«Мы росли готовыми к возможному нападению»
— Абрам Израилевич, как для вас началась война?
— В армию меня призвали до войны. В 40-м я прибыл к месту прохождения службы в военный городок Пороховое под Ленинградом, там квартировал зенитный артиллерийский полк. Закончил курсы младших командиров, мне присвоили звание младшего сержанта и назначили командиром орудия. 21 июня я уже стоял на огневой позиции, оборудованной по всем правилам военного времени, с запасом боевых снарядов на артиллерийском полигоне. Все было готово к началу войны.
Вы спросите, как же так, ведь враг напал неожиданно? Я не смогу ответить на этот вопрос, говорю только то, что знаю из своего опыта: 21 июня я стоял на полностью подготовленной огневой позиции. Ночью нас несколько раз поднимали. Последний подъем в два часа ночи, мы заняли места около орудий, каждую минуту готовые открыть огонь. Мы еще не знали, что это начало большой войны, хотя мысли такие были. А на рассвете объявили: тревога номер один, что означало война…
— Что вы почувствовали в первый момент, когда услышали новость?
— Вам, наверное, сейчас трудно будет понять… Воспитывали нас без иллюзий. Мы росли подготовленными к возможному нападению. В восьмом классе я уже готовил ребят к сдаче нормативов на значок «Ворошиловский стрелок». А мой старший брат Моисей, высокий и сильный, в этом же возрасте был помощником милиционера и ходил в милицейской форме, с местом для нагана на ремне.
Абрам Израилевич Миркин
Когда объявили войну, морально я был готов. Мы очень любили свою Родину, свой народ, свои семьи. Патриотизм во времена Советского Союза воспитывался с малых лет.
— Как проявляется страх на войне? Помните ваш главный страх?
— Понимаю, что прозвучит неправдоподобно, но мы не чувствовали страха. Вернее, так. Вот представьте: летят десять-пятнадцать бомбардировщиков, рвутся снаряды, шум невообразимый. Конечно, страшно. Но стоит войти в зону огня — и страх пропадает. Я концентрировался на задаче — не дать фашистам поразить охраняемый объект. Мы не боялись смерти, думали лишь о том, как защитить Отечество от врага. Звучит по-книжному, но так мы чувствовали.
Горько было от слабого вооружения. Мы стояли на Волховском фронте, и вдруг ночью идет группа солдат, рота из двухсот человек — и все без винтовок. Задаю вопрос: «В чем дело?» — «Нам велели добыть оружие на переднем крае за счет убитых или за счет немцев». Вот какое вооружение: ни винтовки, ни пистолета, ничего, кроме пушки. Кончились снаряды — и что делать?
— И что же делать?
— Пытаться вернуться в штаб или ждать, когда подвезут снаряды. Позже проблему с вооружением решили, только сначала пришлось очень туго.
«Мы разделили с ленинградцами все тяготы блокады»
— Помните первый бой, в котором участвовали?
— Первый бой я принял под Лугой, враг рвался к Ленинграду. Задание: встретить немецкие танки, не дать им пройти через ров по дороге на Ленинград. Немцы наступают, танков нет, никаких команд не поступает, связи нет. Вокруг рвутся снаряды, мины — я оказался в поле боя. И я принимаю решение: открыть огонь по огневым точкам противника. Вижу, где пулемет стреляет — туда целюсь. Вижу, откуда мина летит — туда пушку направляю. Вел огонь, пока не кончились снаряды.
Человеческие потери несли ежедневные, ежечасные, всегда очень тяжело переживал, к этому невозможно привыкнуть.
— Расскажите об участии в обороне Ленинграда, с чем пришлось столкнуться?
— Когда фашисты взяли город в осаду, мы разделили с ленинградцами все тяготы блокады, испытывали те же трудности, что и ленинградские рабочие, получая такой же паек, только на 50 граммов хлеба больше. Задача зенитчиков — отразить налеты авиации, прикрыть наступление наших войск, не допустить бомбежки стратегических объектов: мостов, переправ, электростанций. Холода в 41-м году стояли страшные, морозы ниже 30 градусов. Одежда у нас — летняя шинель и буденовка, зимнего обмундирования нет. Жили в палатках и землянках, вели бой из окопов. За все годы войны я, может быть, неделю ночевал в жилом помещении.
Голод изнуряющий, невыносимый… Как-то с товарищами стали думать, где найти хоть что-то съедобное. Сообразили пойти в то место, где стояли лошади и куда попал снаряд. Павших коней, конечно же, уже съели вместе с костями, но мы надеялись. И обнаружили лошадиное копыто! Обожгли на горелке и ввосьмером грызли его по очереди.
