Покаяние – когда тебя окликают, а ты оборачиваешься
О покаянии сказано очень много, и это неслучайно! Хотя у Иоанна Лествичника это некая ступень, но совершенно понятно, что покаяние – это и начало, и конец, и всё. Это, собственно, и есть содержание духовной жизни. Покаяние не является чем-то законченным, что мы можем пережить на определенном этапе, а потом нам это не нужно. Это то состояние, в котором человек должен находиться на протяжении всего своего пути. В каком-то смысле мы можем сказать, что покаяние – это синоним духовной жизни вообще.
А теперь давайте подумаем, что стоит за этим словом. По-гречески покаяние – «метанойя», что означает «перемена ума». Что значит перемена ума? Это когда мы начинаем смотреть на себя, на то, что нас окружает, иначе. Но эта перемена совершенно определенная: в результате нее в центре нашей жизни появляется Бог.
Более того, когда мы слышим слово «метанойя» и его перевод с греческого, мы понимаем, что речь идет о чем-то интеллектуальном, о том, что происходит в нашем сознании.
Для Библии не очень характерны были такие интеллектуальные смыслы: язык библейский – более практический, он связан с обычной жизнью. Так вот, на древнееврейском слово «покаяние» буквально означает «поворот». Даже не просто поворот – это когда тебя окликают, а ты оборачиваешься. Поворот к призывающему и есть покаяние.
Я думаю, что в контексте уже Нового Завета это для нас становится совершенно понятно: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал». Церковь (ἐκκλησία) – это собрание кого? Собрание тех, кого призывает Христос, собрание тех, кого Он окликнул, и кто откликнулся на этот Его призыв и собрался вокруг Него – вот что такое Церковь!..
Протоиерей Вячеслав Перевезенцев
Плач о грехах – это когда хочется ввысь, а они не пускают
Я всегда задумывался, почему в первую неделю Великого поста, в неделю Торжества Православия, читается за Литургией евангельский отрывок «Призвание апостолов». Это I глава евангелиста Иоанна Богослова – призвание апостолов Андрея, Петра, Нафанаила. Помните, там беседа с Нафанаилом, где Христос говорит: «Я видел тебя под смоковницей»? В конце Спаситель говорит Нафанаилу: «Вы увидите небо отверстым и ангелов Божиих, сходящих и восходящих к Сыну Человеческому».
Вы увидите небо отверстое… Почему этот отрывок? Если мы обратимся к исторической литургике, то поймем, что все Евангельские воскресные чтения Великого поста связаны с катехизацией. Потому что Великий пост в ранней Церкви был временем подготовки ко крещению, которое совершалось на Пасху. Но это первое Великопостное Евангелие! А сам Великий пост – образ всей нашей духовной жизни. Если мы говорим о цели, то цель – это и есть поклониться Кресту и прославить Его воскресение, умереть и воскреснуть!
И с чего начинается Первая седмица Поста? Мы читаем Великий покаянный канон, «откуду начну плакати окаянного моего жития деяний» – мы в покаянии.
А Евангелие ничего не говорит про покаяние, ничего не говорит о наших грехах… О чем оно говорит? Оно говорит, что нас зовет Бог. Оно говорит о том, что небо становится отверстым.
Для меня образ отверстого неба – это образ православия. Торжество православия – в чем оно? Именно в том, что небо отверсто – вот в чем торжество, хотя исторически мы знаем, что этот праздник был связан совсем с другими событиями.
Можете представить себе: человек живет, как тот ежик в тумане – туман, ничего не видно, куда там идти, непонятно, но он к этой жизни привык. Вдруг облака раздвигаются, появляется небо голубое, высокое, яркое, и свет с него падает: человек из этого тумана поднимает глаза к небу – это и есть покаяние! А дальше что? А дальше он начинает видеть себя в свете, в новом свете.
