Я лечу стариков…

Я работаю с пациентами, как сейчас деликатно принято говорить, пожилого возраста. И что же можно о них сказать? — Да многое. Прежде всего — они всегда перед врачом целиком, но очень многое зависит от того, как врач их видит, — и каждого в отдельности, причём не только как “организм”, но и как личность, — и как совокупность людей, причём не только пациентов, но и опять-таки личностей, как социальную группу. И в общем-то можно сказать, что это хороший народ. Я на них смотрю, как смотрела бы на своих родителей, которые сейчас были бы примерно такого же возраста. Поэтому я к ним отношусь очень бережно, с вниманием, с любовью. Иначе нельзя, потому что фальшь всегда ими чувствуется и “не проходит”. Конечно, среди них есть разные люди, — есть очень хорошие, есть и плохие, но этого не стоит замечать, потому что с годами человеческие качества могут, так сказать, обостряться, с годами с большим акцентом выступают как хорошие, так и плохие черты человека. Поэтому надо смотреть на хорошие; в конце концов, наши старики прожили тяжёлую жизнь, очень много пережили, и нужно иметь снисхождение к их слабостям.

Я даже не могу сказать, сознательно ли я стала гериатром¹, или просто так в жизни получилось. В самом начале своей трудовой деятельности я работала медицинской сестрой в больнице, — ну а кто лежит в больницах? В основном пожилые люди. Когда я закончила медицинский институт и стала врачом-хи­рургом, то темой моей работы было заболевание диабетом. Диабетические больные — очень непростой контингент; заболевание тяжёлое, лечится долго, требует от больного и терпения, и выдержки, и дисциплины… А по первой моей специальности я ангиохирург, то есть хирург, который оперирует кровеносные сосуды, и я работала с людьми пожилого возраста со склеротическим поражением артерий, с больными, у которых был сахарный диабет с тяжёлыми осложнениями, с гангренами. Поэтому я, в общем-то, всегда работала с пожилыми, а потом волею судеб получила диплом гериатра и все последние годы на этом так и утвердилась. Я работаю в московском Доме ветеранов вооружённых сил, и уже многие годы — в лаборатории обменных заболеваний в моём медицинском университете, в “третьем меде”, с которым связана вся моя трудовая деятельность. И, работая в доме ветеранов, я одновременно провожу в Реабилитационном центре ветеранов вооружённых сил постоянную благотворительную акцию от нашего университета. В университете у нас занимаются проблемами стопы у пожилых людей, — а ведь мало кто знает, насколько это серьёзно, сколько тяжёлых болезней связано с деформацией стопы, скажем, из-за неправильной обуви…

Нужно сказать, что гериатров у нас в общем-то мало, да к тому же сейчас пошли новые веяния, требуют, чтобы медвузы выпускали врачей по единой специальности “общее лечебное дело” — и без всяких там гериатров и педиатров; в некоторых вузах даже закрывают педиатрические факультеты. Но как бы то ни было, а профессия гериатра включает в себя очень многое. Здесь надо быть и терапевтом, и хирургом, и кем угодно. Поэтому когда устраиваются курсы повышения квалификации по специальности “гериатрия”, то читаются лекции по всем этим специализациям, а выпускники их получают сертификат гериатра, — ведь пожилой человек, проживший долгую жизнь, не может страдать каким-то одним заболеванием; он, если болеет, то всем понемножку, чем-то в меньшей степени, чем-то в большей. Поэтому необходимо хотя бы знать, о чём тебе говорит больной.

А если говорить о душевном состоянии наших больных, то для их лечения врачам нужна не столько даже психотерапия, сколько психология. Нужно знать, с кем разговариваешь; нельзя разговаривать с этой категорией больных, оказывая на них давление. С ними надо очень аккуратно разговаривать. Впрочем, я припоминаю, что когда у нас начались первые приватные платные консультации и прочее, ко мне приходили не только пожилые, но и молодые люди, и с ними то же самое: пока человек не выговорится, всё не расскажет, ты не можешь выяснить, что у него болит. Это, очевидно, общее правило, но для того чтобы с нашими пожилыми людьми выяснить, что у них болит, надо провести с ними ещё больше времени и соответственно больше поговорить, — до тех пор пока человек не раскроет в беседе все тайны своего организма.