Однажды я замерзал на переправе, из последних сил бежал, держась за сани, чтобы как-то согреться. Все те, кто ехал в санях, замерзли насмерть…
Еще случай зимой: мы с товарищем отстали от части, несколько километров шли по лютому морозу, пока не увидели огни деревни. Замерзли жутко. Портянки примерзли к ногам и к сапогам. Пустила погреться бабушка. Разрезала сапоги, всплеснула руками, достала гусиное сало, смазала нам ноги, накормила и уложила на русскую печь. Утром встали, а ноги, как бочонки, невозможно подняться. Боль — словами не передать. Обмотали распухшие ноги портянками, тряпками, натянули противоипритные чулки и так вернулись в расположение. Там нам выдали валенки, шапки-ушанки, полушубки. И сейчас, спустя столько лет, ноги не принимают тепло, я ночью не накрываю их одеялом, иначе заболят.
«Мы не задумывались о медалях»
— За что вы получили свою первую награду?
— Первая — медаль «За отвагу». Сбил четырехмоторный немецкий бомбардировщик «Юнкерс Ju 88» и отразил атаку. Ночью сотня немецких автоматчиков налетела на нашу батарею. Солдаты мылись в бане, а я остался на посту. Не растерялся, развернул орудие, скомандовал: «Огонь!» — и уничтожил фашистов. Мой солдат за это получил «Красную Звезду». Мы не задумывались тогда о медалях, не считали нужным.
Орден Красной Звезды получил в 43-м за то, что сбил двенадцать фашистских самолетов.
После войны ко мне приехал наш замначштаба — вся грудь в орденах! Я говорю: «Ничего себе!» А он мне: «Это не мои награды, твои». Мы — зенитчики, а они — штабисты. Мы завоевывали ордена, а они оформляли их на себя.
— С первого и до последнего дня войны вы провели на передовой и остались живы — как оцениваете это?
— Я несколько раз мог умереть задолго до войны. Родился в 1920 году в сельской местности Кричевского района Могилевской области. Отец — один из первых основателей коммун в Белоруссии. И вот мне месяц от роду, идет страда, родители в поле. Старшие ребята принесли меня матери покормить, да и забыли в поле. Хорошо, что вовремя про меня вспомнили и вернулись. В тридцатые годы мы пережили ужасный голод, собирали с мальчишками редкие упавшие колоски.
И фронтовая биография могла сложиться по-другому. Меня направили на кировский завод, выпускавший танки «КВ» (серия советских танков, названа в честь наркома обороны СССР Климента Ворошилова. — Прим.ред.). Там же формировался танковый батальон, меня назначили помощником комиссара по политической части. Меня заело: как же так, я, кадровый зенитчик, прекрасно знаю эту технику и занимаюсь не своим делом — политработой! Прихожу к комиссару и говорю, что хочу, чтобы меня откомандировали в зенитную часть. Уговаривал долго. Уговорил.
Я снова оказался в своем расчете, с которым прошел Волховский и Северный фронт, испытал на прочность ладожский лед на «Дороге жизни» (единственная дорога, которая связывала блокадный Ленинград со страной, проходила через Ладожское озеро. — Прим.ред.). Участвовал в первой линии обороны Ленинграда — Лужском рубеже, в прорыве блокады в 1943 году и полном освобождении города в 1944-м.
Дважды был ранен, контужен, один раз — тяжело ранен осколками в правый бок и челюсть, но продолжал вести бой.
В госпитале не лежал, ходил на перевязки в землянку. Почему уцелел, не знаю, думаю: счастливый случай. И всю жизнь я старался быть полезным, работать за себя и за тех, кто не вернулся с поля боя.
«Женщина на фронте — боец, а не объект ухаживания»
— Есть ли место любви на фронте?
— На фронте у меня было много возможностей завести роман: половина личного состава — девушки, в моем подчинении шестнадцать связисток и прибористок. Одна очень старалась понравиться, только я держал себя строго. Женщина на фронте — боец, а не объект ухаживания. В окопах солдаты говорили о любви, о женщинах, а наш лейтенант Иванов жил сразу с тремя. Для меня это неприемлемо.
Я жалел наших девчонок, ограждал от тяжелой физической работы, ведь при каждой смене позиции мы окапывали пушки и приборы. Но никаких симпатий и чувств себе не позволял.