Когда он жил в этом тумане, он ничего и не видел, потому что все серое, он сам – серый, и вокруг все серое, все привычно. И что тут делать? Все нормально! И вдруг небо открылось, и этот «ежик» понимает, что ему надо на самом деле, понимает, что он здесь не навсегда, ему нужно туда, ему хочется туда, к этому небу. Но он теперь видит себя в этом свете и понимает, что таким, какой он есть, он туда не попадет… Не попадет! Он весь грязный, серый, тяжелый – ему нужно меняться, становиться другим!
Это очень важно, мне кажется: мы только тогда по-настоящему захотим меняться, становиться другими, бороться со своими грехами – не оттого, что нам сказали: «Ах ты такой, пятый и десятый» (мы это сами знаем), а оттого, что увидели себя в этом свете, и нам стало противно. Плач о грехах – это что? Это когда хочется туда, ввысь, а грехи не пускают. Поэтому охота от них отрястись.
Как человек, альпинист какой-нибудь, так мечтал о горах, но набрал лишний вес – и все, горы ему недоступны. Или балерина, может быть, поправилась, а для нее вся жизнь – это танец! И что она будет делать? Она сядет на диету не потому, что ей какая-то тетя сказала: «Как нехорошо!», а потому, что на сцену хочется – быть легкой, воздушной! А для этого нужно с собой что-то сделать, себя к этой сцене подготовить. Так и человеку хочется – к небу. Тогда становится понятно, зачем нужен Пост и покаяние.
Фото: patriarchia.ru
Раскаяние – поворот на себя, а покаяние – к Богу
Еще очень важная вещь: иногда люди путают раскаяние и покаяние. Раскаяние – это сожаление о содеянном, печаль о содеянном. Но раскаяние – лишь часть покаяния. Покаяние не сводится к раскаянию! Иуда, например, раскаивался – так сказано в Евангелии: раскаялся Иуда, бросил сребреники в храме и пошел, удавился – он все понял, он сожалел о том, что сделал, предал Невиновного… Но неба он не видел, понимаете? А жить таким, какой он был, ему было невозможно, и он удавился.
Раскаяние – это обращение к себе, поворот на себя. А покаяние – это обращение от себя к этому свету, к Богу.
Петр согрешил не меньше Иуды, и он плакал горько, когда услышал возглас петуха, но у него был этот опыт, он жил надеждой и верой. Ему хотелось только одного: еще раз встретиться со Христом и получить прощение. И он его получил… Раскаяние можно увидеть, когда человек приходит на исповедь и говорит, предположим:
– Я ворую. Да, я каюсь в этом.
– Ну, значит, ты больше не будешь?
– Как?! Я по-другому не могу! Тогда мне придется уходить с этой работы.
Или, к примеру, человек может сказать:
– Я не могу простить.
– А ты хочешь простить?
– Нет, не хочу.
– Тогда иди и проси у Бога, чтобы у тебя это желание возникло.
Но когда человек говорит: «Я хочу простить, не могу, но я очень хочу простить!», тогда мы молимся, этот грех прощается, и человек сделал первый шаг, хотя он может и не ощутить мгновенно в сердце мира к своему обидчику. Но он хочет эту занозу из себя вытащить! Это уже покаяние. А если человек не хочет простить, но приносит это непрощение на исповедь, потому что в книжках написано, что нельзя обижаться – ничего не получится. Бог может все, кроме одного – не может спасти человека без его желания на то и его труда.
Самоукорение: исправиться или получить удовольствие?
Я думаю, что здесь опять важен контекст. Во-первых, самоукорение может на деле быть просто каким-то неврозом, болезнью. Есть такие мазохисты, которые постоянно, болезненно недовольны собой и всем в себе. Это болезненное такое состояние.
Но то, о чем говорится у святых отцов и у Иоанна Лествичника, немножко про другое. Это как раз то, о чем мы сказали: когда у человека есть цель, то ради достижения этой цели он будет стремиться освобождаться от того, что мешает двигаться к ней. Ну если человек идет в гору, ему неудобно тащить с собой рояль! А если он без рояля никак не может, он будет, конечно, себя укорять: «Как же так: я альпинист, и не могу расстаться с роялем» или «Без пива не могу». Он укоряет себя в том, что на самом деле тянет его вниз – это есть у каждого человека, кто занимался любым творческим делом. Что-то мешает – вот человек себя укоряет, над этим работает. А духовная жизнь – это тоже творчество.
