Так ли все хорошо в московском образовании?
По отчетам официальных лиц в московском школьном образовании все прекрасно – начиная от учительской зарплаты, которая в среднем якобы достигает 70 тысяч, и кончая результатами московского образования, где и средние баллы за ЕГЭ стремительно повышаются, и показатели на олимпиадах растут, и вроде бы даже международное исследование PISA отметило более высокие, чем раньше, результаты.
Конечно, московское образование показывает довольно высокий результат по сравнению с общероссийским, но и уровень оплаты труда учителей в Москве значительно выше, чем в других регионах. Тем не менее я бы не сказал, что он настолько высок, как это выглядит по отчетам, – у подавляющего большинства учителей зарплата от 70 тысяч весьма далека.
Как формируется зарплата учителя сегодня? Это работа на дикое количество ставок – более полутора. Учитель, который набирает более полутора ставок, неизбежно начинает торопиться, и качество его работы снижается. Полторы ставки – это 27 аудиторных часов. За 37 лет стажа нагрузка 27 часов была у меня один раз в течение полугода, я тогда был молодой, это был мой третий или четвертый год работы, но к концу этого полугодия думал, что вот-вот помру. А когда учитель имеет 36 часов нагрузки – я таких знаю, хоть и не в нашей школе?
В начале двухтысячных я знал людей, которые работали по 44 часа. Это означает работу шесть дней в неделю, причем четыре раза – по восемь уроков. И как эти две женщины остались живы, имея такие нагрузки, я тоже не знаю. Сейчас такого вроде бы не встречается, но 30 часов – бывает. Кроме того, в эти средние, якобы семидесятитысячные, зарплаты входят зарплаты московских директоров, которые получают совсем другие деньги, чем рядовые учителя.
Тем не менее заработная плата, которую получает учитель в Москве, значительно выше, чем та, которую получает учитель в провинции. Я был в Новосибирской области, разговаривал с учителями – при нормальной ставочной нагрузке они зарабатывают в лучшем случае 15-17 тысяч. У меня есть приятель, работающий в провинции, человек исключительной квалификации и недостижимой для меня эрудиции, свободно владеющий не только своим предметом – историей, но и философией, по образованию одновременно и историк, и филолог.
Имея нагрузку 30 часов, он зарабатывает 20 тысяч.
Поэтому люди, которые профессии не преданы, из нее уходят. Остаются либо те, кто очень предан профессии, либо те, кто не может себя реализовать в другой сфере, и эти люди вынуждены часто перерабатывать, отсюда и падение качества образования за пределами Москвы.
Поэтому я бы не гордился успехами московского образования, а сожалел бы о том, что делается за пределами столицы.
Леонид Кацва
Чем недовольны учителя?
Давайте посмотрим, чем обеспокоены учителя.
Если говорить о Москве, то это будет чаще всего не зарплата, а стремительно нарастающая бюрократизация. Это будут бесконечные отчеты, это пресловутый электронный журнал – который, ко всему прочему, еще и плохо работает, особенно тот, на который обязали перейти большинство московских школ, это задачи, которые вообще не связаны с педагогической деятельностью.
Например, недавно я к своему изумлению прочитал, что в одной из областей нашей родины от учителей требуют мониторить деятельность детей в социальных сетях. Да, учитель может по своей инициативе, если дети не закрывают от него свои страницы, посмотреть, что они там делают, особенно если они его, как теперь говорят, френдят. Но если это поручение сверху, то это безобразие, потому что, во-первых, здесь преследуется цель надзора – а этого учитель делать не должен, и, во-вторых, учителя заставляют выполнять функции, которые он выполнять не обязан.
Еще один предмет недовольства – пресловутые видеокамеры в школьных кабинетах. У нас в школе камеры есть только на входе, но я знаю, что местами они есть и в классах. Записи с этих камер в школьной системе предназначены не для просмотра публикой, а для просмотра чиновниками. И все это подается под соусом прозрачности, но почему-то эта прозрачность в первую очередь приходит в школьный кабинет, а не, скажем, в отделение полиции.