Моя первая и единственная любовь — жена Сара. Познакомились мы в Орле в 46-м году, куда я приехал после армии и перевез родителей. Поженились через три месяца после знакомства и прожили в согласии и уважении шестьдесят четыре года. Я очень любил жену, берег, во всем помогал, сам садил огород, сам закатывал двести штук банок солений и варенья на зиму. В санаторий путевку дадут — я туда Сару на курс лечения оформлю, а сам в частном секторе неподалеку комнатку сниму.
Жили мы скудно. В командировках утром блинчик с чаем и на весь день. Каждую копейку — в дом. Хотя у меня была высокая должность на швейном объединении, в подчинении было 3,5 тысячи человек.
Десять лет назад Сары не стало. Долго не мог смириться, каждый день ездил на кладбище, разговаривал с ней. Так вышло, что живу я долго, мои сыновья уже состарились, внуки в зрелом возрасте, а я все живу…
«Фашисты не были для нас людьми»
— Что главное изменила война в вашем характере и последующей жизни? С какими ее последствиями пришлось бороться?
— Самое трудное — принять смерть близких. У нас большая семья, я четвертый ребенок, а после войны остались только родители и сестра, которые уехали в эвакуацию.
С братом Моисеем последний раз мы встретились в сороковом, когда я проездом в армию навестил в Витебске его, инструктора авиаклуба, и сестру Гнесю, студентку ветеринарного института.
Моисей окончил ростовскую школу летчиков-истребителей. Во время задания он сгорел в воздухе, всего тогда погибло пятнадцать человек.
Безымянная могила бойцов находилась под Самарой. Я разузнал о ней в министерстве обороны, там заинтересовались и поставили на этом месте большой памятник авиаторам запасного авиационного полка с фотографией моего брата и фамилией еще одного летчика — Яковлева. Другие бойцы так и остались безымянными. Езжу туда каждый год, уже взял билет [в этом году].
Гнеся погибла на Бородинском поле от прямого попадания мины. Пушки в 41-м перевозили на лошадях, и она, зоотехник, обеспечивала тягловую силу. Ее имя выбито на мраморной плите в музее «Бородинское поле».
С младшим братом Симоном мы очень дружили, вместе помогали родителям: заготавливали дрова, мыли полы, ухаживали за живностью. Когда отец с матерью и сестрой Симой эвакуировались, Симон уперся, остался в Хотимске и ушел в партизаны. О его судьбе я узнал после войны.
Симона направили в колхоз на разведку с еще одним парнем, и они нарвались на полицаев. Отбивались как могли гранатами, но сил не хватило. Полицай догнал их на лошади и прикладом винтовки снес брату череп.
Ребят положили вблизи кирпичного завода и написали: «Партизаны! Не хоронить!» Симону исполнилось всего 17 лет.
Когда я демобилизовался и приехал в Хотимск, желая найти хоть что-нибудь от брата, никто не пошел показать мне место, все боялись — бандитизм тогда процветал.
— Кто был для вас враг? Что вы чувствовали к людям, которые против вас воевали?
— Враг — тот, кто хочет забрать самое дорогое, лишить всего, оставить выжженную землю. На войне все просто: или ты, или тебя. Командир огневого взвода — большая ответственность, четыре пушки в подчинении. Я старался максимально сохранить состав нашей батареи. Фашисты не были для нас людьми, они были теми, кто хотел захватить нашу Родину, обратить в плен и уничтожить наши семьи, поэтому мы сражались до последнего, стояли намертво.
«И взрослые, и дети должны хорошо знать, какой ценой досталась победа»
— Чем запомнился День Победы? Сегодня многие считают, что торжества в честь Дня Победы нивелируют трагедию войны. Что вы об этом думаете?
— Войну я закончил на Северном фронте. Как и в июне 41-го, была ночь, я дежурил, обходил посты и первым услышал то, чего мы так долго ждали. Объявил тревогу, наши выскочили, заняли свои места около орудий. Я кричу: «Победа! Кончилась война!» И тут вы не представляете, что началось: обнимались, целовались, плакали, катались по земле, подбрасывали друг друга в воздух, танцевали! Этого не передать!
День Победы для меня, для нашего поколения — самый важный праздник. Мимо дома, который я построил, ходили колонны демонстрации, и знакомые обязательно заворачивали на чай. Пели, плясали под гармошку, веселились. Самый радостный день — 9 мая. Он объединяет страну, объединяет поколения, протягивает ниточку в будущее. В мирное будущее.
Народ, который спас мир от фашизма, имеет право праздновать так, как считает нужным.
Я очень хотел встретить 75-летие Победы на Красной площади, куда меня регулярно приглашают. Не вышло — запретили парад из-за пандемии. Встречал у крыльца своего дома. Пришли поздравлять с концертом, с песнями, с фронтовыми ста граммами! А в этом мае принял участие в торжествах парада Победы в Москве. Нас было всего одиннадцать участников войны — тех, кто смог приехать.
