Зинаида Денисьевская родилась в 1887 г. в семье, принадлежащей к воронежской образованной элите. Зинаида научилась читать, когда ей было 4 года. Она с детства отличалась тихим и замкнутым характером. Лучшим ее другом, по ее же признанию, был отец, учитель естествознания, а затем и директор гимназии, где училась его дочь. Еще в гимназические годы Денисьевская мечтала о преподавательской деятельности.
Окончив университет, Зинаида Денисьевская стала сельской учительницей, учила дорогих ее сердцу мальчишек. Затем в течение 10 лет работала на птицеводной опытной станции, незадолго до смерти начала читать лекции в Воронежском сельскохозяйственном институте.
Зинаида Денисьевская. 1916–1918. 29 лет — 31 год. Воронеж
1916
18 октября (5 октября). Утро. Меня удивляет вот что: живу я на земле в такое время, которое, может быть, не будет иметь себе подобного во всей будущей истории человечества, а между тем занимаюсь мелочами, и мысли и переживания мои какие-то узколичные или профессиональные. Отчего так?.. Мне стыдно перед самой собой. Хочется ближе слиться с общею жизнью, сознавать руководящую идею всего происходящего, а мне некогда! Ежедневная работа отнимает все время и силы.
26 ноября (13 ноября). <…> Вообще я ни во что определенно не верю, кроме того, что все идет по неизбежным определенным законам, что от судьбы не уйдешь.
Если России суждено быть счастливым государством, она станет им, если нет — ничьи отдельные усилия не помогут. А мое дело в жизни — воспитание мальчишек. Как идут некоторые люди по призванию к крестьянам, так я иду к мальчикам моим. И в этом понятный мне смысл моей жизни.
1917
19 марта (6 марта). Ах, Господи, как поумнел русский народ!.. Читаю запоем газеты. Все вдруг поняли значение порядка в жизни, все рассуждают как-то разумно. Даже мальчики и девочки. Правда, часть из них требует немедленно прекратить войну, часть путает «монархию» и «анархию» (Башкатов, III кл.), но на то они и дети. <…>
Думаю, что надо будет объяснить ученикам значение наиболее употребительных теперь выражений: конституция, монархия, республика, верховная власть и т. п. Как хорошо! Я все больше и глубже радуюсь, и так хочется энергичнее и активнее принять участие в общей жизни. Я не бываю на собраниях и митингах. Но утешаю себя тем, что все силы свои отдаю учительству. Я вкладываю душу в своих мальчиков, все мысли и чувства стараюсь перелить в них. <…>
7 мая (24 апреля). <…> Как я отношусь ко всему происходящему в России? Мне немножко тревожно и досадно, что в России революция идет так безалаберно, что узость классовых интересов заслоняет общечеловеческие, что рабочие и солдаты не могут понять исторических задач государства. Временному правительству я верю, люблю его, уважаю и восхищаюсь им. <…> Я не живу — я смотрю. Работа моя — учительство — больше захватывает меня.
2 октября (19 сентября). Меня изумляет и огорчает то злорадство и брюзжание, которое теперь приходится слышать почти везде от интеллигентных людей. Нет правильного исторического взгляда на события, везде полное непонимание общих причин, исторических законов; везде и на все — личная точка зрения.
17 ноября (4 ноября). Вечер. 6 час. <…> Папа говорит, что большевики, в общем, побеждают в Петрограде и в Москве, что Керенский исчез. Я не верю в провокаторство Керенского. И меня тревожит и пугает победа большевиков. Я им не верю. У них нет ни честности, ни ума; я не говорю об исключениях, но масса их темна и зла.
Я думаю о социализме. В нем высшая справедливость и высшая любовь, но он не может быть достигнут путем большевистского бунта. Потому что сущность людей не меняется сразу. А в человечестве, возможно, наши русские слова о мире всего мира, о братстве произведут сотрясение и дадут толчок к движению к добру. Не знаю, не знаю.
