в этом городе меня утомляет, создает какую-то перманентную перегрузку. Этот фон никогда не отпускает, не дает покоя и главное — очень затрудняет сосредоточенность. Разве так чувствуешь себя в дни отпуска, в одиночестве, в лесу, на озере, где всё создание поёт Творца? Там даже и не умеешь петь — а невольно подпоёшь.
Но вместе с тем, глядя из окна квартиры на абсолютно бесприродную урбанистическую реальность, проезжая по третьему транспортному кольцу над какими-то растущими марсианскими пейзажами, совсем не похожими на город, в котором я родился и вырос, я так часто чувствую острую любовь к этому городу. Здесь моя жизнь, здесь моя судьба. И здесь, рядом, жизни еще миллионов людей, которых я не знаю, но которые мне чем-то близки.
Раннее христианство было религией городской. Житель сельской местности и язычник — это в латинском языке одно и то же: paganus. Так начиналось христианство. Некоторые мудрые люди говорили, что таким будет и его последняя эпоха. В мегаполисе бывает легче найти для себя поддерживающее душу общение с другими учениками.
Я лично глубоко убежден: все то, что мы сейчас называем возрождением веры — это временное явление. При всей огромной значительности той очень вдохновляющей эпохи, в которую Господь судил нам жить. Но нам еще предстоит осознать, что мы являемся тающим меньшинством в этом мире. Мы будем биться до конца — за Святую Русь, за христианскую Европу, мы будем носителями их ценностей, что бы ни творилось вокруг. Но одновременно нам надо видеть и помнить: мы — малый остаток, мир идет совершенно другим путем. И нам его не остановить. «Сейчас уже позже, чем мы думаем», — говорил отец Серафим Роуз. Хотя он совсем не из моих любимых авторов, слова очень верные. Пути развития цивилизации будут все больше чуждыми нашей вере. И пусть нас не расслабляет приятная статистика: семьдесят-восемьдесят процентов россиян идентифицируют себя в культурном отношении как православные…
— Получается, все же более гармонична обстановка в селе?
— Я думаю, что не правы те, кто идеализирует сельский образ жизни и считает его более христианским, духовным, чем жизнь в мегаполисах. Для того, чья душа на всякое время и на всякий час благословляет Бога, всякое место — место владычествия Его. Так же, как Церковь пережила множество политических систем, она может с успехом существовать внутри самых разных цивилизационных моделей. Но вместе с тем легкий способ избежать межличностных проблем, который доступен для жителей мегаполиса, связан с тяжелыми соблазнами. Это соблазн отказа от духовного роста, происходящего в процессе преодоления проблем в отношениях с людьми.
Духовный рост
— А что такое духовный рост?
— Он реален тогда, когда участие в Таинствах, в молитве, личной и общественной, в погружении в слово Божие приводит верующего человека к другому стилю и качеству отношений его с окружающими людьми. Бродящая в нем закваска иного, вечного бытия постепенно переделывает в нем всё, включая то, как он работает, как ведет себя в транспорте — везде.
А если мы себя изолируем — не на время, для упражнения в посте и молитве, а привычно (и хорошо бы вообще навсегда, с вами-то как не согрешишь!) — мы можем вместо жизни в Боге найти всего лишь легкий способ уйти от проблем без их решения. Так происходит атрофия способности верующего человека воспринимать ближнего как образ Христа, который за ним стоит.
— Почему?
— Мы начинаем выбирать себе ближних. Ближний теперь — это не тот человек, которого жизнь поставила с тобой рядом, а тот, которого ты сознательно по вкусу своему выбрал себе.
Кто-то говорил, что сейчас такое время, когда выбирают не тех, кто живет рядом, а тех, кто находится далеко — например, в Мельбурне. Благодаря программе Skype это удобно, дешево, не занимает много времени. И так легко отключиться.
— Это неправильно?
— Это здорово, что можно благодаря интернету общаться с человеком, который живет далеко. Прекрасно, что отъезд друга на противоположную сторону земного шара совершенно не прерывает дружеского общения. Но то, что это создает искушение уйти от людей, которые рядом с тобой, — это большая духовная проблема в эпоху глобализации, в условиях мегаполиса, в которых мы с вами живем.
— Да. В виртуальном общении тоже присутствует соблазнительный элемент. Например, я сейчас онлайн, но как только мне этот процесс надоел, я ушел — и меня нет, закрыл ноутбук — и вроде нет обиженных тобой людей.
— Мир, в котором ты существуешь в интернете, — это в значительной степени тобою смоделированный мир, в котором присутствуют тобою выбранные люди, в который часто даже нет входа для людей, не авторизованных тобой.
Мир, в котором человек — демиург. Длительное пребывание в этой среде лишает человека социальных навыков, необходимых для того, чтобы жить в реальном мире, который создан не им.
Человек приходит на работу, где (во всяком случае, если он не начальник) вынужден проводить восемь часов в мире, который воспринимает в известной степени, как чужой и враждебный. Потому что мир здесь не смоделирован его волей, он состоит из выбранных не им людей. Один из способов бегства — поверхностное отношение к работе, а в качестве компенсации — усердное участие в каком-нибудь сообществе, где все свои.
— Осмыслен ли сегодня богословски опыт христианства в мегаполисе?
У нас есть Добротолюбие отцов-пустынников. Опыт святых людей, которые жили в радикально других условиях, всегда помогает, в нем всегда есть что-то поучительное для человека духовно зрелого и знающего, как он должен использовать этот опыт. А также для человека, который может использовать его как какую-то парадигму решения своих духовных проблем при полном осознании того, что сами проблемы очень отличаются от тех, с которыми боролись и которые побеждали святые, жившие в иной цивилизации или убегавшие в египетскую пустыню.
Но «Добротолюбие» или другие аскетические святоотеческие тексты мало что дают в этом отношении людям, которые еще не приобрели большого и выстраданного духовного опыта, дающего им возможность творчески воспринимать и транспонировать на свою ситуацию духовную мудрость отцов. «Добротолюбия мегаполиса» у нас нет. У нас недостаточно осмыслена тема пастырского служения в очень комфортных, а с другой стороны в очень травмирующих условиях жизни в большом городе.
— Возможно ли справиться с этим утомлением мегаполиса?
— Да, конечно. И в пастырской жизни — тоже. Наверно, у всякого грешного иерея иногда возникает искусительное желание, чтобы все эти «духовные чада», имже имя легион, которые даже на исповеди городят какую-то выдуманную несусветицу, оставили бы в покое хоть ненадолго. Ну, не хотят они взрослеть упорно, им подавай блаженное приснодетство. Сами к тому и приучали, скажем в скобках.
Но вдруг соприкасаешься с настоящим покаянием. И всю усталость как рукой сняло. Ее смывает без остатка чувство причастности к чуду, которое происходит в душе человека, в его освобождении от того, что его мучило. Он у тебя на глазах как бабочка выпорхнул из скукоженного кокона. Это такое счастье!