Как разговоры о смерти стали моей профессией
2014 год был для меня особенным. 3 октября у меня случился выкидыш. Затем 8 октября мой папа умер от рака. А 25 ноября мой муж Эрон умер после трех лет борьбы с глиобластомой 4-й степени, проще говоря, с раком мозга.
Меня постоянно куда-то приглашают. Бурная социальная жизнь. Обычно, когда я рассказываю об этом периоде в моей жизни, основная реакция, которую я получаю (вздыхает):
«Я себе представить не могу…»
Но я думаю, что вы можете. Я думаю, вы можете. И я думаю, вы должны, потому что однажды это случится и с вами. Возможно, не те же самые потери в том же порядке и так же стремительно… Я видела одно исследование, которое вас ошеломит: все, кого вы любите, умрут с вероятностью 100 процентов.
После всех этих случившихся потерь я превратила в профессию разговоры о смерти и утратах, не только своих собственных, которые довольно легко перечислить, но о тех, которые испытали другие. Должна признаться, это свободный сектор на рынке.
Я написала несколько очень воодушевляющих книг, веду подкаст, открыла маленькую некоммерческую фирму. Я лишь пытаюсь делать, что могу, чтобы как-то сгладить людям неловкость, ведь горе так некомфортно. Особенно если это чужое горе. Поэтому частью работы стала группа, которую я создала со своей подругой Моу, тоже вдовой. Мы называем ее «Клуб молодых вдов».
И у нас всё по-настоящему: членские карточки и футболки. И когда ваш близкий умирает, ваш муж, жена, девушка, парень, не важно, были вы женаты или нет, ваши друзья и ваша семья будут оглядываться по сторонам в поисках друзей, друзей их друзей, пока не найдут кого-то, кто прошел через нечто подобное, и потом они подтолкнут вас друг к другу, чтобы вы могли общаться между собой и не распространять вашу печаль на других.
И это то, чем мы занимаемся. Просто собрания небольших групп, где мужчины, женщины, женатые, гражданские супруги могут поговорить о своих умерших и высказать вещи, которые другие люди в их жизни не готовы или не хотят слышать.
Нора, Эрон и их сын Ральф. Фото: Nora McInerny Purmont
Диапазон разговоров огромен. Вроде: «Мой муж умер две недели назад, а я не могу перестать думать о сексе, это нормально?» Да. <…>
Или: «Когда я на улице и вижу пожилых людей, держащихся за руки, пары, которые точно вместе десятки лет, и я смотрю на них и представляю все то, через что они прошли вместе, — хорошее, плохое, ссоры по поводу того, чья очередь выкидывать мусор, — мое сердце просто наполняется яростью».
И этот пример очень мне близок.
Любовь в настоящем времени
Большинство разговоров останется между нами. Но есть вещи, о которых мы говорим, и другой части мира — части, примыкающей к горю, но еще не охваченной им, — было бы полезно услышать. Однажды я спросила:
— Друзья, помните, когда ваш близкий ушел из жизни?
Они помнили.
— Вы помните все те фразы, что люди вам говорили?
— О, да.
— Какие вы ненавидели больше всего?
Я получила много комментариев, ответов, люди говорили о многом, но два слова поднялись в топ. «Двигаться дальше».
Сейчас, после 2014 года, я вышла замуж за очень милого человека, которого зовут Мэтью, у нас четверо детей в нашей общей семье, мы живем в пригороде Миннеаполиса, штат Миннесота, США. У нас есть собака. Я езжу на минивэне, у которого двери открываются, даже если я их не трогаю.
И по всем меркам жизнь удалась. Но я не «двигаюсь дальше».
Я не двигаюсь дальше, и я так ненавижу эту фразу, и понимаю, почему ее ненавидят другие. Потому что она означает, что жизнь Эрона, и смерть, и любовь — просто моменты, которые я могу оставить позади и, скорее всего, должна.
Но когда я говорю об Эроне, я перехожу на настоящее время, и я всегда думала, что это какая-то странность. А потом я заметила, что все так делают. И не потому, что мы живем в отрицании или потому что забывчивы, а потому, что наши любимые, которых мы потеряли, до сих пор присутствуют в нашей жизни. Так что когда я говорю: «Эрон такой…», это потому, что Эрон и сейчас такой… Просто он настолько незабываемый, что я чувствую его присутствие.
Он присутствует в моей работе, в нашем общем ребенке, в трех других детях, которых я воспитываю, которые никогда его не встретят, не разделяют его ДНК, но которые есть в моей жизни только потому, что у меня был Эрон и потому что я потеряла Эрона. Он присутствует в моем замужестве с Мэтью, потому что жизнь Эрона, его любовь и смерть сделали из меня ту, на которой Мэтью захотел жениться. Так что я не двинулась дальше от Эрона, я двинулась дальше вместе с ним. <…>
Скорбь, радость и память
Когда ты видишь, как близкий человек травит себя три года ядом ради того, чтобы оставаться рядом с тобой еще немного, это навсегда остается с тобой. Когда ты видишь, как здоровый человек, которого ты однажды встретила, исчезает, это остается с тобой. Когда ты видишь, как твой сын, которому нет еще и двух лет, залезает к отцу в кровать в его последний день жизни, будто знает, что произойдет через пару часов, и говорит: «Я люблю тебя. Все сделано. Пока, пока», это остается с тобой.