Причем нет смысла говорить, что это плохо, и оставлять это так. Всегда важна цель: ради чего я себя укоряю? Может быть, я испытываю от этого некоторую сладость – ведь никто не будет постоянно заниматься тем, что вызывает неудовольствие. Человек делает то, от чего испытывает какое-то удовольствие! Поэтому если цель – не исправиться, а получить удовольствие, куда она ведет?.. А если нужно измениться, чтобы дойти до цели, то, конечно, человек должен совлечься, как говорят святые отцы, ветхого человека – и, конечно, ты будешь себя укорять, если этого не происходит.
Смерть – главный экзамен в жизни каждого человека
В нашем мире не принято говорить о смерти и даже думать о ней не принято: считается, что эти разговоры как бы отвлекают от чего-то более важного, серьезного, насущного. Многим людям нецерковным кажется, что о ней нечего говорить, поскольку нас очень долго приучали к тому, что после смерти ничего нет. Вот жил человек, умер, и всё, и остается после него в лучшем случае память среди тех, кто его знал, кто его любил, кому он был дорог. Как долго будет эта память, мы не знаем…
Мы знаем, что все не так! Что после смерти ничего не кончается. Человек весь не умирает. Память о смерти делала жизнь тех людей, которые хранили эту память, не более суровой, мрачной, скованной, чем наша жизнь. Она делала их жизнь более серьезной, глубокой и ответственной, потому что они знали то, о чем мы с легкостью забываем или просто знать не хотим – они знали, что за все в этой жизни каждому из нас непременно нужно будет принести ответ.
И смерть – это своего рода экзамен, самый главный в жизни каждого человека. Экзамен, который все мы будем сдавать, как бы мы к этому ни относились, это неизбежно. Именно поэтому смерть так серьезна, значительна, порой страшна, потому что это экзамен!
Если мы помним о смерти, то на самом деле мы научаемся ценить время, и время нашей жизни наполняется смыслом.
Какие у нас смыслы, если мы не думаем о смерти? Доживем до понедельника, скоро будут каникулы или отпуск, Пасха – можно будет куличи покушать. Ничего в этом нет дурного! Это прекрасно, когда есть такая цикличность праздников, смена будней и выходных. Но мы не должны терять перспективу Вечности…
Как апостол Павел говорил: «Человек живет один раз, затем – смерть и суд». Вот этот экзамен. К нему же надо готовиться. Хороший ученик не будет оставлять всё на последние дни – как большинство из нас в студенческие годы, и кончалось это зачастую печально… Но иногда нам удавалось списать. Тут – на Страшном Суде – не удастся, это точно!
Фото: Travis Dove / nationalgeographic.com
Смерть страшна – потому что может оказаться поздно!
Сколько притч евангельских на эту тему! О десяти девах, например. Иногда может показаться: что ж такие эти разумные девы были нехорошие, жадные, не поделились своим маслицем?! Маслице – это образ добрых дел, милосердия, образ веры, любви. Этим нельзя поделиться – это можно только «купить», то есть стяжать: только сам ты можешь это заработать. Поэтому неразумные девы и побежали покупать, но время уже кончилось. Вот почему смерть страшна – потому что может оказаться поздно!
У того же владыки Антония, мне кажется, есть замечательный образ: он говорит, что мы живем так, как будто пишем черновик – с надеждой, что, конечно, у нас будет время переписать все на чистовик, все ошибочки исправить. Но на самом деле этого времени не будет! Поэтому не надо писать черновик. Нужно писать всякий раз набело. И этот навык – проживать каждую встречу, каждый час как последний – в нас формируется через память смертную. Просто про это нужно думать. Можно выделить себе время для этого.
