«Правмир» писал о том, как киевский священник отговорил женщину от самоубийства. Оказалось, что происходило всё на территории известного в Киеве прихода — во имя святителя Николая Чудотворца в густонаселенном жилом массиве Позняки. Здесь настоятель протоиерей Николай Загородний, отец шестерых сыновей, организовал молодёжное движение «Дружина», где все желающие мальчишки проходят физическую подготовку, обучаются основам боевых искусств, самообороны, выносливости. Его жена — художник по образованию — пишет иконы, руководит церковным хором. Вместе с батюшкой они открыли на приходе студию арт-терапии, чтобы помогать людям обретать душевное равновесие в условиях постоянного стресса тяжелых для всех нас последних лет.
Когда смотришь на могучего, как гора Арарат, отца Николая, ни на минуту не сомневаешься, что он кого хочешь от чего хочешь отговорит. Но так ли легко ему было, как это со стороны кажется, батюшка рассказал «Правмиру» в интервью.
Протоиерей Николай Загородний с семьей
Первое, что я выпалил: «Нужно сначала научиться летать»
— Отец Николай, уже прошло какое-то время, что сейчас больше всего вспоминается вам из событий того дня?
— Помню, главное для меня было — начать с человеком говорить. Правда, не совсем понимал, что именно сказать. Например, первое, что я выпалил: «Нужно сперва научиться летать». Сейчас вспоминать об этом и смешно, и грустно…
Затем стал говорить, что перед любым важным делом надо исповедоваться. Сам испугался, когда это произнес — получается, напоминаю о чем-то печальном, страшном. Но это та правда, о которой нужно было сказать.
Фото: druzhina.kiev.ua
Я протянул ей свою руку, стал просить: «Иди сюда, иди сюда, дай мне руку!» Она достаточно далеко стояла, балкон длинный, но всё же подошла, дотронулась до моей руки и тут же сделала несколько шагов назад. Я боялся делать какие-то резкие движения, потому что в любом случае не смог бы её удержать.
Говорил с ней, переклонившись через подоконник, а сзади полицейские держали меня за ноги. И продолжал звать: «Дай руку, дай руку! Дай, пожалуйста, руку! Вспомни, у тебя же есть дети, у тебя же есть внуки. Вспомни о них, подумай! Даже если что-то случилось, для того чтобы всё исправить, нужно жить!».
Она опять подошла, протянула мне свою руку… Ужасно, ужасно холодная рука. На улице нулевая температура, она в одном домашнем халатике без рукавов, ветер, 13-й этаж… А у меня руки тёплые. Я погладил её по плечу, говорил с ней, предложил свои перчатки. Она отказалась и отошла опять. Но это уже был диалог.
— Что она вам отвечала?
— Она спрашивала: «Что мне за это будет? Что вы со мной сделаете?». Я говорил: «Мы молимся о вас! Бог всех нас любит, мы же все Его создания, Он пришел в этот мир, чтобы каждого из нас спасти».
Общались какое-то время, минут пятнадцать. У неё в квартире никого не было, разговор я вёл из соседского окна, которое выходило прямо на её балкон. При этом она стояла с наружной стороны балкона на карнизе — маленькая, хрупкая, лёгкая. Меня этот пластиковый карниз вообще бы не выдержал.
Перила балкона, за которые она держалась, — с неё ростом. Я заметил, что её рука от соприкосновения с холодным металлом вся покраснела. Предложил: «Давайте подстелим полотенце под руку, холодно ведь». Она согласилась.
Слава Тебе, Господи! Мы все — я и полицейские — прямо выдохнули, когда я бросил ей полотенце, и она положила на него руку. Это был верный знак, что ситуация переломилась к лучшему.
— И после этого она согласилась перелезть назад через ограду?
— За время, пока мы говорили, спасатели взломали дверь в квартиру, выбежали на балкон и втащили женщину внутрь. После того, как всё закончилось, я зашел, обнял её, разговаривал, тормошил. Говорю: «Вы у меня сегодня героиня! Мы победили!». Держал её за руку, сказал, что она только что совершила подвиг, ведь жить — гораздо труднее, чем просто хлопнуть дверью. Она сбивчиво что-то отвечала мне, даже пыталась исповедоваться…
А затем её увезли в больницу в реанимацию — от переохлаждения у неё критически снизилась температура тела.
Разговаривать с ней даже не пытались
— Что вы знаете об этой женщине? Почему она пошла на такой шаг?
— Приезжая, из Симферополя, зовут Ольга. В Киев переехала недавно в связи с событиями в стране. Рассказала, что год назад у неё умерла дочь, два года назад — муж.
Надо сказать, что и сама она, и обстановка в квартире – всё выглядело очень прилично, достаточно культурно. Вряд ли на крайний шаг её толкнул недостаток внимания и заботы. Хотя, судя по всему, была какая-то цепь трагических событий.
