Только вернулся из епархии, как позвонили и сообщили, что умер дедушка Василий, наш старейший прихожанин. Человек порядочный и необыкновенно трудолюбивый. Всякий раз по дороге в храм и обратно я прохожу мимо их дома. И если видел их с бабушкой Клавой, так только согнувшимися над грядками с лопатой или граблями в руках.
Еще они высаживали целую плантацию тыкв и кабачков. Хочешь — срывай, уноси и ешь на здоровье. Мимо их дома трудно пройти незамеченным, тем более что забор у них был не такой, как принято сегодня, сплошной металлический высотою в два метра, а как раньше — невысокий, дощечка через дощечку. Обязательно кто-нибудь из хозяев тебя увидит: или старики, или дочь с мужем, или внучка.
Дед с внучкой — неразлучные друзья. Сегодня удивительно видеть подростка, копающегося в земле, а эти двое, как ни посмотришь, — все чем-то занимаются. И подумаешь: деду бы внука, он бы его многому научил.
— Дедушка! Дедушка, батюшка идет!
Священник Александр Дьяченко
Все, стоп, тебя заметили. И вот уже внучка спешит с пакетом, полным зелени, свеклы, морковки. Не возьмешь — обидятся, хоть мимо не ходи.
Год назад дедушка Василий заболел, и я стал чаще бывать у них в доме. По нынешним меркам дом небольшой. Строили они его сами, полвека назад, когда перебрались в наши места откуда-то с Оки. Бабушка Клава говорила:
— Маленький дом — это хорошо, его протопить легче. И потом, ты не смотри, что он маленький, для дома это не важно. Главное, чтобы тебя в этот дом ноги сами несли.
Даже тяжело заболев, дедушка Василий не пропускал службы. Вместе с хозяйкой они приходили в церковь и всякий раз причащались. За неделю до смерти он отстоял последнюю воскресную службу, причастился и слег. Лежал последние три дня и скончался в сознании.
На отпевание собрались все свои, люди все больше взрослые. Плакала одна только внучка, девочка лет пятнадцати. Она старалась казаться спокойной, но слезы текли и текли по ее лицу.
Я подал возглас, все взяли в руки свечи, и эта девочка тоже. Она стояла, уткнувшись лицом в угол между шкафом и стеной. На ее лицо падала тень от шкафа, и сторонний человек не догадался бы, что за чувства она сейчас испытывает.
Зато были видны ее ножки в коричневых брючках, вытянувшиеся в струнку, словно по стойке смирно. И еще черного цвета ботиночки с промокшими от растаявшего снега носами. Я смотрел на них и не мог оторвать взгляд.
Сутки прошли, а эти вытянувшиеся в струнку ножки с осиротевшими ботиночками, уткнувшимися друг в дружку мокрыми носами, все стоят у меня перед глазами.
Я прежде никогда не видел, чтобы обыкновенные черные ботиночки могли так громко кричать о том, как больно в эту минуту тому, кому принадлежат эти ножки.