Я пытаюсь осмыслить, понять, разобрать происходящее и делюсь на две части — мысль все принимает, и хорошее, и плохое, как камни для построения здания революции, сердце — болит и тоскует и жадно ищет пути доброго и красивого.
25 ноября (12 ноября). <…> Я — обыкновенный русский человек. Я люблю природу, люблю детей и люблю полезный труд. Ни зависти, ни злобы у меня ни к кому нет. Я хочу работать, жить, никому не мешать, и чтобы мне никто не мешал. Я испытываю отвращение ко всякому насилию. И вот судьба помещает меня в котел русской революции. Стать в ряды борцов какой-либо партии я не могу, я не способна к борьбе. Мирная работа сейчас очень затруднена. Кругом кипят партийные страсти. И во мне они вызывают, главным образом, тоску и отвращение.
Не то нужно. Нужна любовь, а не зверство. Нужна честная борьба, а не вербовка в партию громкими лозунгами темных людей, что делается сейчас кругом.
Иван Владимиров. Разгром помещичьей усадьбы
Я понимаю: русский народ настрадался и потому полон бессмысленной злобы. Все это перегорит. Но… ах, Боже мой, зачем же так страшно развилось опять пьянство по деревням и городам?! Отравляет и тело, и душу свою народ. Отчего с этим злом не борются партии?.. А впрочем, может быть, после установления общего порядка и начнется с ним борьба. Сразу всего охватить невозможно. Только безумно жалко случайные жертвы, павшие в революции. Какой в них смысл? Я не понимаю, но, верно, в конечном счете он есть. <…>
1918
Странное положение занимаю я в жизни: ни к какой партии, ни к какому классу я не принадлежу целиком, никакую национальность я не презираю и не возвышаю, ничьи взгляды не разделяю безусловно. И потому я вечно между двух стульев, вечно «не горячая и не холодная». И потому одинока.
Я не большевичка, но и не браню их огульно, я считаю, что нашествие немцев, полезное для упорядочения жизни текущего момента, глубоко вредно для России, и мне грустно за русский народ, за его судьбу. А сейчас почему-то очень многие с радостью ждут прихода немцев. Бранят социалистов. Большевики как будто подписали мир, но война продолжается. Взяты Нарва, Псков, Гомель, Киев. Что ждет Воронеж?.. <…>
<…> Отступающая, недисциплинированная Красная армия начинает вести «внутреннюю войну с капиталом и буржуазией» в виде грабежей и насилия над всеми, кто кажется им побогаче. К буржуазии же причислена и вся интеллигенция, хотя бы и такая пролетарская, как учительство. Ах, сколько сейчас всевозможных ужасных переживаний у людей! Слушаешь рассказы, и то все холодеет. Эти обыски пьяными, грубыми не то солдатами, не то жуликами, постоянная угроза револьверами, убийства, стрельба по улицам. В каких тяжелых условиях заканчиваем мы учебный год!
Напрягаю последние силы. Сердцу становится все хуже и хуже. Тревога за папу и маму и других людей, страх и за себя — расшатали совершенно нервы. Жизнь обратилась в почти сплошное мученье. А тут еще угроза прихода немцев и голода. Господи, Господи, долго ли еще терпеть?! Дай сил на это терпенье, дай бодрости! Вероятно, во всех этих несчастьях есть великий смысл и глубокое значение для русского народа и, может быть, для человечества. Я покоряюсь неизбежному, но только прошу: сохрани близких мне живыми и дай мне силу и крепость!..
Страстная Суббота. <…> Я устала. И, должно быть, все-таки я много пережила тяжелого, иначе почему бы я была такая невеселая теперь!.. Верно, так незаметно одна за другой обрывались струнки в душе, и она опустела. Раньше она умела находить в себе отзвуки весны, а сейчас — пусто, одиноко и скучно в ней. И даже писать о таком состоянии скучно и не хочется. Я не верю, чтобы это была духовная смерть. Это — болезнь. Я растерялась под напором революции, перед этой вечной угрозой смерти, грабежа, испуга, потери близких людей — и еще не могу «принять» действительности.