Шесть дней в бегах
…Беглец превратился в узника. Черная машина тайной полиции мчалась со своей добычей по темным и холодным улицам Мюнхена. Александра доставили во дворец Виттельсбахов: некогда резиденция баварской королевской семьи, он стал штаб-квартирой мюнхенского отделения гестапо с тюрьмой при нем.
Шесть долгих тревожных и изнурительных дней и ночей — с момента ареста Шоллей 18 февраля — Александр не знал ни минуты покоя, скрываясь и убегая от преследования. Но гестаповцы, объявившие его одним из главных фигурантов по делу «Белой розы» и с 20 февраля открывшие на него настоящую охоту, не желали терять ни минуты.
Как только Шмореля привезли во дворец, сразу же, ночью, начался допрос, который продолжался круглосуточно с небольшими перерывами 25 и 26 февраля.
Александр Шморель
Пока Александр был в бегах, его и всех его арестованных друзей, носивших погоны, спешно уволили из армии. Распоряжение исходило от высших чинов в Берлине — Мартина Бормана и генерал-фельдмаршала Кейтеля. Это было сделано, чтобы передать дело «Белой розы» в тот самый печально известный народный трибунал, а не в военный суд, рассматривающий преступления военнослужащих. В народном трибунале можно было провести процесс максимально быстро, чего и требовал Борман в направленном в Мюнхен срочном приказе.
22 февраля Александра исключили из университета и впредь запретили поступать в любое высшее учебное заведение Германии.
Итак, он предстал перед следователем — лишенный общественного статуса и воинского чина, ничего не зная о том, что стало с его родными и друзьями, кроме Ганса и Софи.
Но у него былa крепкая опора — непоколебимая вера в Бога и убежденность в своей правоте. С самого начала он говорил со следователем открыто, твердо и бесстрашно, рассказывая обо всем, что совершил и что его побудило так поступить.
«Я бы не стал стрелять в русских»
Допрос начался с установления личных данных: происхождение, учеба, служба в армии, круг знакомых. Впрочем, очень скоро следователь перешел к политическим взглядам. Отвечая на вопросы, Шморель сделал целый ряд заявлений. Каждое в отдельности сулило ему тяжкое наказание.
«Я с готовностью признаюсь, что не могу назвать себя национал-социалистом», — решительно объявляет Александр. И поясняет: несмотря на то, что он также отвергает большевизм, он любит Россию, страну, где родился. Да, он приверженец монархизма, но это касается России, а не Германии. То, что между этими двумя государствами идет война, причинило ему много горьких переживаний. Он был бы рад, если бы она поскорее закончилась. Хорошо, если Россия понесет при этом минимальные потери.
Александр Шморелль и Ханс Шолль на восточном фронте
Александр без утайки рассказывает следователю о внутреннем конфликте, который пережил в начале армейской службы, когда готовился принести присягу Гитлеру. Он просил уволить его, но просьбу оставили без внимания, и ему пришлось носить мундир немецкого солдата против воли.
Ему посчастливилось, проходя полевую практику в России летом 1942-го в должности санитара, не брать в руки оружия. «Мне не доводилось попадать в ситуацию, когда моe отношение к России могло бы нанести ущерб интересам Германии».
Но вместе с тем, если бы приказали стрелять в русских, то «я довел бы до сведения своих командиров, что не могу исполнить такой приказ».
Чтобы не ставить под удар близких, Александр подчеркивает: «Мой отец как немец был оскорблен моей позицией по отношению к России. Как раз недавно отец отчетливо подтвердил это, причем так, что это привело к небольшой размолвке».
Спасти друзей и родных
<…> После этого следователь перешел к выяснению подробностей по существу вопроса. Причастность Шмореля к кружку «Белая роза» в целом была доказана еще до его ареста. Во-первых, обыск в доме дал неоспоримые улики, во-вторых, побег говорил сам за себя, и в-третьих, некоторые сведения были получены при допросе Ганса.
Ганс изначально взял всю ответственность на себя, но под давлением имеющихся у полиции фактов ему пришлось признать, что Александр, пусть отчасти, участвовал в сопротивлении. Теперь гестаповцам надо было выяснить, в какой мере Александр был задействован в антиправительственных акциях «Белой розы», а также выведать у него как можно больше подробностей: где, когда и как все происходило, а главное, узнать имена сообщников.
