Я думаю, что все происходит только так, как может произойти. И не может произойти никак иначе. Я думаю, что когда кто-то умирает, например, как Никита, в 27 лет, то на это у Бога (или судьбы, или вселенной, или того, как вы это называете) есть свои причины. Я думаю, что эти причины — прекрасны, совершенны, безупречны, убедительны. И неизвестны мне.
Я думаю, что надо пытаться каким-то образом изо всех сил верить в их существование. В существование смысла. Даже когда это почти невозможно, особенно когда это невозможно совсем.
Я думаю, что такая глупость, как смерть, не может ничего изменить, по крайней мере не должна ничего менять. Я думаю, что нельзя писать в прошедшем времени, говоря о тех, кто ушел.
Я думаю, что нельзя ни на минуту оставлять тех, кто ушел, надо быть с ними, каждую минуту, каждую минуту.
Я думаю, что нельзя говорить тем, кто пытается пережить потерю, что-то вроде «держись», «иди развейся», «тебе надо отвлечься». Я думаю, что не надо развеиваться, отвлекаться. Я думаю, что надо каждую секунду быть вместе с тем, кто ушел (ненадолго).
Я думаю, что надо писать тем, кто пытается пережить потерю, пусть даже самые как бы банальные, дурацкие слова, вроде слова «держись» или слов «я с тобой», потому что человек, который пытается пережить потерю, очень страдает. Я думаю, нельзя руководствоваться соображением «Ну что тут скажешь, им сейчас не до меня». До вас. Нельзя оставлять человека в беде, я думаю. Нельзя оставлять человека одного в беде.
Я думаю, что смерти нет, я думаю, мы все встретимся, но ужасно тяжело от того, что мы встретимся не сегодня, не завтра и не через месяц. А совсем неизвестно когда.
Никита Быченков
Когда-то, в каком-то подростковом возрасте, в троллейбусе на улице Горького мне впервые пришла в голову мысль, что мои родители умрут. Я помню этот момент как будто это было вчера. Я пытаюсь каким-то образом натренировать себя, подготовить себя. Я пытаюсь впитать их в себя, чтобы никогда их не потерять, даже когда они уйдут (ненадолго). Я пытаюсь привыкнуть к этой мысли. Потому что, я думаю, к любой мысли можно привыкнуть.
Но вот сейчас, переживая одну потерю прямо за другой, я не понимаю, как все это переживать. У меня возникла, кажется, какая-то аллергия на смерть. У меня нет ощущения горя, у меня есть ощущение брезгливости, какого-то ужасно детского, инфантильного, протестного отвращения, как будто я влипла в какую-то неприятную массу, к которой не хочется иметь никакого отношения. У меня нет аллергии на мысль о собственной смерти, у меня аллергия на потерю. Я знаю, что это ненадолго. Но как же это тяжело.
Иов, многострадальный Иов, потерявший все, потерявший дом, деньги, здоровье, богатство, и всех детей, говорил своей рыдающей жене: «Ты говоришь, как одна из безумных. Если мы принимаем от Бога радости, то почему мы не должны принимать испытания? В чем логика?». Ну, что-то в этом роде он ей говорил.
Я верю, что на все есть причины, во всем есть смысл, красота, безупречная справедливость.
Эта вера дается ужасно нелегко. Ни фига не легко она дается. Я трачу на это все свои силы, но я думаю, что хорошие вещи всегда стоят дорого. Зато они потом служат долго.
Смерти нет, нет никакой смерти, конечно же. Мы все увидимся. Просто я скучаю и не хочу больше ни с кем расставаться. Даже ненадолго.