Монахи спали в гробу или ставили череп рядом с иконами, но нам же необязательно буквально им подражать. Но вот начинается наш день, мы встаем на молитву, может быть, не сразу, но пусть это будет в какой-то тишине. Найти несколько минут для того, чтобы подумать так: это мой день, который мне Бог подарил. Подарил! В нем еще ничего не случилось, и то, что случится, оно на самом деле будет иметь отношение к вечности. Все, что случится: каждый человек, которого я встречу, каждая эмоция, которую я переживу, каждое дело, которое я сделаю или не сделаю, оно будет иметь отношение к вечности! И, может быть, это будет последний день моей жизни.
У отца Александра Меня было несколько таких оригинальных правил духовной жизни. Было правило буравчика, например. А было правило МОТ – в советское время на всех предприятиях висели такие стенды, где было написано «НОТ», научная организация труда. Поэтому его прихожане знали, что такое НОТ.
А он говорил: «У нас, православных, должно быть МОТ». МОТ – это молитва, отдых и труд. Он говорил, что православный человек должен находиться только в трех состояниях, а четвертого не должно быть.
Причем нельзя утратить никакое из этих трех! Должно быть время для молитвы, и тогда мы должны молиться, а не непонятно о чем думать. Должно быть обязательно время для отдыха, иначе мы не сможем ни молиться, ни трудиться. И – время для труда.
Еще у отца Александра Меня было правило, оно называлось правило «Дельфин». Дельфин, как известно, живет в воде и может очень долго под водой находиться, но дышит он воздухом. Чтобы ему все-таки набрать в свои легкие воздух, он должен подняться на поверхность и вдохнуть этого воздуха. Отец Александр говорил, что мы, православные, должны быть как эти дельфины: мы живем в миру, в заботах, в делах бесконечных…
Мы не можем в них не жить, это наша жизнь, это стихия, в которую нас погрузил Господь! Но мы должны, подобно дельфину, выплывать на поверхность этого мира и вдыхать воздух духовный, чтобы потом опять погружаться. Так должно быть в нашей жизни. Можно каждые 20 минут вспоминать о Боге, о смерти, о вечности, и этим опять себя приводить в чувство, а потом опять.
Это навык непростой, но очень важный. Если б он у нас был, от многих вещей мы были бы защищены: например, как трудно было бы кого-то обидеть сгоряча, как трудно пройти мимо кого-то, кому мы можем оказать помощь, как легко было бы просто лишний раз улыбнуться, если мы помним, что на самом деле все это имеет отношение к вечности.
Если мы об этом забываем, то, конечно же, погружаемся опять в этот мир, который нас ловит, пленяет, и к экзамену становимся не готовы. А экзамен может, еще раз повторяю, случиться с каждым из нас совсем не тогда, когда мы для себя наметили…
А что, Господь никогда не гневался?
Безгневие и кротость – очень важные добродетели. Они связаны друг с другом, хотя бы просто потому, что Господь про Себя сказал: «Аз есмь кроток и смирен сердцем». Опять-таки, если мы вспоминаем нашу цель – у нас должны быть такие же чувства, что во Христе Иисусе – то на кротость Он прямо указывает как на Свое качество.
Здесь встает вопрос: а что, Господь никогда не гневался? Это для меня очень непростой вопрос, потому что мне трудно представить, как Он не гневался, обличая фарисеев или разгоняя торговцев у храма. Но, может быть, все не так просто, как нам кажется. Обычно отвечают: «Это праведный гнев!»
Когда-то меня поразили слова, которые я услышал в толковании Евангелия: этот отрывок как раз читается в воскресенье недели Иоанна Лествичника. Если помните, там Евангелие о том, как Господь изгнал беса из мальчика, которого апостолы не могли изгнать. Когда обратились к Нему ученики Его, сказали, что сами не могли его изгнать, на что Господь сказал: «О, род неверный и лукавый, доколе буду с вами, доколе буду терпеть вас?» А после – он изгоняет беса из этого мальчика-лунатика и еще спрашивает у отца: «Веруешь ли ты?» – «Верую, Господи, помоги моему неверию».