Я никогда не слышал о видеокамерах в кабинетах следователей, где эти камеры были бы более уместны. Однако эта «прозрачность» начинается почему-то со школы. Учителя недовольны тем, что под флагом прозрачности начальство стремится отслеживать каждый шаг, а педагогическая деятельность – творческая, она очень часто предполагает некоторую степень, я бы сказал, интимности в общении с детьми и совсем не предполагает постоянного неусыпного контроля.
Вспомним пресловутую историю с Чебурашкой, когда учительница имела неосторожность дать домашнее задание «принести изделие “Чебурашка”», в результате чего директор этой школы был уволен, потому что, оказывается, нельзя требовать ничего приносить в школу. Наверное, это даже правильно, но в данном случае у детей в дневнике было записано, чтобы они принесли то самое изделие, которое они начали шить под руководством этой учительницы на прошлом уроке, так что здесь вообще не было ничего криминального. Тем не менее вопрос, адресованный директору школы, звучал так: «Много ли лично у вас дома Чебурашек?» И директор выглядел во всей этой истории человеком запуганным и с таким понятием, как чувство собственного достоинства, незнакомым. Все это происходило в высокой степени публичности, и форма этой публичности была, скажем так, не самой красивой.
Недавно я полемизировал в социальной сети со статьей, автор которой, один из ответственных сотрудников департамента образования, в недавнем прошлом директор школы, ссылаясь на Черчилля, писал, что ни один премьер-министр никогда не имел такой власти, как школьный учитель. Казалось бы, учитель действительно поставлен в ситуацию, когда он по отношению к детям является начальством. Однако учителя последние несколько лет постоянно жалуются на незащищенность, и никакой власти, в том смысле, в котором это понятие употребляет не Черчилль, а сотрудник департамента (у Черчилля смысл фразы совсем другой), у учителя сегодня нет.
Сегодня ребенок на уроке может грубить, хамить, безобразным образом нарушать нормы поведения, мешать учебной деятельности, а учитель может его только уговаривать. Да, есть дети, которых можно уговорить, и есть учителя, которые умеют уговорить. Я, к счастью, работая в гимназии, давно с такими детьми, которые срывают уроки, не сталкиваюсь, но моя ситуация не массовая.
А профессия учителя массовая, и уговорить разошедшегося не на шутку хулигана может далеко не каждый.
И никакой власти у него нет, потому что такой ученик не может быть отчислен, ему можно только объявить выговор, над которым он посмеется.
И учительский ор на уроках – он ведь тоже от бесправия: учитель орет, потому что ничего другого не может сделать, он не справляется с безобразием, которое творят дети, он абсолютно лишен полномочий. Более того, когда он орет, то в последние годы он рискует тем, что придет мама, напишет жалобу и этого учителя вышвырнут. Это, наверное, правильно – орать на детей не надо, но ответственность должна быть обоюдной.
Школа во многом не справляется со своими обязанностями, потому что она теперь вынуждена доводить до 11-го класса тех, кто не хочет и не может получить полное среднее образование.
Надо признать, что таких детей много, их во всех странах много, и опыт разных стран говорит о том, что формы получения образования должны быть разными. Должно быть образование академическое, должно быть образование профессиональное – у нас разрушена система ПТУ, их осталось немного, но и еще тогда, когда она была, эти ПТУ воспринимались всеми как отстойники: «Не будешь учиться – пойдешь в ПТУ».
В результате старшие классы многих школ превращаются в пункты передержки: выпустить ребенка в 15 лет на улицу опасно, на работу его никто не берет, потому что так организована система трудоустройства, и в результате заложниками оказываются все – и он, и его одноклассники, и его учителя.
Очень многие учителя, вопреки реляциям чиновников департамента, недовольны слиянием школ. Во-первых, потому что часто механически сливаются два совершенно разнородных коллектива с разнородными принципами. Самые известные истории были с «Интеллектуалом» и с Курчатовской школой, которые слили со школами, с которыми они друг к другу абсолютно не подходили.
