Я приходил к детям, чтобы научиться у них жить. Как любовь к другим избавляет от боли и одиночества

В жизни каждого из нас бывают черные полосы. Моя наступила в 2013 году. Мой брак распался, и я был подавлен тем, что не смог сохранить отношения. Дети уже разъехались по колледжам или собирались ехать учиться. Я вырос среди консерваторов, но консерватизм изменился, так что я потерял многих старых друзей.

Поэтому я просто жил один в своей квартире и работал. Если бы вы открыли мои ящики с кухонными принадлежностями, вы бы нашли там стикеры. В ящиках, где должны быть тарелки, у меня лежали конверты. У меня были приятели на работе, но выходные я проводил один. Мои выходные тянулись долго в гулкой тишине. Я был одинок. Одиночество, как ни странно, накатывало в виде… страха, выжигающего меня изнутри. Немного как алкогольное опьянение, когда принимаешь плохие решения и тебя шатает во все стороны.

Хуже всего было понимание того, что пустота квартиры была отражением пустоты внутри меня самого и того, что я поверил в сказки, которые навязывает нам наша культура.

Первая — что успешная карьера приносит счастье. Я достиг профессионального успеха и обнаружил, что это помогает не чувствовать стыда, который я бы испытывал в случае провала. Но успех не сделал меня счастливее.

Вторая — меня сделает счастливым очередное достижение. Если я сброшу семь килограммов или больше займусь йогой, то я стану счастливее. В этом ложь самодостаточности. Кто угодно на пороге смерти скажет вам, что нас делают счастливыми глубокие привязанности в жизни — а это прямая противоположность самодостаточности.

Третья — ложь личных заслуг. Суть ее в том, что ты то, чего ты достиг. И что можно достичь уважения, если окружить себя престижными брендами. Меритократия основана на чувстве условной любви, которую можно «заработать». Антропология меритократии в том, что тебе следует заботиться не о душе, а об оттачивании своих навыков. И вред меритократии в вере, что люди, достигшие чуть больше, чем другие, достойны чуть большего, чем другие. Что ж, расплатой за грех является грех. И я грешил пренебрежением — ни с кем не общался, не помогал друзьям в нужде, уклонялся, избегал конфликтов.

Но самое странное, что когда я скатывался в эту долину — в долину отчужденности, — со многими другими происходило то же самое. В этом и есть секрет моей карьеры: многое из моего опыта, как правило, происходит со многими другими людьми. Я довольно обычный человек с продвинутыми коммуникативными навыками.

Итак, я от всех отстранился. И в то же время многие другие тоже отстранялись, отдалялись и изолировали себя друг от друга. 35% американцев старше 45 лет хронически одиноки. Лишь 8% американцев сообщают, что разговаривают о важных вещах со своими соседями. Только 32% американцев говорят, что доверяют своим соседям, но среди них лишь 18% миллениалов. Самая быстрорастущая партия — неаффилированные. Самая быстрорастущая религия — неаффилированные. Уровень депрессии повышается, проблемы с психикой учащаются. Показатель самоубийств вырос на 30% после 1999 года. А рост числа самоубийств среди подростков в последние годы увеличился на 70%. 45 тысяч американцев в год кончают с собой; 72 тысячи умирают от наркотической зависимости; средняя продолжительность жизни уменьшается, а не увеличивается.

Мы потеряли друг друга и оказались в долине отчужденности и изоляции.

Как пережить боль и открыть душу

Поэтому пять последних лет я задаюсь вопросом: как нам из этого выбраться? Древние греки говорили: «К мудрости приходишь через страдания». И, пройдя через свою полосу неудач, я сделал для себя определенные открытия.

Первое, что свобода — это ерунда. Хорошо иметь экономическую, политическую свободу, а социальная свобода — это вред. Человека без корней несет по течению. Человека без корней забывают, потому что он ничему себя не посвящает. Свобода — не океан, в котором хочется поплавать, а река, которую надо перейти, чтобы посвятить себя чему-то и закрепиться на другой стороне.

Второе открытие я сделал о том, что когда в вашей жизни наступает одна из таких черных полос, можно либо сломаться, либо раскрыться. И все мы знаем таких сломленных людей. Пройдя сквозь боль или утрату, они съежились, озлобились, затаили обиду, которую срывают на всех. Как говорится: «Боль, с которой не справились, передается другим». А есть люди, которые раскрываются.