Когда мы читаем тот или иной текст Евангелия, мы представляем, как это все происходило. Сколько раз я читал это место, я видел, как Господь раздражен и разгневан тут. Как же так? Он только спустился с горы Преображения, где был в сиянии Фаворского света, и вот опять эта толпа… «О, род неверный и лукавый!»
Но в одном толковании я прочитал следующее: «Я так и вижу, как Господь прижал к своей груди этого отца страдающего мальчика и сказал: “О, род неверный и лукавый, доколе буду с вами?”», – после этого исцелил.
На самом деле эти же слова можно сказать совершенно с другой интонацией, с плачем, с сожалением. В общем-то, вполне мы можем допустить, что Господь никакого праведного гнева не испытывал, это все-таки было что-то другое. У святых отцов, в частности у аввы Евагрия, есть такие слова: «Нет праведного гнева на ближнего». И другая цитата: «Не одобряйте ту сдержанность, которая изгоняет кротость». Евагрий говорит это как раз в контексте «Если кто-то согрешает, разве мы не должны с гневом его обличить?» Святые отцы так говорят.
У Иоанна Лествичника есть место в «Лествице», которое мне очень нравится: всякий раз, когда я встречаю такой праведный гнев, который среди нас, православных, в общем-то, не редкость, я эти слова вспоминаю:
Преподобный Иоанн Лествичник
«Услышав, что некоторые злословят ближних, я запретил им. Делатели сего зла в извинении отвечали, что они делают это из любви и попечения от злословия. Но я сказал им: “Оставьте такую любовь. Если ты истинно любишь ближнего, как говоришь, то не осмеивай его, а молись о нем втайне, ибо сей образ любви приятен Богу. Станешь остерегаться осуждать согрешающих, если всегда будешь помнить, что Иуда был в соборе учеников Христовых, а разбойник в числе убийц, но в одно мгновение произошло с ним чудное перерождение”».
По крайней мере, я думаю, здесь нам есть о чем задуматься и над чем в себе поработать…
Кротость – это удивительное состояние, тоже лучше понятное в контексте. В заповедях блаженства Господь говорит: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю». Кроткий – это тот, кто на самом деле не хочет ничего иметь, кто ничего не хапает, кто ничего себе не подчиняет. Оказывается, что именно он и будет наследником! Кто может вообще не стараться подмять, захватить, подчинить, использовать?
Опять же, допустим, человек идет в горы и проходит через ярмарку, где ему предлагают: «Сегодня акция потрясающая, бери что хочешь, все бесплатно!» Глаза разбегаются, чего только нет, многие хапают, потому что как не взять, если дают? Но ему не нужно! Почему? Потому что он идет в горы, ему туда это с собой не унести – он не прилепляется к этому земному, потому что у него другая задача: восхождение.
В Литургии Василия Великого есть замечательные слова. В конце анафоры священник молится, прося, чтобы Господь послал людям вместо земных – небесное; вместо временных – вечное; вместо тленных – нетленное. На самом деле жизнь состоит в этом обмене: нам дано временное, земное, тленное – для того, чтобы мы это все обменяли на вечное, небесное и нетленное. Мы этого не понимаем! А кроткий человек – это человек, который как раз в этой перспективе и живет, не привязываясь к тому, к чему привязываться не надо. Это, конечно, не исчерпывает понятия кротости, но это, мне кажется, очень важно.
Целомудрие: не путать цели и средства
Кротость, как ни странно, связана с целомудрием. Это не только чистота телесная, половых отношений. Это правильное, цельное устроение человека. Что значит – правильное и цельное? Человек есть существо вертикальное. Мы ходим на двух ногах, и у нас низшее должно быть в подчинении у высшего: телесное должно быть в подчинении у душевного, душевное – у духовного, а духовное – у Бога. Если это правильно выстроено, то человек цельный. Если это как-то искорежено, то человек представляет из себя жуткое зрелище: непонятно, на чем стоит – на ногах или на голове?
Кажется, Блаженный Августин говорил, что вся беда человеческого рода состоит в том, что должное быть для нас целью является средством; а то, что должно быть средством, является целью. О чем говорил Августин? О том, что цель – это Бог, а все мирское – это средства.