И взрослые, и дети должны хорошо знать историю Второй мировой и Великой Отечественной войны и то, какой ценой досталась нам победа.
— Вы рассказывали о войне своим детям, внукам? Что нынешним детям о ней нужно знать?
— Война — самое тяжелое испытание для человека.
Уважать свою страну, свой народ, народы других стран, уважать жизнь как таковую — вот чему надо учить детей.
Я часто выступаю в школах, библиотеках, отвечаю на любые вопросы молодежи. Для своих родных пишу воспоминания, ничего не скрывая.
— Что было самым трудным в возвращении к мирной жизни? Строительство, обустройство или душевные травмы людей, которые пережили войну?
— Потерю родных пережить сложнее всего. Война не изменила меня. Я как любил жизнь и заботился о близких, так и продолжал. Орел немцы разрушили сильно, город лежал в руинах. Каждый день после основной работы мы три обязательных часа трудились на разборах пострадавших зданий. Приходилось кайлом выбивать кирпичи — так, чтобы не повредить их. Голодные, пайка всего 350 грамм хлеба в день, уставшие, мы поднимали город после бомбежек. Предприятие, на котором трудился большую часть жизни, я тоже строил. Мы не боялись никакой работы, да и сейчас я могу легко взять лопату в руки.
«Нормы ГТО я каждый день выполняю в своей зарядке»
— В 97 лет вы сдали норматив на золотой значок ГТО. Как вам это удалось?
— Я прочитал в «Российской газете», что воронежская пенсионерка в 85 лет выполнила нормы ГТО. Под статьей приводилась справка, какие именно нормы. Я понял, что некоторые из них каждый день выполняю в своей зарядке. Сомневался только в одном — плавании. Не плавал уже сорок лет. Пошел в центр, где сдают нормативы, и… Меня два раза развернули! Отправили к врачу, чтобы пришел со справкой, что имею право сдавать такие нормы.
Первый норматив — пройти или пробежать два километра за 18 минут. Выполнил. Второе — проплыть 25 метров. Проплыл! Отжимание от стула — шестнадцать раз. Я дома отжимаюсь сорок. Остальные упражнения я тоже ежедневно перевыполнял дома в три раза.
Сорокаминутная зарядка для меня обязательна. Стараюсь проходить в день на свежем воздухе не менее пяти километров в любую погоду.
С годами я стал хуже слышать и читаю с лупой, это меня угнетает. Человек обязан поддерживать тело и ум в бодрости, иначе как жить?
— В прошлом году вы отметили столетний юбилей, 26 июля вам исполнится сто один год. Что вы чувствуете?
— Я рад, что живу долго, многое увидел, многое почувствовал. Большая трагедия для меня — развал Советского Союза, я и сейчас ощущаю себя советским человеком, полвека состоял в коммунистической партии.
Живу один, все делаю сам, чтобы не заскучать, плету корзины и дарю их. У многих в Орле есть мои корзинки. С удовольствием принимаю гостей, люблю готовить, пеку блины, медовую коврижку, варю холодец. Юбилей мы праздновали с семьей и гостями в ресторане. Администрация города устроила мне подарок — организовала праздник во дворе дома, где мне когда-то, когда мой деревянный дом пошел под снос, дали двухкомнатную квартиру, где я и живу сейчас. Приехали творческие коллективы, пришли жители города, по радио приглашали всех орловцев! Была полевая кухня, самовар, танцы. Все переживали, что я устану, но я не устал. В этом году планирую отметить скромно, в кругу семьи.
— Как вы воспринимаете сегодняшних молодых людей, подростков? О чем из исторического, да и просто человеческого опыта им важно не забывать?
— Думаю, что молодежь во все времена хорошая, умная, развитая, иначе не было бы прогресса.
Радуюсь за детей, внуков, правнуков, когда у них все хорошо. Когда я выступаю перед школьниками и студентами, вижу интерес к истории, к событиям тех лет.
По телевизору показывают много непристойного, кто больше оголится, тот и молодец. Немыслимо для нашего поколения! Дико! Поэтому я стараюсь смотреть новости, чтобы быть в курсе событий, и старые фильмы.
Важно быть оптимистом, человеком слова и дела, иметь хорошую, нужную профессию, трудиться на совесть. Видите, ничего нового вам не сказал.
Я не чувствую, что мне сто лет. Живу и радуюсь. И вам того желаю.
Фото Виктора Дышленко и из семейного архива Абрама Миркина