— Выглядит каким-то счастливым совпадением, что балкон выходил на территорию храма, где в этот момент были вы, увидели, что происходит, и поспешили на помощь…
— Это, и правда, совпадение из ряда вон. Потому что самоубийство — всегда катастрофа и для соседей, жителей этого дома, и для родных человека, и для тех, кто становится свидетелем.
Но именно в этот отрезок времени — утром в субботу — в нашем храме совершалась Божественная литургия. И, уверен, благодаря тому, что как раз в алтаре совершалась Евхаристия – бескровная жертва Господа нашего и Спасителя Иисуса Христа — ужасная кровавая трагедия в нескольких метрах от святыни не состоялась.
— Как вы её заметили вообще?
— Я в тот день не служил, помогал организовывать одно мероприятие.
Дело в том, что нам с прихожанами давно уже не даёт покоя то чрезвычайно болезненное моральное состояние, в котором находится наше общество. Понятно, что глобально мы ни на что не можем повлиять, но на своём уровне, на своём месте обязаны делать всё, что в наших силах.
Матушка Елена, супруга отца Николая
Да, у нас регулярно совершаются богослужения, которые сопровождает прекрасный хор. Среди тех, кто в нашем храме читают и поют, есть переселенцы из зоны боевых действий — все они нашли у нас приют, поддержку и заботу. При храме действует молодежная организация «Дружина». Мы занимаемся детьми, дважды в неделю проводим для них спортивные занятия на территории соседней школы. Есть тренер – человек подготовленный, спецназовец; у него самого пятеро детей, и своим долгом он считает воспитывать подрастающее поколение.
Моя супруга — художник по образованию, пишет иконы, занимается живописью. И вот чтобы хоть как-то помочь людям не только духовно, но и морально, мы с ней приняли решение организовать при храме студию арт-терапии. Это очень интересное направление, и для людей – колоссальная отрада, утешение. Буквально первое же занятие вызвало у прихожан целую волну восторга.
Как раз, когда мы начали первый урок арт-терапии, всё и произошло.
Кто-то из участников зашёл и сказал, что в доме напротив на карнизе стоит женщина. У подъезда уже дежурила пожарная машина, карета скорой помощи — и это тоже бросалось в глаза. Однако заметить саму женщину было трудно: без очков я даже не смог её рассмотреть – она маленькая, а дом пёстрый. Но одета она была в красный халат, и, собственно, эту красную точку я и увидел.
Очевидно, что нужно было идти и что-то делать. О том, что понадобится моё участие, я и не помышлял: полиция, медики, спасатели – все на месте. Думал, меня туда даже не пустят.
Но оказалось совсем наоборот. Когда я подошел к пожарной машине, у которой стояли и медики, не мог понять, что они все тут делают внизу, ведь здесь ей точно уже ничем не помогут. Попросил рупор, чтобы поговорить с ней. Мне ответили, а зачем вам рупор — идите наверх, там из окна соседской квартиры можно пообщаться. (Соседи — пожилые люди — увидели в окно, что происходит, и позвонили в полицию).
Я побежал к лифту с одной-единственной мыслью: только бы успеть. Молился, просил, чтобы Господь не попустил совершиться этой катастрофе. Когда поднялся наверх, на этаже увидел приоткрытую дверь, вошел. В квартире стояли полицейские. Из соседнего окна до её балкона – на самом деле один шаг. Я даже готов был переступить с окна на балкон, лишь бы её остановить, но не решился, потому что любые резкие движения могли усугубить ситуацию.
— Пока вы не пришли, с женщиной никто не разговаривал?
— Никто. Ждали какую-то специальную бригаду, наверное.
Хотя я этому чрезвычайно удивился. Это же нормально — поговорить с человеком, спросить, как он себя чувствует, что его беспокоит. Так должно быть!
У меня нет претензий к полицейским – возможно, люди испугались, растерялись, может быть, впервые в жизни сталкивались с подобным. Я говорю об этом сейчас только для того, чтобы те, кто, возможно, будут читать этот материал, не терялись и не боялись, чтобы действовали решительно.
«В моём служении часто бывает: говоришь с людьми, и у них загораются глаза»
— Складывается ощущение, что на самом деле женщина хотела жить. Ведь столько времени простояла на ветру и на холоде — наверняка надеялась, что её спасут?
— Я не знаю. Она пыталась о чём-то говорить, плакала. Когда её вытащили с балкона, первыми её словами были: «Я не могу! Я не буду жить!». Списываю это на то, какой стресс она перенесла. Представьте только, какая огромная травма для человека — сделать такой шаг в этом направлении. Каким должно быть ужасом стоять там, на карнизе… Мне кажется, никто не захочет испытать подобное ещё раз.