Конечно, у нас с нашими стариками возникает психологическая проблема, перерастающая в проблему духовную. Вкратце суть её в том, что умирать никому не хочется. Только не нужно думать, что это животное “цеплянье” за жизнь; кто знает, может быть, каждый человек в глубине души хочет получить время для покаяния, а получив его, такой возможностью чаще всего пренебрегает? Честно говоря, в этом отношении, как мне кажется, старики не очень-то отличаются от молодых… Нам очень нелегко приходится, когда мы должны, с одной стороны, поддерживать в больном желание жить, поддерживать надежду, а с другой — не внушать ему несбыточных надежд на полное и абсолютное выздоровление, на немыслимое продление физической жизни. При этом разговор о жизни вечной, которая за ней последует и к которой нужно достойно и спокойно быть готовым — это не наше дело, это дело священника. А наше дело, например, тактично регулировать приём лекарств, отношение к которым у наших больных колеблется от отчаянного “да мне уже ничего не поможет” до страстной мечты о совершенно новом и необычайно сильном средстве, которое в мгновение ока ликвидирует все проблемы со здоровьем (последнее особенно необходимо и особенно трудно делать на фоне совершенно разнузданной рекламы шарлатанских снадобий).

Наблюдая своих стариков (я ведь и домой к ним езжу), я имею возможность видеть следующие поколения, то есть их детей и внуков. И приходится с грустью констатировать, что молодое поколение — более жестокое и не так относится к своим пожилым родственникам, как хотелось бы. Даже в очень хороших семьях, которые считаются интеллигентными, на “своих” стариков смотрят как на собственность, даже как на мебель: как будто бы их можно поставить в один угол, не приглянулось — переставить в другой, и тем временем решать за них их проблемы вплоть до того, как им дышать. Вот это меня иногда очень возмущает и в детях, которым уже лет по пятьдесят и больше, и тем более во внуках. Но есть и исключения; есть внуки, которые очень трогательно ухаживают за своими стариками. Я недавно наблюдала такую картину: в сквере маленький мальчик вёл бабушку на двух костылях и смеялся, говоря с ней; он ей что-то рассказывал, и они оба хохотали. Очень трогало за душу такое поведение мальчика.

Но есть и такие, которые считают, что если заплатил деньги, отдал отца или мать куда-то на месяц, на два в санаторий — ты вроде бы свой долг выполнил. А старики тоскуют; у них тоска по человеческому отношению, им хочется общаться. Когда в реабилитационный центр ветеранов вооружённых сил приходят наши… наш контингент, как это модно говорить, но хочется сказать “наши старики”, люди пожилого, а чаще преклонного возраста, мы смотрим, как они общаются друг с другом, как они живут и как удивляются тому комфорту, который их окружает в этом доме ветеранов, — и мы наглядно представляем себе смысл своей работы. Наверное, это единственное учреждение в Москве, а может быть, и в России (и не только в России), где ветераны чувствуют себя королями. Там никто и никогда не скажет им грубого слова; если кто-то захочет себе это позволить, то такой человек должен ясно представлять себе, что больше он в этом заведении не работает. И если кто-то побывал в нашем доме ветеранов, то знает, какие здесь прекрасные условия и как им хорошо. Это очень ценно, потому что дома многие ветераны подчас не имеют — я уже не говорю о комфорте, но иногда и просто порядка, потому что в своей физической слабости они не могут самостоятельно ухаживать за собой.

Но и в этом, оказывается, тоже возможна помощь. Помогать в обустройстве домашней жизни, в уборке и наведении порядка призвана прекрасно налаженная служба Дома ветеранов, которая работает далеко не первый год. Эта помощь осуществляется в рамках медицинского патронажа, потому что сначала к нам обращаются по медицинским показателям. Но мы нашим больным и с уборкой помогаем, и продукты доставляем, и лекарства, — и то и другое бесплатно. А одряхлевшие, малоподвижные и лежачие больные получают не только уход, но и необходимые для этого предметы. Есть специальная бригада, которая приезжает и проводит уборки в доме, опять-таки бесплатно.

