Я сел в тюрьму и стал свободным
Источник: Известия.ру
Осужденный Анатолий Тошев отбывает 9 лет в липецкой колонии строгого режима № 6 за убийство человека. Это пятый срок Тошева, его общий тюремный стаж — 20 лет. Отсидев две трети срока, он получил право на УДО — условно-досрочное освобождение. Сомнений в том, что заявление Тошева подпишут, у начальства не было: за время пребывания в колонии — ни одного нарекания. Анатолию дали бумагу и ручку, но ничего писать он не стал. Тошев дал Богу обет построить в колонии храм и, пока его не выполнит, никуда из колонии не уйдет. Для него уже давно граница между свободой и неволей проходит не там, где натянута колючая проволока.
«Первый срок я получил в 14 лет»
Староста молельной комнаты Анатолий Тошев третью неделю сидит на одном хлебе и воде. Другие осужденные даже в страшном сне не могут себе представить такого наказания, а Тошев делает это добровольно. У Тошева пост.
— В прошлые годы я питался хлебом и водой только первую и последнюю неделю Великого поста, — говорит Анатолий, — а в этом решил держаться, сколько смогу. Пока получается.
На его робе инициалы: «Т.Ш.» Потому что по паспорту он вовсе не Анатолий, а Таир Шайморданович. Дело в том, что Тошев наполовину узбек. Его отец Шаймордан и мать Мария познакомились во время Великой Отечественной на Белорусском фронте. После войны поженились и уехали на родину мужа — в Душанбе. Там у них родились четверо детей — трое мальчиков и одна девочка. В загсе всех зарегистрировали с восточными именами, но в жизни родители решили «поделить» своих детей поровну. Двое стали мусульманами, двое христианами. Так Таир стал Анатолием. Было это 51 год назад.
Скромный внешний вид и буйная биография Тошева между собой вяжутся с трудом. Впрочем, когда смотришь на его старые фотографии — на них совершенно другой человек. Лицо то же, а человек другой.
— Это уже мой пятый срок, — Анатолий не употребляет более свойственного обстановке слова «ходка». — Первый я получил еще в 14 лет. За избиение одноклассника мне дали 4 года. Пока сидел, добавили еще 2 — тоже за драку, но уже в тюрьме. Освободился в 20 лет и через полтора месяца снова сел на год — за нарушение надзорного режима. Побыл на воле 2 месяца, снова драка — снова тюрьма, три с половиной года. Отсидел от звонка до звонка, погулял немного и снова отправился хлебать баланду. На этот раз получил пять с половиной лет — за то, что съездил по уху начальнику уголовного розыска центрального района города Душанбе.
— Да, биография благородная, но какая-то бестолковая. Ладно бы хоть украли что-нибудь, а то 4 срока — и все бесплатно.
— Это все гордыня, — вздыхает Тошев. — Нет, чтобы стерпеть или хотя бы просто съязвить — я сразу лез драться. Мне и сейчас иногда хочется кого-нибудь очень сильно ударить. Особенно, когда соседи по бараку начинают язвить насчет моей веры. Но теперь я поступаю по-другому. Я начинаю про себя молиться за своих обидчиков и через пару минут всю злость — как рукой снимает.
Когда Анатолий достиг возраста Христа, он стал весьма авторитетной личностью в определенных кругах. Удар по уху начальника угрозыска в совокупности с внушительным уголовным стажем сделали свое дело. Во время четвертого срока он уже ни в чем не имел нужды, а в высших уголовных сферах стоял вопрос о его «коронации». Но стать титулованным вором в законе Тошеву помешала любовь. Пока еще любовь не к Богу, а к женщине.
— На четвертом сроке один осужденный показал мне фотографию своей сестры, — рассказывает Анатолий. — И я заочно влюбился. Ее звали Татьяна. Мы начали переписываться, потом она стала ездить ко мне на «свиданки». Еще до того, как я освободился, она забеременела и родила сына. Назвала его Анатолием в честь меня. А когда срок закончился, мы поженились.
Это был 1984 год. Тошев решил завязать. Впервые в жизни он целый год, потом еще год и еще жил свободным человеком. Анатолий стал работать специалистом по художественной лепке — этим мастерством он овладел в зоне. Делал лепные алебастровые потолки и стены в театрах, учреждениях, домах состоятельных людей. Зарабатывал очень хорошо: уже через год смог купить трехкомнатную квартиру. Жизнь рисовала радужные перспективы. Но, в Таджикистане началась гражданская война.