Великая боль страдания в том, что оно приостанавливает жизнь. Оно напоминает тебе, что ты не тот, кем себя воображал. Как говорил теолог Пол Тиллих, страдание пробивает то, что казалось полом подземелья вашей души, пробивает его насквозь, открывая пространство под ним, и пробивает дальше, открывая пространство под ним. Вы обнаруживаете глубины своей души, о которых не подозревали, и только духовность и привязанность способны заполнить те пустоты.

И тогда понимаете, что на самом деле желаете одного: любить кого-то так, как описал Луи де Берньер в своей книге «Мандолина капитана Корелли». Там старик рассказывает своей дочери об отношениях со своей покойной женой и говорит: «Любовь — это то, что остается после того, как догорит и потухнет влюбленность. Это требует и искусства, и удачи. У нас с твоей матерью это было. Мы пустили навстречу друг другу глубокие корни, и когда последние цветы опали с ветвей, мы обнаружили, что из двух деревьев срослись в одно». Вот чего жаждет сердце.

То, что вы в себе открываете, — это душа. Я не призываю вас верить или не верить в Бога, но я прошу вас поверить в то, что внутри вас есть нечто, не имеющее формы, размера, цвета или веса, но дающее вам бесконечное чувство достоинства и ценности. У богатых и успешных людей этого не больше, чем у менее устроенных людей. Рабство — зло, так как оно уничтожает душу человека. Изнасилование — не просто нападение на тело из молекул, а покушение на душу другого человека. И каждая душа стремится к добродетели. Сердце жаждет слияния с другим, душа стремится к добродетели. И в этом было мое третье открытие, позаимствованное у Эйнштейна: «Невозможно решить проблему на том же уровне сознания, на котором вы ее создали. Вам придется перейти на новый уровень сознания».

Меня спасла многодетная семья

Что вы обычно делаете? Ну, сначала вы бросаетесь к друзьям и говорите с ними так проникновенно, как никогда раньше. Но после этого вам придется выйти одному на волю. Вы оказываетесь в таком месте, где не перед кем выделываться, где эго не имеет значения и потому разбивается вдребезги, и только тогда вас можно полюбить. Одна моя подруга сказала, что когда у нее родилась дочь, она поняла, что любит ее больше, чем того требует эволюция.

Мне это всегда нравилось. Потому что это говорит о спокойствии в глубине нас самих, о нашей необъяснимой тяге к заботе о ком-то. Как только вы этого достигаете, вы готовы к тому, чтобы вас спасли. Свалившемуся в долину не выкарабкаться самому, кто-то должен протянуть руку и вытащить вас оттуда. Что со мной и случилось. Меня пригласила в гости пара, которых звали Кати и Дэвид, и они были…

Их сын по имени Санти учился в вашингтонской школе. Другу Санти нужно было где-то пожить из-за проблем со здоровьем его матери. У того мальчика тоже был друг, и у другого тоже. Когда я оказался в их доме шесть лет назад, я вошел и увидел человек 25 в кухне за столом, еще несколько спали в подвале.

Я протянул руку одному из детей, а он сказал: «Мы тут не пожимаем рук. Мы просто обнимаемся».

Меня не назовешь любителем обниматься, но я стал возвращаться в тот дом каждый четверг, когда был в городе, чтобы просто обнять тех детей. Им недостает ласки. Они требуют от вас полной отдачи. Они учат вас жить по-новому — и в этом средство от всех болезней в нашем обществе, — ставить на первое место человеческие отношения, не на словах, а на деле.

И самое прекрасное в этом то, что подобные сообщества повсюду. Я организовал в Институте Аспена программу «Ткать: социальное полотно». Где бы мы ни искали, мы находим ткачей повсеместно. Мы находим людей вроде Ашии Батлер, которая выросла в Чикаго, в неблагополучном районе Энгелвуд. Она собиралась переехать из-за того, что там было слишком опасно, и однажды увидела через дорогу двух маленьких девочек, играющих в контейнере с разбитыми бутылками, и сказала своему мужу: «Мы никуда не едем. Мы не станем одной из тех семей, которые бросают вот это». Она погуглила «добровольцы в Энгелвуде» и теперь возглавляет R.A.G.E. — организацию для жителей района.

Из долин некоторых из этих людей было особенно трудно выбраться. Я встретил женщину по имени Сара из Огайо, которая вернулась домой из поездки и обнаружила, что ее муж убил себя и их двоих детей. Теперь она работает в бесплатной аптеке, волонтерствует в своем районе, помогает женщинам, подвергшимся насилию, занимается обучением. Она мне сказала: «Я выросла из этого опыта, потому что была зла. Я сопротивлялась тому, что он попытался мне навязать, путем изменения мира к лучшему. Понимаете, меня он не убил. Мой ему ответ: “Будь ты проклят, тебе не удастся сделать со мной то, что ты хотел”».