Пожилые люди не могут попасть в хорошую клинику, хотя их сейчас очень много: у них просто нет для этого денег. И дело не в том, что в хороших платных клиниках не учитывается проблематика гериатрии, — там за деньги всё учитывается, — а в том, что наш контингент неплатёжеспособен; не могут наши старики оплачивать ежемесячный анализ крови, который стоит 280 р., а анализы на гормоны — около 300 р. за каждый. Но есть люди, которые им в этом помогают. Например, некоторые лаборатории делают ветеранам колоссальные скидки, а некоторым делают анализы вообще бесплатно; у реабилитационного центра есть договоры с лабораториями о бесплатных услугах, хотя это и частные лаборатории. И ещё в нашем центре всем нуждающимся ветеранам бесплатно определяют состояние костей, поскольку мы знаем, что остеопороз, повышенная хрупкость костей, попросту говоря, — это чума XXI века. Помимо исследований, в центре проводится школа остеопороза, где учат правильному питанию и “проблеме безопасности” движений. Я же веду там школу проблем стопы, поскольку моя первая специальность — ангиохирургия, то есть хирургия сосудов, а заболевания конечностей — это в первую очередь заболевания сосудов, в том числе атеросклероз и сахарный диабет с тяжёлыми осложнениями вплоть до гангрены; основной процент ампутаций, которые проводят хирургические гнойные отделения, это ампутации по поводу сахарного диабета. А вот пожилые люди иногда просто не могут добраться до поликлиники, не говоря о том, чтобы посетить школу диабета. Поэтому наш медицинский университет проводит благотворительную акцию, и я занимаюсь проблемой стопы в реабилитационном центре. Я читаю лекции и по ортологии, и по ортопедии, по ревматологии… и всё это старичкам, которым тем самым приходится на старости лет опять посещать школу. После лекции они уже могут осознанно относиться к своему недугу, принимать профилактические меры.

И интересно то, что в основном это люди, что называется, с сохранным интеллектом, хотя самый молодой из наших ветеранов — это человек на 82-м году жизни. Конечно, есть и тяжёлые больные; мы их обслуживаем на дому и обследуем их по возможности дома. А в центре — те, кто может общаться, те, для которых ещё не стало исключительным событием пойти на концерт, поговорить со сверстниками, потанцевать… да, в реабилитационном центре есть и танцы, и хор, и приезжают концертные бригады. У обитателей центра каждый день заполнен, их досуг содержателен, и они всё время чувствуют, что находятся в центре внимания.

Казалось бы, если старик пребывает дома более-менее в небрежении, а тут к нему приезжают врачи, сестры, соцработники, это по-хорошему должно оказывать какое-то влияние на родственников; хотя бы стыдно им должно быть. Увы, кому-то и становится стыдно, но некоторые родственники говорят, например, не нужна-де нам ваша крупа. А крупу пожилой человек не всегда может сам принести домой, да и на учёт мы берём самую малообеспеченную часть населения, и наши продукты рассчитаны по принципу продуктовой корзины. А эти родственнички сами-то о крупе не позаботятся; к сожалению, некоторые дети и внуки всё ждут, всё время тешатся мыслями о наследстве. Вот это убивает душу: пожилой человек, который жил с женой, овдовел, остался один. И к нему сразу начинают приезжать его родственники. С чем? — С тем, чтобы сдать свою квартиру, или забрать старика к себе, а его квартиру тут же сдать… чтобы старик уже приносил прибыль. А человек-то самостоятельный, он сам способен за собой ухаживать, он ещё ведёт какую-то общественную жизнь, он ещё способен делать кому-то добро, давать тепло. Но он привык быть один, сидеть за своим столом, включать телевизор, компьютер… Есть такие люди, которые работают до конца дней своих, и для них очень тяжело, когда дети начинают постепенно выживать их из этой жизни, так сказать, выдавливать. И человек теряется, он не знает, что ему делать. С одной стороны, это его дети, а с другой… У нас, как это ни прискорбно звучит, есть даже юридическая служба, которая занимается этой проблемой, старается правильно ориентировать пожилого человека, чтобы его никто не обидел в этой жизни. А наших ветеранов иногда очень здорово обижают самые близкие родственники. Есть такие случаи, когда при жизни никто не ухаживает за человеком, а когда он умирает, все хотят получить наследство. И эти наследники, бывает, даже судились, и патронажной сестре однажды пришлось свидетельствовать, что они за усопшим не ухаживали.