Но я знаю и другие случаи, когда сливаются никак не связанные, друг с другом не знакомые, находящиеся в получасе ходьбы друг от друга школы. Во-вторых, я не понимаю разговоры о том, что в большой школе легче найти замену, потому что если у учителя есть определенная нагрузка, то почему в большой школе легче заставить его взять дополнительную нагрузку? Финансовая экономия? Да, наверное, она есть на управленческом звене, но когда директор руководит несколькими школьными зданиями, превращаясь в генерального директора, то он в каждом здании бывает редко, управляемость падает.
Конечно, есть исключения, есть знаменитая школа Ефима Лазаревича Рачевского, который объединил несколько школ под своим чутким руководством еще до всякой моды на слияние, но такие директора – Рачевский, Ямбург, Мильграм – это штучный товар, и не всем это удается, а теперь это делается в массовом порядке.
Еще одна причина для беспокойства – это рейтинг. На самом деле он называется рейтингом вклада в московское образование – мы не говорим, что эта школа лучшая, мы говорим о ее вкладе по результатам ЕГЭ, олимпиад и прочим категориям в московское образование. Но публика воспринимает это как расстановку школ по пьедесталу почета, я же понимаю, что я, работающий с сильными отобранными детьми, конечно, поставлен в заведомо лучшие условия, чем мой коллега той же квалификации, работающий с детьми в школе, где нет отбора, в каком-нибудь не самом интеллигентском районе Москвы.
Поэтому рейтинг до некоторой степени условная вещь, но в нем есть и другая условность: например, наша школа, которая отбирает детей и имеет четыре выпускных класса (примерно 80 человек), сравнивается с лицеем Высшей школы экономики, который тоже отбирает детей, но имеет в параллели 700 детей, а не 80, а рейтинг составляется по абсолютному числу детей, сдавших ЕГЭ на 220 и выше баллов. Мы заведомо не можем выдерживать соревнование в таком рейтинге, и тем более его не могут выдерживать небольшие школы. Нам говорят: так вы слейтесь – войдите в состав большой школы, и у вас будет хорошее рейтинговое место, но ведь рейтинг же не самоцель, зачем сливаться ради рейтинга?
Еще одна причина для недовольства – наши стандарты. Есть такое мнение, что, поскольку теперь существует интернет, детей не надо накачивать информацией, надо их учить только компетенциям.
Во-первых, компетенций – как и навыков, и умений – без знаний не бывает, и все это можно формировать только в единстве, а не противопоставлять одно другому. Во-вторых, школа оказывается заложницей, потому что у нас левая рука не знает, что делает правая: давайте учить компетенциям, а в стандарт по истории России напихаем такое количество персоналий, выучить которые не в состоянии не только ни один школьник, но даже ни один учитель, и там есть имена, с моей точки зрения, совершенно необязательные.
Я видел проект – правда, это был проект – историко-культурного стандарта по всеобщей истории, так там одной африканистики в стандарте было пять страниц, во что же это должно было вырасти в учебнике? Как это делалось? Специалистам – не учителям, а профессиональным историкам – сказали: напишите то, что считаете нужным, потом будем сводить. Разве это так делается? Это должны разрабатывать люди, которые имеют представление о ребенке и его познавательных возможностях и о школе с ее количеством учебного времени.
А впечатление такое, что этот стандарт составляли одни люди, не имеющие представления о школе, федеральный государственный стандарт составляли другие люди, тоже не имеющие об этом представления, а ответственными за все это оказываются учитель и школа, и все шишки падают на них.
Леонид Кацва. Фото: Facebook
Чем недовольны родители?
Меня поразило то, что произошло в социальных сетях – прежде всего, конечно, в фейсбуке, – накануне первого сентября этого года: социальные сети наполнились воспоминаниями о том, как людям было плохо в школе, как их травили учителя, как они ненавидят школу. Все это сопровождалось рассуждениями о том, что в педагогические институты идет исключительно отребье, причем это слово прямо употреблялось, отбросы общества, люди, ни на что не способные.
И я в этом вижу свидетельство социального кризиса.
Вряд ли именно в 2017 году все вдруг озаботились вспомнить о том, как их – кого 15, кого 30 лет назад – обижала та или иная Марь Иванна. Я думаю, что это, скорее, отношение не к той старой школе, а к сегодняшней.
