Христос в Евангелии предстает перед взором нашей души по-разному – это и странствующий Проповедник, и гневный Ревнитель о Славе Божией, изгоняющий бичом из Храма торгующих, и Целитель страдальцев, и, наконец, как Голгофский Страдалец и Воскресший Господь.
Порой от невнимательного, поверхностного чтения создается какая-то черствость, привычка к Евангельским историям, они перестают звучать и откликаться в сердце. «О да, это все понятно, это ясно, это мы пропустим, или, возможно, из благоговения прочитаем, скользя глазами по строкам», — говорим мы себе, и Евангельское слово не отзывается в нас. Бояться такого состояния призывал митрополит Сурожский Антоний.
…Евангельский рассказ (вернее, рассказы) о младенцах привычен нам – как часто именно им родители оправдывают шумную беготню своих чад по храму во время самых благоговейных моментов Литургии. Правы они или нет – вопрос, который мы сейчас не будем обсуждать. Мы вглядимся в эту Евангельскую историю, чтобы узреть Лик Христа Спасителя.
Итак – «Приносили к Нему и младенцев, чтобы Он прикоснулся к ним; ученики же, видя то, возбраняли им» (Лк.18,15).
Очень странное, на наш взгляд, поведение учеников. Неужели так злы, черствы апостолы? Причем все до одного – никто не возвышает голос против такого поступка своих друзей (как сделал Фома, сказав: «пойдем и мы умрем с Ним», когда Иисус Христос отправляется в Иудею к умершему Лазарю). Неужели они до такой степени не любили детей?
Очевидно, что не так. Однако в той культуре, в которой они выросли, ребенок занимал совершенно иное место. Авторитетные учителя Закона говорили:
«Пуст (слово с крайне выраженным негативным смыслом) тот мужчина, который спит по утрам, пьет вино в обед и разговаривает с детьми».
Представления о ребенке в Палестине на рубеже двух эр были не схожи с представлениями нашего времени. Зачастую для современного читателя Нового Завета ребенок становится примером кротости, незлобивости, незлопамятности, однако для человека того времени ребенок прежде всего был символом социального бесправия. Совершеннолетие наступало очень поздно – в 30 лет, только с этого времени мужчина мог читать Писание вслух в синагоге.
Говорить с ребенком, даже с собственным сыном, было чем-то неприличным, что вызывало брезгливость окружающих. Толкователям приходилось даже умерять презрительное отношение к детям, бытовавшее в обществе, мотивируя необходимость проявления к ним заповеданной пророками «хешед» — милости.
Но Сын Божий и Сын Человеческий взрывает общепринятые представления, совершая жест, подобно древним пророкам, которые не только словом, но и символическими действиями открывали волю Бога. Он ставит дитя «посреди» (Мф.18:1-3) — посреди собрания взрослых мужчин, имевших право читать Тору в собрании верующих, посреди окружающих Его двенадцати учеников, изображающих собою Израиль.
"Христос принимает детей". Автор картины: Себастьян Бурдон
Показательно, что пример ребенка – социально бесправного существа – как образца для последователей Иисуса приводится у Матфея в ответ на вопрос учеников о старшинстве (Мф. 18:1), а у Марка – прямо в ответ на спор учеников по дороге в Капернаум, о том, «кто больше» (Мк.9:33-34). При этом Иисус предваряет жест «поставления» ребенка в середину знаменитыми словами: «кто хочет быть первым, будь из всех последним и всем слугою» (Мк. 9:35, а также Лк 9:46-48).
Положение ребенка настолько низкое и бесправное, что оно может служить примером крайнего уничижения. В античном мире, вне Израиля, положение ребенка было немногим лучше. Совершенно искренне взрослый, знатный римлянин, блж. Августин восклицает: «Кто не ужаснулся бы при мысли о необходимости повторить свое детство и не предпочел бы лучше умереть?» (О граде Божием. XXI. 14)
Итак, Иисус Христос ставит дитя посреди учеников. Примером для апостолов служит именно социальное бесправие, как идеал «старшинства», и это один из характерных для речи Иисуса парадоксов. Происходит разрушение привычных стереотипов, в корне меняются жизненные ценности, и на это указывает глагол, употребленный в Мф.18:3: «если не обратитесь» (от греческого глагола «strepho» — «поворачивать, опрокидывать, переворачивать»). «Господь отвергает самую постановку вопроса о старшинстве и земной власти (…) устанавливал лишь одну власть и старшинство — смирение, при котором умолкают самые мысли о власти и праве», — считал известный отечественный богослов, деятель Русского зарубежья, протоиерей Сергий Булгаков.