Но появилось у нас и счастье: сёстры милосердия, которых пока что так мало, что их работа ограничивается помощью только героям Советского Союза. Мы платим им какую-то зарплату с маленькой надбавкой. Конечно, герои заслужили многое, но эти сёстры так к ним относятся, что можно только позавидовать: они не просто очень внимательны и добры, но по их глазам можно понять, что они именно сёстры милосердия, верующие христианки: у них глаза другие, у них совершенно другие глаза. Я не занимаюсь кадровыми вопросами, но мне кажется, что их нам прислали в результате запроса в Патриархию. И это не молоденькие девочки, а люди, обременённые своими жизненными тяготами, но, несмотря на это, сохранившие душевное тепло.

Возвращаясь к тому, что можно очень условно назвать досугом наших пациентов, хочу сказать, что это люди, которые прожили очень тяжёлую жизнь, и хотя вели себя достойно, но жили в совершенно обезбоженной стране и сами отчасти жили обезбоженно. Тем не менее на старости лет у них возникает особая потребность думать не только о состоянии здоровья. Этой весной на территории реабилитационного центра была открыта часовня в честь святого мученика Иоанна Воина. Сначала здесь задумывался мемориал Суворова, а затем устроили часовню Иоанна Воина, причём не только потому что начальство так решило, но и потому что ветераны этого захотели, причём это было их чётко осознанное желание. Все, так сказать, заинтересованные стороны стремились к тому, чтобы здесь был этот храм, куда люди могли бы принести свои чаяния, помолиться, просто отдохнуть душой или придти на встречу с Богом, как они её понимают. Для них это стало необходимостью.

И вот, наши ветераны не просто прозябают в этой жизни; они все — живые люди, со своими интересами, многие пишут стихи. Конечно, наверняка о таких вещах судить нельзя, но у меня создаётся впечатление, что они думают и о душе, и их желание ещё пожить связано и с этим, то есть они хотят ещё обдумать свою жизнь, своё положение в мире, они в конце концов хотят выяснить свои отношения с Богом. И среди них очень много верующих, которые не только сегодня об этом задумались, но и всю жизнь были верующими людьми, когда могли, посещали храм и молились, и идут по жизни с Богом; такова значительная часть этого поколения. В силу каких-то запретов они, может быть, были от этого в какое-то время отведены, но почти все они — крещёные люди, православные. Есть и иноверцы, мусульмане, но и они верующие. И в нашем храме, храме святителя Филиппа, я вижу очень много людей старшего поколения. А когда было открытие нашей часовни, то все наши ветераны пришли туда, и явно не просто так, не из любопытства, — это было видно по тому, как они стояли. В этом смысле можно сказать, что все возвращаются на круги своя, и в этом смысле утешительно то, что молодые монстры тоже когда-нибудь станут старыми. К счастью, монстров не так много. У нас работают молодые сёстры, и мы смотрим, как они относятся к старым людям, и видим, что относятся хорошо, — и это не только по должности.

Тем самым я могу сказать, что старшее поколение мы вполне можем считать поколением верующих людей, и это замечательно. Так дай им Бог здоровья, дай им Бог дальнейшего укрепления в их вере.

В заключение — маленькая иллюстрация. Год назад на закладку часовни к нам приезжал священник, который попросил меня показать ему дом ветеранов и реабилитационный центр. Мы решили, что 15 минут будет достаточно: пробежимся по зданию. Однако наша прогулка затянулась часа на два, потому что на каждом шагу его останавливали ветераны, просили благословить, целовали ему руку и о чём-то спрашивали, и священник с ними беседовал. Поэтому я имею основание думать, что у наших ветеранов совсем не безразличное отношение к Богу.