Очень надеюсь, что её близкие проявили к ней максимальное участие, что она не была лишена заботы, любви, внимания, каких-то элементарных человеческих, сыновних любезных к себе отношений.
— Вы больше не виделись?
— Мне не хочется травмировать дополнительными разговорами на эту тему ни её, ни родственников. Вечером в тот день у нас в храме служили Всенощное бдение, и я видел, что в окне квартиры горел свет. Я попросил спасателей, которые дозванивались до родственников этой женщины, передать, что здесь был священник из соседнего храма, пусть она или её близкие потом придут. Но пока никто не приходил.
Николаевский храм в Киеве
— Как вы рассказали обо всём своим родным? Что сказали людям, когда вернулись?
— Честно говоря, отнесся к этому как к рядовому событию. Серьёзно, я не скромничаю.
В моём служении священника часто бывает так, что беседуешь с людьми, и у них загораются глаза. Ведь в храм много кто приходит с житейскими трудностями, мы говорим, общаемся, люди остаются, становятся активными прихожанами. Выслушивать, советовать — для меня это совершенно естественно и нормально, я же священник, в конце концов. И это была подобная ситуация.
После всего я вернулся на занятие по арт-терапии, нужно было много чего организовывать, обеспечивать технические моменты, так что особо некогда было разговаривать. Арт-терапия продолжалась после этого ещё четыре часа, людям нужно было хотя бы даже чай приготовить — и этим тоже я занимался.
— Вы спасли человеку жизнь и пошли для участников чай кипятить?!..
— Ну да… В конце занятия нужно было холсты упаковать, чтобы прихожане могли их с собой забрать. Масляные краски медленно сохнут, поэтому заворачивать необходимо специальным образом, и этим тоже занимался я.
Уже дома, когда собралась вся семья, я рассказал, что произошло. Старший сын работает фотокорреспондентом в Синодальном информационно-просветительском отделе в Митрополии, и пока я говорил, он набросал небольшую заметочку, которую тут же и опубликовал на нашем приходском сайте.
Вообще, считаю, что это Божий дар, что общими усилиями удалось предотвратить самоубийство. Речь ведь не обо мне, это Господь не допустил кровавой трагедии. А творческий коллектив нашей студии по арт-терапии получил вот такое в буквальном смысле с небес подтверждение, что обществу нужна наша помощь. Пусть это будет акварель или вообще рисование мелом на асфальте, но у деток и взрослых должна быть возможность высказаться, выплеснуть накопившееся и наполнить высвободившееся пространство. И тем более это нужно пожилым людям.
Да, это всего лишь рисование, но хоть что-то делать мы должны, мы обязаны. Делай что должен, и будь что будет. Но не прятаться, не бояться, не пасовать перед вызовами и опасностями, а наоборот, выходить им навстречу.
Больно, когда не слушают
— Вы упомянули о том, что говорить с людьми — работа священника. В вашей жизни событий, подобных этому, много было?
— Именно таких не было. Но от абортов доводилось отговаривать…
— Есть ли надежда это сделать, когда женщина уже решилась?
— Был у меня случай, тоже яркий, из ряда вон. Знакомый диакон, из соседнего храма, поделился как-то, что не смог переубедить женщину не делать аборт. Я потребовал телефон и сам стал с ней разговаривать. Много всего ей сказал, но главное, о чём просил: «Ты только роди, а я этого ребенка заберу и воспитаю». И дальше уже строил свой диалог с ней на том, что это не её ребенок, а мой. Длинный был разговор…
— О чем говорить тяжелее всего?
— Тяжелее всего, когда не слышат. Но это моя вина — значит, не могу быть достаточно аргументированным, достаточно убедительным, достаточно твёрдым.
Вся работа священника строится, прежде всего, на даре слова. Господь нас к этому призывает, и апостол Павел говорил: «Горе мне, если не благовествую». Поэтому нужно говорить, нужно благовествовать. Если говоришь, тебя слышат и слушают, в этом нет ничего особенного, не твоя это заслуга, но если не слышат – больно, обидно. Особенно неприятно, когда не слушаются дети.
— По поводу детей… Из восторженных статей о вас вырисовывается такая картина, что всё в вашей жизни как-то легко и просто: запросто родить шестерых сыновей, организовать их в дружную «Дружину», ходить с ними в походы, учить защищать слабых и помогать ближним. Кажется, это так естественно. Что даёт вам внутренние силы для такой чёткости, последовательности, целеустремленности? Как это в вас воспитали?
— Я радуюсь вашим словам, что со стороны всё так выглядит. Потому что на самом деле, это просто побег от хаоса, побег от опасностей.