«Ни росинки случайного»
Каждый день Тошев в утренних молитвах поминает душу убиенного раба Божьего Анатолия. Это его сын. В 1992-м на улице в Душанбе в него попала шальная пуля. А Тошева-старшего исламские фундаменталисты поставили перед нечеловеческим выбором:
— Или, говорят, разводись с русской женой, или вот тебе 24 часа на сборы, — Анатолий жмурится и закрывает ладонью глаза, как будто ему снова приходится выбирать. — Ну как я мог бросить Татьяну? Тем более после того что случилось с нашим сыном. Пришлось спасаться бегством. Взяли только самое необходимое, бросили квартиру и уехали.
Сначала — в Белоруссию. В Гродненской области у матери Анатолия жили родственники — остановились у них. Жить и работать приходилось на положении нелегала: одна зарплата уходила на жизнь, вторая — на штрафы и взятки. Год промучились и уехали в Россию, в Калужскую область, райцентр Износки. Нашли работу скотниками на ферме, но спокойной новую жизнь назвать было нельзя.
— Местные жители — это, конечно, не таджики-исламисты, но уж больно охочи они до магарыча, — вздыхает Тошев. — Раз проставился, два проставился, три проставился. А они требуют еще и еще. Когда я понял, что это никогда не кончится, дал им от ворот поворот. И тут же стал врагом. Начались проблемы на работе. Однажды дело дошло до драки: пришлось биться одному с четырьмя здоровыми лбами. Досталось и мне, и им. Возбудили уголовное дело, семь с половиной месяцев отсидел в СИЗО, но потом дело закрыли за недоказанностью.
После освобождения Анатолий с Татьяной по направлению миграционной службы снова оказались в Калужской области. На этот раз их устроили охранять дачный поселок. Прожили кое-как еще два с половиной года. Но после дефолта 1998 года дачники больше не могли содержать охрану, и Тошевы снова оказались под открытым небом. Накануне зимы.
— В поисках работы мы стали просто кочевать. Татьяна сносила все эти мытарства терпеливо и безропотно, даже после того как отморозила себе руку. Однажды в электричке старушки подсказали нам, что мы можем перезимовать в Оптиной Пустыни. Доехали до Сухиничей, а оттуда 64 километра шли пешком — ни одна попутка не остановилась. Когда приехали, я поселил жену в бесплатную гостиницу, а сам пошел на службу. Там как раз была всенощная — накануне какого-то большого праздника. В эту ночь со мной что-то произошло. Я молился до самого утра. Я не мог остановиться.
Тошевы перезимовали в Оптиной. Анатолию удалось пообщаться с духовником монастыря — схиигуменом Илием. Этот старец долгое время жил на святой горе Афон, а 15 лет назад по приглашению патриарха Алексия II приехал возрождать духовные традиции Оптиной Пустыни. За это время он стал одним из почитаемых духовных наставников в России.
— Когда я зашел к нему в келью, он только посмотрел на меня, вздохнул и тихо так, но твердо сказал: «Тебе надо круто изменить свою жизнь. Очень круто», — у Тошева на минуту появилось такое выражение лица, какое, наверное, было в тот момент, когда он слушал старца. — В тот момент я так до конца и не понял, что такое это «круто». Все шло к тому, что мы могли остаться в Оптиной. Татьяна получила работу в трапезной, а я мог жить и дальше насельником. Это я теперь понимаю, что в этом и заключался промысел Божий — где же мне еще было обрести себя, как не в монастыре, который, говорят, когда-то основал раскаявшийся разбойник Опта. Но в тот момент во мне опять взыграла гордыня. Я решил, что не могу себе позволить жить иждивенцем — пусть даже здесь, в святом месте. Заставил Татьяну отказаться от работы, и весной мы покинули монастырь. Устроился пастухом в 20 километрах от Оптиной, решил, что будем жить скромно, вести благочестивый образ жизни, ходить в церковь. Это ошибка очень многих людей — идти в атмосферу угара и думать, что ты не угоришь, потому что не хочешь угореть. Как сказал один святой: у Бога не бывает ни росинки случайного. То, что случилось потом, не могло не случиться. Напарник мой Юрка, с которым мы по очереди пасли стадо, очень сильно поддавал на пару с женой своей Валентиной. Дошло до того, что я его в дом перестал пускать. И вот однажды в очередной раз выгнал его с порога, а сам пошел сигарет купить. Прихожу, а он в сенях Татьяну мою руками душит. Ну тут меня с тормозов и сорвало. Не помню, что я делал, но только когда я в себя пришел, Юрка был уже неживой.