Так же, как когда ты влюбляешься, наконец по-настоящему влюбляешься в кого-то, кто понимает тебя и знает тебя, и ты осознаешь: «Боже, я была слепа все это время. Любовь — не состязание и не реалити-шоу, она тихая, она словно невидимая нить спокойствия, связывающая вас двоих, даже когда вокруг сплошной хаос, когда все вокруг рушится, даже когда его больше нет». Это остается с тобой.
Нора и Ральф. Фото: Gracie + Gold
У нас была привычка — потому что у меня руки всегда ледяные, а он такой теплый — я брала и засовывала свои ледяные руки под его рубашку, прижимала их к его горячему телу. И он так это ненавидел, но он любил меня, и когда он умер, я легла в кровать с Эроном и положила мои руки под него и почувствовала его тепло. И я даже не смогу сказать, были ли у меня руки холодными, но я могу сказать, что знала, что делаю это в самый последний раз. И что это воспоминание всегда будет грустным. И оно будет всегда приносить боль. Даже когда мне исполнится 600 лет и я уже буду голограммой.
А воспоминание о встрече с ним всегда будет заставлять меня смеяться. Скорбь не происходит в вакууме, она происходит и смешивается со всеми другими эмоциями.
Я встретила Мэтью, моего нынешнего мужа, который не любит это определение, хотя оно очень точное. Я встретила Мэтью, и… среди людей, которые меня любят, послышался этот вздох облегчения вроде: «Прошло! Она смогла. Она получила счастливый конец, можем расходиться. Мы хорошо справились». И такой подход даже мне казался привлекательным, и я думала, что, может, я тоже его применю, но я не смогла.
Для меня началась новая глава. И это такая хорошая глава — я люблю тебя, милый, — такая хорошая глава. Но особенно в начале она напоминала параллельную вселенную или как из старых книг 80-х годов «Выбери свое приключение», где были две параллельные линии сюжета.
Я раскрыла свое сердце Мэтью, и тут мой мозг: «Почему бы нам не подумать об Эроне?
О прошлом, настоящем и будущем, просто обо всем» — и я думала. И внезапно эти два сюжета начинали разворачиваться одновременно, и влюбленность в Мэтью помогла мне осознать чудовищность той потери, что я пережила со смертью Эрона.
И не менее важно, что она помогла мне осознать, что моя любовь к Эрону, моя скорбь по Эрону и моя любовь к Мэтью — это не противодействующие силы. Это просто звенья одной цепи. Это одно и то же.
Горе неисцелимо. Но и счастье будет
Но я — нет, не особенная. Я знаю это, я полностью осознаю, что весь день, каждый день по всему миру происходят ужасные вещи. Постоянно. Как я говорила, я веселая. Но происходят ужасные вещи, люди переживают глубоко задевающие и травмирующие потери каждый день.
И часть моей работы в странном подкасте, что я веду, иногда говорить с людьми о самой ужасной вещи, когда-либо с ними произошедшей. И иногда это потеря кого-то любимого, несколько дней или недель назад, лет или даже десятилетий назад. И люди, у которых я беру интервью, — они не замкнулись в себе вокруг этой потери и не сделали ее центром своей жизни. Они продолжали жить, их миры продолжали вращаться.
Нора с Мэтью и детьми. Фото: Kylee and Christian Creative
Но они говорят со мной, абсолютно чужим человеком, об умершем человеке, которого они любили, потому что такой опыт оставляет на нас след и формирует нас так же, как и опыт радостный. И так же навсегда. Намного дольше момента последних соболезнований и поминальных обедов.
Мы ведь не смотрим на окружающих нас людей, испытывающих радости и чудеса жизни, и не говорим им «двигаться дальше», не так ли? Мы посылаем открытки вроде: «Поздравляем вас с рождением малыша!», и затем через пять лет мы же не думаем: «Снова день рождения? Да забудьте уже».
Но горе — одна из тех вещей, как влюбленность, или рождение ребенка, или просмотр «Прослушки» на HBO, которые невозможно понять, пока вы с ними не столкнетесь, не переживете их.
И когда вы столкнетесь с этим, с вашей любовью или ребенком, когда это будет ваше горе и ваше место на первом ряду на похоронах, тогда вы поймете.
Вы поймете, что вы не просто переживаете момент времени, счетчик просто не обнулится, вас коснулось нечто хроническое. Нечто неисцелимое. Это не смертельно, но иногда скорбь чувствуется и кажется таковой. И если мы не можем защитить друг друга от этого, то что мы можем сделать? Что мы можем, кроме как пытаться напомнить друг другу, что некоторые вещи невозможно исправить и не все раны можно заживить?
Мы нужны друг другу, чтобы помнить, чтобы помогать друг другу помнить, что скорбь — это многозадачная эмоция. Что вы можете быть и будете печальны и счастливы, вы будете горевать, но сможете влюбиться в тот же год, неделю или в тот же момент.
Нам необходимо помнить, что скорбящий человек будет смеяться и улыбаться вновь. Если повезет, он даже может вновь полюбить. И да, конечно, он будет двигаться вперед. Но это не значит, что он оставил все позади.