В Ветхом Завете мы видим множество упоминаний о Боге Израиля, Являющемся посреди верных, например:
«Бог посреди его; он не поколеблется: Бог поможет ему с раннего утра» (Пс. 45:6).
«И узнаете, что Я посреди Израиля, и Я — Господь Бог ваш, и нет другого, и Мой народ не посрамится во веки» (Иоил. 2:27).
«Ты, Господи, посреди нас, и Твое имя наречено над нами; не оставляй нас» (Иер. 14:9).
Как же явится Бог? Тема «дня Господня» занимала умы не только древних пророков, но и всех верующих людей, современников Иисуса Христа. Мессия Израиля должен быть силен и славен – и тогда в Нем, славном и сильном, явится Бог посреди Израиля.
Но Христос считает иначе. Притчами-действиями в духе ветхозаветных пророков Он говорит о необходимости переворота человеческих представлений в отношении к Богу.
Символически Он изображает Свою тайну, пребывание Бога посреди Израиля. Не только дитя ставит Он посреди – но и больных, затем исцеляемых Им людей. Так, в немощи человеческой, среди отверженных – а больные считались отверженными Богом из-за своих грехов – является Сам Бог, прощающий грехи и касающийся каждого отверженного из людей.
И, наконец, Христос говорит на Тайной вечери: «Я посреде вас, как служащий» (Лк.22,27).
Сбывается пророческое видение Исайи (Ис. 53:2): «А мы ни во что ставили Его – не было в Нем ни вида, ни добрОты» — ни красоты, не величия. Кто узнал бы в Этом Человеке, выведенным после бичевания Пилатом, в Иисусе под тяжестью Креста и Иисусе на Кресте – явление Бога Моисеевой купины?
Но именно так действовал Бог, о Котором воскликнул пророк-псалмопевец: «Боже, Царь мой от века, устрояющий спасение посреди земли!» (Пс. 73:12)
«Подумаем о солидарности Христовой… как далеко она идет? Кого обнимает? Кого охватывает?» — спрашивал современный миссионер, богослов и врач Антоний, митрополит Сурожский. Она обнимала – подобно тому, как Иисус обнял дитя — всех социально ничтожных – как детей, так и рабов, вплоть до смерти вне города, «вне стана», до отторжения от «земли живых», прОклятой, делающим навек нечистой смерти – с точки зрения соплеменников, и позорной смерти уголовника – с точки зрения оккупантов…
Но настал новый день – первый и восьмой, когда Господь Иисус Христос, вопреки всякой безысходности, явился посреди скорбящих о Его смерти апостолов, как Бог истинный, Бог Живой и Крепкий.
«В тот же первый день недели вечером, когда двери дома, где собирались ученики Его, были заперты из опасения от Иудеев, пришел Иисус, и стал посреди, и говорит им: мир вам!» (Ин. 20:19)
И тайна схождения Бога, смиренно стоящего посреди людей, преломилась в судьбах детей, живших после Рождества и Воскресения.
По точному слову Анатолия Жураковского, «христианство … окрасило своим цветом всю глубину исторического потока». Приход христианства как государственной религии практически сразу сказался на положении детей в обществе. Инфантицид стали считать преступлением при императоре Константине, в 318 г., а к человекоубийству он был приравнен в 374 г. Право полновластно распоряжаться жизнью и смертью детей было отобрано у отцов в конце IV в. н. э., около 390 г. Закваска христианского учения начала поднимать тесто европейской культуры, и теперь мы можем с ужасом и недоверием читать об отношении к ребенку 2000 лет назад.