Что неотвратимо произойдёт с праведником в нашем испорченном и глупом мире? Что будет и с праведником, и с миром дальше? Размышляет Ольга Джарман.
«С малых лет у них на ногах и на шее оковы, так что людям не двинуться с места, и видят они только то, что у них прямо перед глазами, ибо повернуть голову они не могут из-за этих оков. Люди обращены спиной к свету, исходящему от огня, который горит далеко в вышине, а между огнем и узниками проходит верхняя дорога, огражденная невысокой стеной вроде той ширмы, за которой фокусники помещают своих помощников, когда поверх ширмы показывают кукол».
Нет, это не ужасы средневековых тюрем и тюрем современных. Это — начало ключевого мифа, с помощью которого Платон объясняет наш мир. Тени и эхо — вот все, чем питаются чувства заключенных пожизненно. В тюрьме этой они, прикованные к стенам узники, раздают друг другу награду и почести — кто лучше слышит, кто лучше видит. Страшная игра. Они борются за звания, титулы, почести — с оковами на ногах и шее, никогда не видя солнечного света, вечно погруженные в сумрак.
«— Странный ты рисуешь образ и странных узников!
— Подобных нам» (Платон. Государство).
Но один из этих узников знает по опыту, что есть свет, что есть солнце, что есть небо и звезды — и как же ему жаль этих своих товарищей, что угадывают тени на стенах пещеры и получают за это друг от друга премии! Он возвращается к ним, чтобы поделиться радостью, позвать наружу, к свету и солнцу, делясь радостью.
Милый друг, иль ты не видишь,
Что все видимое нами —
Только отблеск, только тени
От незримого очами?
Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий —
Только отклик искаженный
Торжествующих созвучий?
(Владимир Соловьев)
Узники не верят. Узникам страшно без оков и больно от света.
«Пойди со мной. Поначалу будет больно. Истина причиняет боль всему, что призрачно. Но потом у тебя окрепнут ноги. Идем!» — так, мифом-притчей, описывает современный мыслитель и богослов Клайв Стейплз Льюис этот призыв Того, Кто видел Свет Отца и Сам есть Свет Отчий.
Он протягивает к ним руки и говорит — друзья, пойдемте отсюда!
Но пессимистичен Платон — древний мудрец, иконописные изображения которого не напрасно украшали притворы византийских храмов: «А если бы ему снова пришлось состязаться с этими вечными узниками, разбирая значение тех теней? Пока его зрение не притупится и глаза не привыкнут — а на это потребовалось бы немалое время, — разве не казался бы он смешон? О нем стали бы говорить, что из своего восхождения он вернулся с испорченным зрением, а значит, не стоит даже и пытаться идти ввысь».
Христос пришел к Своим, и Свои не приняли Его. В последние часы Его жизни с ним играли в жестокую солдатскую игру — «угадай, кто тебя ударил сейчас!» Глаза Его были залиты потокам крови от ран тернового венца — твердого, как сталь, а все тело — изранено страшными ударами бича.
…Когда Пилат был еще школьником, его учитель-раб, грек, несомненно, разбирал с ним диалоги Платона — отец Понтия знал, что мальчику предстоит серьезная политическая карьера, он должен быть хорошо образован.
«А кто принялся бы освобождать узников, чтобы повести их ввысь, того разве они не убили бы, попадись он им в руки?
— Непременно убили бы».
Повести их ввысь… Не вырвалось ли у философа-эллина пророчество? Ведь не случайно и Платона, и его учителя, погибшего в темнице за истину Сократа, называли «христианами до Христа».
Непременно убили бы.
Льюис, устами которого в «Хрониках Нарнии» профессор порицает современные школы за то, что в них ученикам не рассказывают о Платоне и его идеях, пишет: «Платон в „Государстве“ рассуждает о том, что добродетель ценят за ее ощутимые плоды — почести, хвалу, славу, — но, чтобы увидеть ее, как она есть, надо обнажить ее, очистить от них. И просит представить, что с совершенным праведником обращаются, как с чудовищным злодеем. Его связывают, бичуют, прибивают к столбу (персидский вариант распятия). Читатель-христианин протирает глаза чуть ли не в ужасе. Что же это? Платон… говорил о судьбе праведности в злом и неумном мире, то есть именно о том, что полнее всего выразилось в Страстях Господних.
Если слова эти обязаны, в той или иной мере, смерти (я даже сказал бы — „мученичеству“) его учителя, это ничего не меняет. По одной и той же причине несовершенная, хотя и очень высокая праведность Сократа привела его к легкой смерти, а совершенная праведность Христа — к распятию: потому что праведность — это праведность, а падший мир — это падший мир. Вдумываясь в сущность праведности и мира, Платон подошел так близко к истине не потому, что был удачлив, а потому, что он был мудр» (Размышления о псалмах).
Вот Он, перед нами — Свет от Света, — или, что есть, по сути, то же самое, Совершенный Праведник. Он добровольно разделяет наше заключение в темнице, нашу ограниченность берет на себя Тот, который настолько свободен, что это не выразимо никаким человеческим словом. Он, взирающий на пламень Серафимов так, как мы смотрим на догорающие угли, и взирающий Лицом к Лицу на невероятную, невозможную, Отца Своего, Который отдал Ему всё — славу, от которой Серафимы закрывают свои огненные лики — Он, Христос Бог, оставляет всё это, ибо не может забыть Своих друзей.
Каких друзей? — удивляются «животныя шестокрылатыя Серафимы»
Как — каких? Тех, в пещере! Милых друзей Моих. «Разве вы не понимаете? Я имел двух друзей на земле: Адама и Еву. И я пришел к ним и не нашел их на земле, которую Я дал им. И, любя их, Я спустился туда, где они, — в тьму и ужас и безнадежность смерти» (прот. Александр Шмеман).
…
Как-то с моим старшим другом и христианином, канадским религиоведом, мы разговорились о том, что означает образ Христа в современной иконографической трактовке Роберта Ленца.
Мой друг сказал мне, что он видит Христа словно двояко — Он и Узник концлагеря, сокамерник сотен тысяч заключенных. Но, с другой стороны, не глядит ли Он, Бывший Сокамерник, с другой стороны колючей проволоки? Не совершил ли Он побег — единственный удачный дерзкий побег из всех, попытки к которым делались в этом лагере смерти? И не зовет ли с собой на свободу друзей Своих, которых Он не забыл, не оставил Свою свободу для Себя одного?
«И Он положил на меня десницу Свою и сказал мне: не бойся; Я есмь Первый и Последний, и живый; и был мертв, и се, жив во веки веков, аминь» (Откр. 1:17–18).