Участники «Белой розы»: Ханс Шолль, Софи Шолль, Кристоф Пробст
И снова Шморель отвечает на все вопросы решительно и прямо. Откровенно признается в том, что сочинял, копировал и распространял листовки и писал антифашистские лозунги на стенах домов.
Возвращаясь к событиям лета 1942 года, когда они с Гансом решили распространить первое воззвание, он подробно описывает и берет на себя ответственность за все этапы деятельности «Белой розы»: да, он писал черновики, перепечатывал текст на машинке, покупал бумагу, конверты и гектограф, выбирал адреса из телефонных книг, размножал листовки, надписывал адреса на конвертах и рассылал сотни листовок в Мюнхене и в других городах.
Не уклоняется он и от рассказа о своем участии в ночных вылазках, когда были сделаны антифашистские граффити.
Не отрицая обвинений в свой адрес, Александр преуменьшает роль своих друзей в подпольной борьбе или же вовсе умалчивает о тех, кто, как он надеялся, еще не был схвачен гестапо.
Он очень старается отвести подозрения от всех, кроме себя самого и Ганса: «Мы старались, чтобы в кругу наших знакомых в нас не узнали авторов листовок». При тиражировании листков, «кроме меня и Шолля, никто не присутствовал». <…>
Его родные тоже ничего не знали о листовках: «В родительской квартире моя комната находилась на третьем этаже. Когда мы бывали там, вели себя так, чтобы они не могли ничего заметить». Пишущую машинку, на которой печатали тексты листовок, взяли у школьного товарища. «Я подчеркиваю, что обманул его, сказав, что пишущая машинка нужна мне для выполнения студенческой работы».
Все деньги, по заявлению Александра, они брали только из их с Шоллем личных средств. Получается, на допросах студенты резко изменили свою тактику: рассылая листовки из разных городов, они старались создать видимость максимально широкой сети заговорщиков и соучастников, а оказавшись в гестапо, всеми силами пытались убедить власти, что было всего один или двое активных участников (хотя, напомним, в операции участвовали десятки их помощников). Они твердо стояли на своем: если кто и помогал, то случайно и по неведению.
Цель — остановить войну
Александр кратко и емко выразил, что побудило их с Гансом к борьбе: «Мы поступали в полном соответствии с нашими политическими убеждениями. В тот момент мы видели в так называемом пассивном сопротивлении и в актах саботажа единственную возможность скорейшего завершения войны».
Что до лозунгов «Долой Гитлера!» и «Гитлер — массовый убийца!», написанных на стенах, то о них он сказал: «Посредством этих надписей мы хотели обратиться с нашей пропагандой к народным массам… При распространении листовок невозможно было сделать это с таким размахом».
Памятник «Белой розе»
В конце допроса, проведенного 25 февраля, Шморель заявляет: «Изготавливая и распространяя листовки, мы с Гансом Шоллем хотели спровоцировать переворот. Мы отчетливо сознавали, что наши действия направлены против существующего строя и что в случае расследования нам грозит суровое наказание. Но нас ничего не могло удержать от подобных действий против этого государства, так как мы оба считали, что тем самым сокращаем войну».
Какова была роль Софи в этом деле? Александр утверждает, что она «не могла внести какого-либо значительного вклада» в их работу. Tак записано в самом начале протокола от 25 февраля. Однако гестаповцы были мастерами своего дела. Многими страницами — и вероятно, многими часами неописуемых мук — позже, в конце того же допроса он дал следующие показания: «Что до заданного мне вопроса об участии в антигосударственной пропаганде Софи Шолль, то я честно признаю, что она в то же самое время, что и я, поехала в Аугсбург, чтобы там распространять “Воззвание ко всем немцам”. Мне ничего не известно о том, выезжала ли она из Аугсбурга в другие города».
К тому времени, скорее всего, ему дали понять, что он не сможет полностью выгородить Софи. Ему оставалось одно — не упоминать о других городах, где побывала девушка, и не навести полицию на след друзей Софи, например, брата и сестры Гирцель, которые помогали ей распространять листовки «Белой розы».
Остается только гадать, какой ценой далось ему признание o соучастии Софи в антиправительственной деятельности. Неизвестно, какими методами от него добились этих слов. (Мы не знаем, когда Александр узнал о казни Шоллей. Весьма вероятно, что на этом этапе он все еще считал, что они живы.)