Мы тленное, земное должны потратить на нетленное, небесное, на вечное. А мы часто Бога делаем средством – используем Его, чтобы получить земное. Поставил свечку – сдал экзамен, например. У нас все перевернуто – это и есть нецеломудрие, такая нецельность, искаженность.
От этого нецеломудрия – масса других последствий, которые уродуют человеческую жизнь. У цельного человека все на своем месте. Интересно, что слова «спасение» и «цельность» – однокоренные. Отсюда «спаситель» – «целитель». Быть цельным – это значит быть спасенным. Кстати, по-белорусски тело – будет «цело». Тело в библейском контексте – это не физиология, это как раз цельный образ человека, человек целиком. Даже есть два слова, обозначающих тело и плоть – σαρξ (саркс) и σωμα (сома). Когда мы вкушаем Тело и Кровь Христа, мы вкушаем Его целиком, мы к Нему приобщаемся.
Быть цельным – это значит быть спасенным, потому что если ты цельный, то у тебя есть это соподчинение: дух твой связан с Богом, это и есть спасение, на самом деле. Гибель – это когда эта связь прерывается. Как только ты оборвал эту связь с Богом – дух становится зависим от душевной, эмоциональной сферы. Не случайно даже в светской культуре есть понятие «духовность». Считается, что это – в театр сходить. Духовность подменяется душевным состоянием.
Жизнь вечная начинается уже здесь
Духовность – это, на самом деле, Богообщение: когда твой дух с Богом. Все остальное может быть прекрасно и замечательно – и литература, и театр, и кино – но по большому счету это не духовность.
Душевная сфера, в силу того, что дух оторвался от Бога, становится зависимой от телесной сферы, и человек становится рабом. Как говорил Фейербах – он был безбожником, но эти его слова даже отец Александр Шмеман вспоминает, утверждая, что они очень точны: «Человек есть то, что он ест».
Он имел в виду, в силу материалистического мировоззрения, совершенно определенные вещи, но их можно применить и к духовной сфере. Если мы едим только то, что у нас в холодильнике – а что у нас в холодильнике, как не мертвечина, извините, даже капустка, которую мы едим, все-таки уже сорванный плод – мы пожираем мертвое.
Если это и составляет все наше питание, тогда мы становится живыми трупами, мы мертвые! Поэтому человеку нужна другая пища. «Не хлебом единым жив человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих» – говорит Писание. Когда человек пытается насытить себя Богом, он оживает. В конце концов, он входит в жизнь вечную уже здесь, на земле.
Жизнь вечная – это ведь не только загробная инстанция, она начинается уже здесь, если ты к ней причастен. У тебя есть возможность быть причастным к ней здесь и теперь, но для этого нужно оторваться от земли, посмотреть на небо и место в душе расчистить для этой пищи, и сосуды приготовить.
Мне очень нравится такой образ. Господь нам дает Свою благодать, но это – огонь, («Огонь пришел Я низвести на землю, и желал бы, чтобы он уже возгорелся!» (Лк. 12:49), а сосуды нашего сердца сделаны из такого материала, который огонь не удержит. И задача человека на этом духовном пути восхождения – сделать так, чтобы наше сердце способно было удержать огонь и не опалиться, не сгореть, как неопалимая купина. Эти образы присутствуют у Симеона Нового Богослова, других святых.
Фото: www.simbeparhia.ru
Вот это наша задача – измениться. За нас никто ее не сделает. Бог огонь Свой даст, но если мы не станем другими, то сгорим в этом огне. И время нам дано только для этого, чтобы мы потратили его на изменение себя, на приготовление себя к вечности, к тому, чтобы в нас вошла Благодать и мы стали бы способны ее удержать. Собственно, о том, как научиться этой, такой необходимой нам всем способности, преподобный Иоанн Синайский и написал в VI веке свою «Лествицу райскую», которую нам, живущим в XXI веке, совсем не лишним будет читать, а над прочитанным думать, а главное, делать это опытом своей жизни.
Записала Валерия Михайлова