Перезагрузка всех систем
Пока не было ребенка, я жила не задумываясь и не оглядываясь, получая удовольствие от всего. Когда эта привычная схема в одночасье оказалась сломана, стало не по себе.
С рождением ребенка все сильно изменилось. Прежде всего я сама. Я вдруг перестала чувствовать мир как раньше. Не могу сказать, что до рождения ребенка была закоренелым эгоистом, но с его появлением на свет мое ощущение ответственности перед другими и сочувствия стало совершенно иным — похожим на лавину, трудно переносимым. Произошел какой-то слом очерченных границ. Я вдруг начала замечать то, чего не видела раньше. И сопереживать.
Да, так. Пока ребенок учится садиться, ходить и говорить, ты в свои «за 30» внезапно учишься сопереживать. Быть снисходительнее, заботливее и проще. Ты новыми глазами смотришь на людей и переосмысливаешь многое в сфере человеческих отношений и чувств. Я, например, начала мириться с друзьями, реже обижать людей, говорить меньше резкого.
Стала медленнее. Научилась слушать и пытаться понять.
Ребенок здорово тебя тормозит, но это замедленное время очень много дает. Учась слушать ребенка, ты начинаешь по-новому слышать и взрослых.
Становишься сентиментальным. Я, например, начала рыдать в кино. В год, когда родился Костя, вышел фильм «Невозможное» — про семью, пережившую цунами. Я не могла его смотреть. Я рыдала в три ручья, хотя раньше фильм показался бы мне спекулятивным до бесконечности. А тут реализм семейного отчаяния, страдающие дети — все это воздействовало на меня на физическом уровне. Я тогда списала на гормоны, но сейчас гормоны мои в норме (у меня даже есть справка), а рыдать в кино я продолжаю как девочка. Не могу смотреть фильмы с высокой дозой насилия, страдания. Нет, смотрю, конечно, но рыдаю. Я не смогла дочитать книгу про этику в блокадном Ленинграде (Сергей Яров, «Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1942–1943 гг.»), потому что ощущала все совсем иначе. А я закончила истфак, там воспитывают особое отстраненное отношение к историческим текстам.
Я полюбила детей. Не могу сказать, что раньше их не любила. Просто не замечала. Они были мне неинтересны. Теперь они кажутся мне намного интереснее многих взрослых. От взрослых редко услышишь что-то новое, а вот в детском саду каждый день приносит какое-нибудь открытие. Но, узнавая детей, я стала лучше понимать взрослых. И многих совершенно искренне любить, принимая их такими, какие они есть. Масса вещей утратила значение, зато другие стали ощутимее.
Ребенок вообще открыл мне глаза. В детстве, я помню, тоже могла многое видеть и слышать. Прекрасные вещи вроде шуршания листьев, пения синиц весной. Потом я потеряла эту способность, потому что думала о другом и занималась другим. Многое в жизни было доведено до комфортного автоматизма, и я превратилась в такого вот маленького робота, который все делает хорошо и получает физическое удовольствие.
А тут все стало возвращаться. Сперва — с катанием коляски, когда вдруг у меня не осталось дел, поклонников и даже многих друзей, а вместо этого появилась куча нудных обязанностей и время, чтобы смотреть в потолок. И что-то там видеть. Потом — уже вместе с ребенком, который замечает совсем не то, что взрослые. «Красный — это многий и сильный цвет, но от него беспокойно и ты думаешь о нем», — говорит Костя, рисуя цветы. А глядя на размытый дождем рисунок мелом, превратившийся в желтый ручей: «Этот ручей течет туда же, куда и мы! Он превратится в реку, а потом море! А здесь не течет, это пруд, смотри, какой узор, как пятна у леопарда!»
С появлением ребенка вскрылись и какие-то личностные проблемы, не осознаваемые раньше. Например, тревожность. До этого я волновалась разве что из-за уровня материального комфорта, который мне казалось обязательным апгрейдить каждый сезон. Сейчас тревожность снедает меня очень часто, материальное стало номером не знаю уж даже каким, я просто волнуюсь. По миллиону поводов, которые замыкаются на ребенке, от бытовых мелочей до общего несправедливого мироустройства и экологических проблем. Мне тяжело с этим жить, но я работаю над собой.
Все остальные изменения мне нравятся. Я рада, что они со мной произошли. Хотя та самая зона уязвимости, которую я всю жизнь пыталась сократить, вдруг выросла в разы. И жить так гораздо труднее. Но насколько интереснее!
Чужих здесь нет
Есть люди, которые любят детей. Дети — это их призвание, они им всегда рады, в любом настроении и количестве, для них это естественная среда обитания. Большинство из нас совсем не таковы.
Мы, конечно, тоже любим детей. Но своих собственных или друзей. А еще мы очень любим побыть иногда без детей. Если уж выдался такой вечер, хочется использовать его по полной, насладиться свободой. А не ловить падающие на пол помидоры, хоть ты уже и профессионал этого дела.
Встречаясь с друзьями, так хочется поговорить о чем-то кроме детей. Но все разговоры незаметно соскальзывают к этой теме. Казалось бы, нам дома своих хватает, зачем еще слушать бесконечные истории про чужих? Но в том-то и дело, что с появлением на свет твоего собственного ребенка чужие вдруг перестают быть чужими.
Ты совершенно иначе начинаешь воспринимать кипящий и кишащий вокруг детский мир. Ты не можешь поделить улыбку: улыбнуться своему малышу, а тому, что рядом, — нет. Не можешь не ответить ребенку, который зовет тебя посмотреть, как он лезет по канату. Пусть ты и не его мама. Ты всегда поднимешь упавшего малыша, даже если видишь, что ему совсем не больно. И когда на улице кто-то кричит «мама», ты инстинктивно оборачиваешься.
Твой ребенок — это такой переходник: через него ты начинаешь мыслить детьми, чувствовать детей, понимать детей, жить в детях, а через них — в людях. Ты больше не смотришь со стороны на игровой загон. Ты уже в нем.
Огромный эмоциональный бонус, желаешь ты его или нет: сопереживание, боль, страх, тревога, радость, счастье. Ты больше не можешь пройти мимо, потому что твое сознание уже перестроилось на общинный уровень. Ведь дети видят в каждом взрослом немного родителя. Они могут не доверять, не подходить, смотреть исподлобья. А потом протянут машинку и спросят: «Хорошая?» И ты снова не сможешь промолчать. Потому что нет чужих и своих, есть просто дети, вот они: у одного текут сопли, другой ловит бабочку, третий копается в коляске. Все чужие, все свои. Даже те, что стучат ногами в спинку твоего самолетного кресла.