Я вырос на Лесном массиве (северная окраина Киева — Ю.К.). Многих моих сверстников уже нет в живых, по разным причинам. Поэтому я абсолютно убеждён, что детьми нужно заниматься. И что делать это должны взрослые. И что на самотёк это ни в коем случае нельзя пускать, даже если что-то у тебя самого и не получается.
Не помню, чьё это выражение, но я с ним абсолютно согласен: когда родился первый сын, я точно знал, как его воспитывать; когда родился шестой, я уже не знал, как воспитывать первого. Это говорит не о моей слабости или о моей силе, но лишь о том, что не мы воспитываем детей, а дети воспитывают нас. И если что-то у нас с детьми не получается, значит, нужно что-то в себе менять.
Сыновья Загородние
— А вами в детстве занимались?
— Меня воспитала улица.
— Как же уличный хулиган стал священником?
— А я не сказал, что был хулиганом. Просто мы жили в то время, когда взрослые с утра до вечера работали, а дети шатались, предоставленные сами себе. Так мы и росли. Потом я пошел в армию, и это было потрясение. Когда тебя вырывают из привычной жизни, и ты попадаешь в трудные условия, это само по себе формирует какой-то новый взгляд на вещи. У меня, слава Богу, не было зависимостей, и в бандитских разборках я не участвовал, но от того, что видел вокруг, становилось чисто по-человечески тяжело и больно.
Мой сосед по дому – спортивный, подтянутый парень… Помню, подростками играли на крыше 9-этажного дома, и он бегал, не удержался и вылетел за ограждение. Только благодаря тому, что занимался лёгкой атлетикой, он успел ухватиться за карниз, подтянулся и выбрался. Но потом погиб от наркотиков. Я его отпевал, пришли все знакомые, сверстники, кто в живых остался. Я им кричал, просил: «Ребята, остановитесь! Вы что?!»
Больше жизни!
— Когда вы поняли, что священство — это ваше призвание, что вы хотите жить именно так?
— Не подозревал даже, что буду священником. Но и к Церкви никогда не был равнодушен.
Крестили меня в детстве. В начале 1990-х занимался бизнесом, и всегда перед работой и после заезжал в храм. На каком-то этапе случилась история, когда меня, скажем так, подвели, и я благодарю Бога, что тогда принял решение уходить из бизнеса. Хотя у нас с супругой на то время уже даже собственный кооператив по пошиву поясных сумок был — помните, такие были в моде? Но всё равно я бросил это дело и стал постоянно ходить в храм.
И как-то после Пасхи подошел ко мне местный священник, отец Всеволод Рыбчинский, и говорит: «Хлопче, а ти не хочеш бути батюшкою?». Я даже не нашелся, что ответить, а он сказал: «Подумай».
Рассказал я своей будущей супруге, мол, так и так. Она по образованию — художник-модельер одежды (кутюрье), удивилась: «Я что, буду попадьёй?». Батюшка дал мне на размышление две недели (зато сам, как я узнал позже, думал о своём священстве целых пять лет!). Через две недели снова подходит, берет меня под руку: «Ну що, подумав? Кажи «да»».
1994 год
— И вы сказали «да»?
— Ну, да. А дальше была подготовка, рукоположение. Милостью Божьей, и в диаконы, и в священники рукополагал меня Блаженнейший Митрополит Владимир. Обе хиротонии состоялись в Киевском Покровском монастыре, и непростой, высокой духовной жизни блаженной памяти матушка-игуменья Маргарита предложила мне остаться у них штатным священником.
Помню, когда впервые побывал в Иерусалиме, совсем не впечатлился: «Ну и что? Что мне ваш Иерусалим, там же в Киеве есть Покровский монастырь! Моё небо не земле…»
— И последний вопрос. Мы пытаемся детей оградить от всего плохого, наполнить их жизнь тем, что нам самим кажется главным. Как думаете, когда они вырастут и останутся без нашей опеки, не кинутся ли жить по законам того мира, от которого мы их так усиленно ограждаем? Что может стать для них стержнем и удержать от необдуманных поступков?
— Я вам двумя словами отвечу: больше жизни!
Наша огромная проблема, о которой я кричу, о которой я плáчу: мы какими-то официальными штампами, лозунгами, формальным отношением сушим нашу веру. Мы сушим Бога, сушим таинства, сушим нашу Церковь.
Меня часто спрашивают: «Отец Николай, почему это вы проповедь говорили и не закончили?» А я считаю, что проповедь должна быть как пусковой крючок — дала тебе разгон, силу, а дальше уже сам думай, но в движении, в полёте. Так и детям — им нужно задать направление, придать импульс, привить привычку к движению. Вот чем, собственно, мы у себя на приходе и занимаемся.
Просто нужно больше жизни, больше радости! Больше слёз радости — я бы так даже сказал.