Татьяна Краснова. Фото Анны Даниловой
Публично признаваться в любви к Родине мне кажется не очень приличным. Это дело интимное, частное и очень сложное, как всякая любовь.
Но патриотизм стал модным словом, и это еще полбеды. Мне все чаще грозят пальцем и строго подозревают в не-любви.
Тут поневоле начнешь сомневаться…
Так все-таки, люблю ли я Отечество?
Да, мне доводилось стоять, замерев, любуясь широкой Окой, по которой идет весенний лед – мимо белых церковок Мурома, мимо колокольного звона, мимо старых садов…
Да, я знаю, как это – умирать от счастья, глядя на то, как над лесами и холмами парит на облаках Успенский собор Владимира, и помню, каково это – идти по проселочной дороге и видеть, как из утреннего тумана навстречу тебе выплывает белая церковь Покрова..
Я помню это невыносимое чувство воли (вот трудно переводимое слово!), которое испытываешь почти как боль, вдыхая ветер с Волги. Невыносимое – именно потому, что оно много шире тебя одного, и его не вместить.
А еще – Новгород под низкими северными облаками, и выжженные солнцем степные курганы под Ростовом, и небо – ночное небо, которое бывает только на моей даче в подмосковной Решетихе, когда сидишь в августе в саду и звезды падают в траву вместе с яблоками.
Значит ли это, что я люблю Родину?
Не уверена…
Или вот, то потрясение, которое испытываешь от «Маленьких трагедий» Пушкина…
Или ужас и отчаяние, и запах ледяной осенней Невы, которым веет от прозы Достоевского.
Или Бродский…
Или вот это – «о незаслуженное счастье – я знаю русский алфавит»…
А это – значит?
Едва ли.
Или – когда-то поразившая меня история о сумасшедшем учителе из Боровска, чудаковатом глухом старике, в голове у которого вращались миры и галактики, и странные, неземные корабли держали путь к далеким планетам, а он, в захолустном маленьком городишке, соорудив себе парус, мчался на коньках по застывшей зимней реке, и «лошади пугались мчащегося паруса, а проезжие ругались матерным гласом». И эта жизнь в нелепости и ничтожности, и одновременно – в такой сокрушительной бесконечности – разве можно представить себе что-то более русское?
А это – любовь?
Вряд ли.
Если уж совсем честно – почти так, со слезами на глазах я стояла в Израиле у озера Кенерет, думая о рыбаках, бросивших свои сети, чтобы слушать Того, от Кого нельзя отвести глаз.
И почти так, вдыхая каждую строчку, я читала Шекспира – о незаслуженное счастье, я знаю еще и английский.
А в моем личном списке праведников числится не только русский немец, «святой доктор» Гааз, главный врач московских тюрем, но и итальянский доктор Базалья, благодаря которому психиатрические больницы в Италии превратились из казематов в современные клиники, и людей там не изолируют от общества, а пытаются в это общество вернуть.
Но есть, похоже, что-то, на что я могу опереться, говоря о своем патриотизме.
Это стыд.
Мне безразлично, как относятся к своим старикам Швеция и Норвегия, но мне мучительно стыдно за то, что мы в России собираем деньги на памперсы для домов престарелых – их еще называют домами ветеранов, слышали, наверное?
Лежачим старикам там положено менять памперс не чаще двух раз в сутки. Если менять не по регламенту, а по мере надобности, в бюджете моей великой страны может образоваться брешь.
Мне стыдно, что в крошечном Израиле, на клочке пустыни, где еще 60 лет назад не было ничего, кроме палящего солнца, малярийных болот и песка, моя подруга бесплатно получает самое лучшее высокотехнологичное лечение от рака на том простом основании, что она еврейка и подданная Израиля, а я в России, через 70 лет после Победы, пытаюсь собрать деньги на лечение ее ровесницы, русской женщины, гражданки одной из самых богатых стран мира – и ей почему-то «не положено» практически ничего из того, что нужно для спасения ее жизни.
Или вот – военный парад в честь Дня Победы.
Недавно, стоя в безнадежной пробке в центре города, в переулке, перекрытом из-за колонны боевой техники, ехавшей по Тверской на репетицию парада, я думала – к кому спешит (а точнее, уже не спешит) вот эта «скорая», чей водитель безнадежно включает и выключает сирену в своей наглухо застрявшей в заторе машине? Хорошо, если к какому-то обычному, никому не нужному человеку. А если к одному из очень немногих оставшихся героев той Великой войны?
Я думаю, что очень люблю свою Родину, потому что так стыдно бывает только за своих.
Это чувство не перепутаешь ни с чем.
Я пишу этот текст накануне 9 мая.
К сожалению, я не из тех, кого радует парад и салют.
Я очень не люблю оружия и очень боюсь популярного лозунга «1941-1945 – можем повторить!»
Я ненавижу войну как самое страшное из того, что может случиться с человечеством.
Мне очень хочется пореже испытывать стыд за свою страну.
И почаще – гордость. Очень маленькую, частную, мирную.
К счастью, я устроила свою жизнь так, что в ней есть поводы для такой гордости.
Привести вам пример?
Мы собрали денег на химиотерапию вышеупомянутой российской гражданке.
С Праздником.