Эти ткачи не живут для себя, они живут ради взаимоотношений, у них иная система ценностей. Они морально мотивированы. Они уверены в своем призвании, они пустили корни. Я встретил парня в Янгстауне, Огайо, вышедшего на городскую площадь с плакатом «Защитим Янгстаун». У них радикальное чувство общности, и они — мастера отношений.

Если меня не любили, стану ли я хорошим отцом?

Я знаю женщину по имени Мари Гордон, организовавшую «Корни эмпатии». Они собирают группу детей-восьмиклассников и маму с малышом, и ученики должны догадаться, о чем думает малыш, чтобы учиться эмпатии. В одном таком классе был мальчик больше и старше других, так как отставал в школе, живя у опекунов после того, как у него на глазах убили мать. Он хотел подержать малыша.

Мама занервничала, потому что он выглядел немного пугающе. Но все равно дала Даррену ребенка. Он его взял и был с ним очень нежен. Потом отдал малыша и стал расспрашивать о родительстве. Напоследок он спросил: «Если тебя никто никогда не любил, можно ли стать хорошим отцом?» И «Корни эмпатии» занимаются тем, что протягивают руку и вытаскивают людей из долины. То же самое делают ткачи.

Кто-то из них меняет работу. Кто-то остается на прежней. Но всех их отличает самоотдача. Э.О. Уильсон написал о своем детстве великолепную книгу «Натуралист». Когда ему было семь лет, его родители разводились. Они отослали его в Парадайз-Бич в Северной Флориде. Он никогда прежде не видел океана. И никогда не видел медуз. Он написал: «Это поразительное создание не укладывалось в моем воображении». Однажды он сидел на причале и увидел проплывающего под ним электрического ската. В тот момент восторга и чуда в нем проснулся натуралист. И вот что он заметил: для ребенка животные в два раза больше, чем для взрослого. Это всегда меня поражало, потому что мы стремимся к той детской моральной остроте, чтобы полностью быть поглощенными чем-то и так же остро ощущать призвание. Когда вы находитесь среди ткачей, другие им кажутся в два раза больше обычного. Они видят их сущность. И потому видят радость.

Во время первого восхождения в жизни, когда мы стремимся сделать карьеру, мы стремимся к счастью. Счастье — это прекрасно, оно как продолжение себя самого. Вы добиваетесь чего-то, получаете повышение, ваша команда выигрывает Суперкубок, вы счастливы.

Мгновение, когда вы настолько уходите в работу или дело, что полностью забываете о себе. И эта радость — лучшая цель, чем счастье.

Я подбираю моменты радости за людьми, которые их теряют. Мой любимый случай был с Задией Смит. Однажды в 1999 году в лондонском ночном клубе она искала своих друзей и пыталась найти свою сумку. Как вдруг, пишет она: «…тощий парень с огромными глазами протянулся над морем танцующих и взял меня за руку. Он все время повторял: «Ты чувствуешь?» Я до смерти измучилась на каблуках, но в то же время меня охватил восторг, что как раз в тот момент мировой истории звучащая из колонок «Can I Kick It?» начала плавно переходить в «Teen Spirit». Я взяла парня за руку, у меня закружилась голова, мы танцевали и танцевали, всецело отдавшись радости».

Я пытаюсь описать две разные жизненные установки. Первая — установка восхождения — заботится о собственном счастье и успехе. Это неплохая установка, я ничего не имею против. Но мы всей страной угодили в долину, потому что у нас нет второй установки для равновесия. Мы как люди больше не довольны собой, мы потеряли нашу определяющую веру в будущее, мы не имеем глубоких привязанностей, мы не относимся друг к другу как следует. Нам нужно многое изменить. Нам нужны экономические и экологические перемены. Но также нам нужна революция в отношениях и в обществе. Мы должны определить язык выздоровевшего общества. И я думаю, ткачи нашли этот язык.

По моей теории социальных перемен, общество меняется тогда, когда небольшая группа людей находит способ жить лучше, а другие за ними повторяют. Ткачам удалось найти способ жить лучше. И нам не надо ничего больше додумывать. Они образуют сообщества по всей стране. Нам нужно просто немного изменить свою жизнь, чтобы мы могли сказать: «Я ткач. Мы ткачи». Если мы это сможем, пустота внутри нас заполнится, но, что еще более важно, восстановятся связи между людьми.

Большое вам спасибо.

Перевод Юлии Калистратовой