«Я сел в тюрьму и стал свободным»
Когда входишь в ДК колонии № 6, где находится молельная комната — можно не спрашивать. Идешь на запах ладана. Здесь, на зоне, этот запах воспринимается совсем не так, как на воле. Здесь это один из запахов свободы. А для тех, кто приходит сюда молиться, — единственный.
— Когда мне предложили написать заявление на УДО, для меня это уже не был выбор между тюрьмой и волей, — Анатолий отвечает на главный вопрос. — Несвобода — она ведь не в темницах, а в душах. Чем отличается образ жизни арестанта и монаха? Да, в сущности, ничем. Монах тоже живет за стеной, терпит многие лишения. Только осужденный делает все это по принуждению, а монах — добровольно. И что для одного — «лишение свободы», то для другого — ее обретение.
Анатолий подошел к книжному стеллажу. По описи в молельной комнате 1238 книг по религиозной тематике. Достал «Путь ко спасению» Феофана Затворника.
— Вот, святитель Феофан. В XIX веке жил. В самый расцвет своей церковной карьеры взял и ушел в добровольный затвор. И провел в полном одиночестве 24 года. Если сравнивать с «лишением свободы», то это даже не особый режим. Особистов хотя бы на прогулку выпускают, а Феофан из кельи вообще не выходил. И в таком вот добровольном карцере он написал книги, которые до сих пор наставляют в духовной жизни не только простых верующих, но даже архиепископов и патриархов.
— Анатолий, ты хочешь сказать, что как только ты сел в тюрьму, так сразу и стал свободным?
— Как только осмыслил, что со мной произошло. Это случилось еще в СИЗО. Я вспомнил старца, которого ослушался. Я понял, что на этот раз мой срок — это больше, чем просто наказание за преступление. Я уклонился от монастырской жизни и тут же получил монастырскую жизнь навыворот — тюрьму. Я понял, что в моих силах максимально приблизить эту тюремную реальность к монастырской. Я еще в СИЗО начал молиться, а здесь, в колонии, нашел единомышленников. А потом я дал Богу оброк — оставаться в колонии до тех пор, пока не построю храм. Так что УДО я воспринял как искушение — точно такое же, какое у меня было, когда я решил уйти из Оптиной Пустыни. Тогда я поддался этому искушению, теперь устоял.
— А как же жена Татьяна? Она ведь, наверное, ждет.
— От Татьяны уже несколько лет нет вестей. Последний раз она писала мне из какой-то больницы в Тульской области. После того как меня посадили, ее выгнали с жилплощади, хотя не имели права этого делать. Наверное, теперь где-то скитается. А может, подвизается в каком-нибудь монастыре.
— Анатолий, рано или поздно срок кончится, и руководство колонии сделает тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Что будешь делать после освобождения?
— Поеду в Оптину. К Илию. Как он скажет, так и будет.
Бумажный кораблик
Тошев, наверное, единственный осужденный в России, у которого есть собственный ключ от целого здания, находящегося на территории колонии. Это здание — храм Смоленской иконы Божией Матери Одигитрии. Анатолий каждое утро приходит сюда зажечь свечу и помолиться. Начальники доверяют ему так, как не доверяют некоторым сотрудникам охраны. За Тошевым закрепилось очень редкое для осужденного «погоняло» — батюшка.
И правда, батюшка. Когда Анатолий долго с кем-то разговаривает, его руки потихоньку находят себе место на животе — характерная привычка многих священников.
Здание и купол храма уже готовы, осталось установить кресты и произвести отделку. Отец Роман, который курирует стройку от Липецкой епархии, обещает, что в этом году в храме уже начнутся службы.