Александр Шморель
Допрос продолжался 26 февраля. Протокол начинается так: «Доставленный из-под ареста Александр Шморель дал следующие показания». Александр повторяет сказанное накануне. Рассказывает, какие размышления и события привели к тому, что он «не мог довольствоваться тем, чтобы оставаться безмолвным противником национал-социализма». K действию его понудила забота о судьбах Германии и России и чувство долга как перед первой, так и перед второй родиной. И все же он настаивает, что не стремился содействовать врагу на поле боя, причинив ущерб Германии.
Гестаповцы принялись расспрашивать его о побеге из Мюнхена. Александр снова раскрывает лишь отдельные факты, а другие замалчивает или искажает, чтобы не подставить тех, кто его выручал: он «украл» паспорт Гамасаспяна, когда тот отлучился из комнаты, а потом вклеил туда собственную фотографию и сам подделал на ней печать.
Александр ни словом не обмолвился об участии Лило Рамдор, как и о том, что она приютила его у себя в первую ночь после ареста Шоллей: «В ту ночь я спал в Английском саду».
И вновь вопросы — о юности, о близких людях, о вещах и событиях. Если следователь предъявлял ему обвинение в том, к чему он был непричастен, или факты, о которых ему было неизвестно, он излагал истинное положение вещей. Нет, он не знает этого человека и никогда о нем не слышал. Нет, он не в курсе, что это за желтый конверт. А также: «Предположение, что я поддерживаю контакт с русскими гражданами или организациями с целью передачи информации, не соответствует действительности. Такое обвинение я вынужден категорически отвергнуть, так как к тому отсутствуют какие бы то ни было предпосылки».
Допрос 26 февраля заканчивается заявлением: «Я сознаюсь в государственной измене, отрицаю, однако, что я изменял своей стране».
«Если бы ты знал, через что мне пришлось пройти»
В последующие три недели проводилось еще как минимум четыре допроса — 1, 11, 13 и 18 марта. По всей вероятности, они были короче, чем февральские, если судить по длине протоколов. При этом заметно, что гестапо очень интересует, было ли какое-то внешнее влияние на молодых людей, подтолкнувшее их к действиям.
Александр старается отвести возможные подозрения: «Я сам являюсь глубоко верующим членом Русской Православной Церкви…», однако «духовенство или другие лица, связанные с Церковью, не имеют к нашей антигосударственной деятельности никакого отношения».
Александр Шморель
В некоторых протоколах появляются вопросы следователя. Допрос от 1 марта начинается угрожающе: «Будете ли вы, наконец, давать точные показания, кто являлся автором отдельных антигосударственных листовок, кто вносил в них изменения и распространял?» И дальше: «Объясните ли вы, наконец, как возникла листовка “Студентки! Студенты!”, кто был автором и почему вы до сих пор скрывали правду?»
Видимо, со времени последней встречи полиция нашла новые сведения, опровергавшие некоторые прежние утверждения Шмореля.
Тем временем другие гестаповцы не сидели сложа руки. За несколько дней до ареста Александра были схвачены Ганс и Сюзанна Гирцель. А на следующий день задержали родителей, брата и сестру Шморелей, действуя по принципу коллективной ответственности семьи. Профессора Хубера взяли под стражу 27 февраля. За решеткой оказались Ангелика Пробст, Лило Рамдор, Фальк Харнак, Трауте Лафренц, Ойген Гриммингер и многие другие знакомые и родственники участников «Белой розы».
Некоторых допросили и отпустили, кого-то оставили под арестом. Семья Шморель провела более трех недель в камере, над ними нависла угроза концлагеря.
Нетрудно представить, как мысль о том, что близкие находятся в тюрьме и подвергаются допросам, до предела умножила страдания Александра. Гестаповцы умели пользоваться инструментами давления. Более того, есть основания полагать, что они прибегали не только к психологическим методам устрашения. Харнак однажды видел мельком, как конвоиры ведут Александра по тюремному коридору — «лицо у него было раскрасневшееся, глаза — как горящие впадины».
Когда следствие закончилось, Шморель сказал одному из тех, кто вместе с ним проходил по делу: «Если бы ты только знал, через что мне пришлось пройти и что они делали со мной». Все это заставило родителей Александра и его биографов заключить, что гестапо применяло пытки, добиваясь нужных показаний.
<…> Александр Шморель был казнен 13 июля, за два месяца до своего двадцать шестого дня рождения. Тем летом ему предстояло закончить медицинский факультет и стать дипломированным врачом. Но так уж вышло, что последний семестр он провел в тюрьме, постигая совсем другую науку — духовной жизни, исцеляя не других, a собственную душу.