С этим же отношением связана мода, которая распространяется все шире, на хоумскулинг, то есть домашнюю форму обучения, и иные альтернативные формы получения образования: частные школы, Вальдорфская система, система Монтессори, экстернат и тому подобное. Все это говорит о том, что к традиционной школе все меньше доверия. Какие претензии у родителей?
Школа не готовит к поступлению в вузы, школа не готовит к единому экзамену, школа не занимается воспитанием, школа чрезмерно занимается воспитанием, в школе калечат душу, школьные учителя грубы, необразованны, и вообще они не нужны, потому что есть интернет. Еще одно обвинение, чрезвычайно распространенное, отчасти обоснованное, на котором хотелось бы остановиться: участие учителей в выборах и фальсификациях.
Я работаю в школе 37 лет, и никогда за эти годы ни один учитель нашей школы не участвовал в работе избирательных комиссий. Я думаю, что это отчасти заслуга нашего директора, но это явление гораздо шире, чем публика думает. Публика рассуждает так: где выборы проходят? В школе. Значит, кто организует выборы? Учителя! На самом деле школа чаще всего предоставляет стены для проведения выборов, а сидят на них в основном сотрудники коммунальных служб, управ и тому подобных тоже бюджетных, но отнюдь не образовательных организаций. Бывает, конечно, и по-другому, но тогда так и нужно писать, что такой-то директор сделал то-то и то-то, а не говорить, что все учительство – сплошные фальсификаторы. Но такие тонкости у нас не приняты. Никто никогда не пишет и не говорит в публичном поле, что «среди школьных учителей встречаются люди, которые позволяют себе…», пишут: «все школьные учителя».
Недавняя публикация Игоря Александровича Яковенко, чрезвычайно уважаемого мною журналиста, о том, что школьный учитель – главная опора режима, вызвала ровно такую реакцию: отребье, отбросы, долой, пусть они не жалуются на свои нищенские зарплаты и нищенские пенсии и так далее.
Когда человек пишет, что в педагогические вузы идет одно отребье, он не задумывается о том, что он подносит свою маленькую кучку хвороста к тому костру, на котором потом будет гореть образование его детей.
Да, вероятно, в педагогические вузы идут не самые высоколобые выпускники школ. Понятно, что даже в московский педагогический институт придут все равно выпускники с более низким средним баллом единого экзамена, чем в МГУ или в Высшую школу экономики.
Но каждая такая фраза отпугнет еще одного способного выпускника, и он туда не пойдет, потому что он не захочет связываться с отбросами, не захочет получать такую презираемую профессию. К чему это ведет? К тому, что качество учительского корпуса будет и дальше понижаться. Хамством в адрес не конкретного человека, а большой, массовой профессии можно добиться только дальнейшего понижения уровня этой профессии.
Что делать?
Чтобы что-то изменилось к лучшему, во-первых, должна перестраиваться школа. Она должна заниматься своим прямым делом – образованием, а не выполнять функции пропагандиста или следственных органов. Во-вторых, школа должна быть освобождена и от функции детской комнаты милиции. Учиться в школе должен тот, кто проявляет желание учиться и ответственность.
И если человек активно не желает учиться (речь идет, конечно, о старшей школе), то такому человеку должна быть предоставлена возможность работать и не мешать другим.
Кроме того, пока молодой парень или девушка, приходя на работу в школу где-нибудь в малом городе, будут слышать, что зарплата у них будет 8 тысяч, вы можете предлагать любые меры по повышению престижа профессии, но на 8 тысяч жить нельзя. И на 15 тысяч, будем говорить откровенно, нельзя. До тех пор, пока человек будет знать, что, работая секретаршей или продавцом, он будет получать в два раза большую зарплату, мы не сможем поднять престиж профессии.
Учитель должен быть освобожден от вороха бумаг, от поминутного надзора. Ответственность учителя за стиль отношений с детьми должна быть очень высока, потому что, конечно, есть люди, которые и хамят, и грубят, и оценками торгуют, но разговор должен идти о деяниях конкретных людей, а не о сваливании всех в одну кучу.
А общество должно, как мне представляется, научиться пониманию того, что возложение коллективной ответственности на кого-либо – это всегда дурно.