— Быстро управились, — говорит отец Роман. — Всего 3 года прошло с тех пор как в колонию приезжал митрополит Воронежский и Липецкий Мефодий. Анатолий тогда сам обратился к владыке с просьбой помочь построить отдельно стоящий храм. Владыка благословил. С тех пор епархия поставляет стройматериалы, а группа осужденных вместе с Анатолием строят.
Захожу в храм и вижу: на строительных лесах стоит трехмачтовый фрегат. Не успеваю опомниться, как в храм заходит осужденный Владимир Мамаев, берет корабль, извиняется и уходит.
— Это наш прихожанин, — улыбается Тошев. — Отбывает 12-летний срок за убийство. Он полгода назад начал ходить на богослужения, и тут же у него талант прорезался — начал конструировать из бумаги корабли и храмы. Делает их и в воскресные школы отдает. Говорит, что это он так спасается. Но только сам он не любит об этом рассказывать. В бараке и так много язвят по этому поводу. Но я думаю, что, как только мы на храме кресты установим, язвить перестанут. Крест на храме — это самый главный аргумент в нашу пользу.
Рядом с церковью — своеобразное напоминание о смерти. Ворота с табличкой: «Отделение для ВИЧ-инфицированных». Когда храм достроят, мимо этой надписи будут ходить крестным ходом осужденные и петь: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!» Кинорежиссер Эмир Кустурица отдыхает.
— Александр Сергеевич, — спрашиваю замполита колонии Александра Пивеня. — А поступок Тошева на кого-то из осужденных или работников колонии повлиял?
— Нет, — вздохнул замполит. — Не повлиял. Если честно, всем просто наплевать. Так и напишите.
О раскаявшихся разбойниках
Раскаявшийся разбойник Опта
Он основал в XV веке монастырь, который в XIX веке стал крупнейшим духовным центром русского православия, — Свято-Введенская Оптина пустынь (Калужская область). Шайка казачьего атамана Опты много лет разбойничала в козельских лесах, наводя ужас на местное население. Он отличался нечеловеческой жестокостью — не щадил ни стариков, ни детей. Но произошло необъяснимое: кровавый разбойник распустил банду, обратился к Богу, основал обитель и всю оставшуюся жизнь провел в покаянии, молитве и посте. К оптинским старцам за наставлением приезжали многие русские писатели и мыслители — Гоголь, Достоевский, Владимир Соловьев, Константин Леонтьев, Алексей Константинович Толстой.
Кудеяр-атаман
Популярная и загадочная народная легенда. Многочисленные историки сходятся лишь на трех фактах: Кудеяр жил в XVI веке, наводил ужас на огромной территории от Смоленской до Воронежской губернии, а впоследствии раскаялся и принял постриг. По мнению некоторых исследователей, свою жизнь Кудеяр закончил иноком в Соловецком монастыре. Наиболее известная версия жизни Кудеяра-атамана изложена в поэме Николая Некрасова «Кому на Руси жить хорошо», хотя в ней явно прослеживается привнесенная поэтом революционная тема: грехи раскаявшемуся разбойнику отпускаются после того, как он убивает другого злодея — пана Глуховского.
Благоразумный разбойник
Согласно Евангелию, первым в Царство Божие вошел раскаявшийся разбойник, который был распят на Голгофе вместе с Иисусом Христом. «Один из повешенных злодеев злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой же напротив унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осужден на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли; а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое! И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Евангелие от Луки).
Преподобный Моисей Мурин
Жил в Египте в IV веке. Он был черен лицом, и его прозвали Мурин, что означает «эфиоп». Он был рабом, совершил убийство, подался в бега и пристал к шайке разбойников. За суровый нрав и физическую силу его выбрали главарем. Он совершил так много злодеяний, что люди боялись даже его имени. Но после многих лет разбойничьей жизни Моисей Мурин вдруг ушел в одну из пустынных обителей, где проводил все свое время в молитве, посте и полном послушании у братии и старца Исидора. После многих лет духовных подвигов Моисей получил от Бога дар провидения. Когда преподобному исполнилось 75 лет, он предупредил братию, что на скит вскоре нападут разбойники. Святой благословил иноков уйти, а сам пожелал, чтобы на нем исполнилось слово Иисуса Христа: «Все, взявшие меч, мечом погибнут». Разбойники убили преподобного Моисея и оставшихся с ним шестерых иноков.