«Я стал космонавтом в 39 лет». Андрей Борисенко — о жизни на МКС

«Я и не подозревал, как красива Земля»

— Что вы чувствовали в ночь перед первым полетом?

— Ночь была условной, мы спали днем, запуск корабля был ночным. В 7 вечера нас разбудили, я чувствовал себя спокойно и радостно. Наступило облегчение: наконец-то приближалось то, чего я так ждал. Когда заработали двигатели и я уже сидел в корабле «Союз», то понимал: что бы ни случилось, двигатели не выключатся, тебя никто не вынет из запускаемого аппарата и твой полет не отложат на неизвестное время.

— Что вызвало самое большое удивление в первом полете?

— Удивления не было, была радость от того, что я вижу. Я и не подозревал, как красива наша Земля и сколько эйфории я испытаю от ее вида в иллюминаторе. Какие-то секунды мне казалось, что это сон. И эти захватывающие эмоции накладываются на настоящую чистую невесомость, которая на Земле никакими способами не моделируется. Во время второго полета радость, которую я испытал после отделения корабля от ракеты-носителя, была такой же сильной.

— От Земли до выхода на орбиту проходит 527 секунд — за это время ракета-носитель успевает преодолеть расстояние 250 километров. О чем вы думали эти 527 секунд, на чем были сосредоточены?

— Исключительно на работе. Когда идет процесс выведения корабля на орбиту, некогда отвлекаться. Единственный момент, когда можно было немного расслабиться и отдаться эмоциям, — первые секунды, когда заработали двигатели первой ступени, когда ракета взлетала.

— Что самое трудное в процессе подготовки к полету? Как физически, так и морально?

— Физические трудности воспринимаются без надрыва. Самое сложное — пройти длинный путь и нигде не сорваться, не перегореть эмоционально. С момента поступления в отряд космонавтов до зачисления в экипаж проходит примерно пять-шесть лет. Потом ты еще полтора-два года готовишься к первому полету.

— Ни разу не сорвались, не впали в отчаяние и не было желания махнуть рукой?

— После зачисления в отряд космонавтов остановить меня было невозможно, это была финишная прямая. Для меня самым сложным стала десятилетняя борьба, еще до зачисления в отряд, с нашими космическими медиками с неизвестным, в тот момент, конечным результатом.

Набрался опыта, узнал почти все, что необходимо знать космонавтам до начала профессиональной подготовки в ЦПК. И когда подошел вопрос о зачислении в отряд космонавтов, я осторожно заметил: «А мне уже 39». И услышал в ответ: «Тебя это не касается, с твоим опытом работы в ГОГУ (главная оперативная группа управления в ЦУПе) ты об этом и не думай».  

«Сегодня никто не прошел бы медкомиссию в первый отряд космонавтов»    

— Это правда, что при подготовке к полетам нужно пройти такое испытание, как 64 часа без сна?

— Это называется «режим непрерывной деятельности в условиях сурдокамеры». Космонавты проводят в сурдокамере пять суток, из них 64 часа — в режиме непрерывной деятельности, «отсидки», как мы говорим.

Это одна из проверок на стрессоустойчивость, эмоциональную устойчивость, умение управлять собой в условиях замкнутого пространства. Ты не только не спишь 64 часа, ты находишься в сурдокамере в полной изоляции от внешнего мира. С оперативной группой, сопровождающей этот эксперимент, общаешься с помощью световых сигналов. 

Круглосуточно находишься под наблюдением видеокамер, у тебя все время включены микрофоны. И есть план работы, составленный оперативной группой управления, и его нужно выполнить, строго придерживаясь тайминга. А еще есть психологические тесты, исследования себя с помощью аппаратуры сурдокамеры. И все это повторяется циклично, каждые четыре часа ты выполняешь одну и ту же работу.

Это одно из важнейших психологических исследований, на его основе и дается заключение, которое либо позволяет космонавту двигаться дальше, либо ставят вопрос о его списании. Мне было интересно проверить свои способности, силы, резервы организма.

— Тот алгоритм, по которому готовили в космос Гагарина, и современные технологии подготовки чем отличаются?

— Первое и основное отличие — наличие той тренажной базы, которая есть у нас сейчас. Когда человека готовили к первому полету (и не только Гагарина, но и всю первую шестерку), толком не понимали, куда люди полетят, что они там встретят, вернутся ли они вообще в добром здравии и ясном уме. Возникало много других вопросов, вплоть до «Будут ли дети рождаться здоровыми после космических полетов?»

Поэтому подготовка тогда была гораздо более жесткой и требования к здоровью более высокие. Думаю, из ныне действующих космонавтов никто не прошел бы медкомиссию в первый отряд. Сегодня космонавтов готовят более прицельно, мы уже отчасти знаем, что такое космос.   

— Есть ли традиции перед полетом, единые для всех космонавтов?

— Самая известная — просмотр накануне пуска фильма «Белое солнце пустыни». На закрытой премьере присутствовал Алексей Архипович Леонов, и он сразу сказал: «Именно эту картину нужно показывать космонавтам, чтобы снять эмоциональное напряжение и направить мысли в нужное русло».     

— Как фильм со сценой, где Верещагина взрывают в море, может направить мысли в нужное русло?

— Эта картина о том, что человек должен выполнять ту свою работу, которую обязан выполнять. Как говорится, делай что должно, и будь что будет. Верещагин должен был выполнять обязанности таможенника и помогать товарищу Сухову. И обстоятельства сложились так, что он из-за этого погиб. И Сухов делал то, что должен был делать. Если задуматься, фильм в том числе и об этом.

Эту традицию космонавты соблюдали неукоснительно, кроме одного эпизода в 1982 году. Экипаж не посмотрел накануне запуска картину, и это был единственный случай, когда произошла авария ракеты-носителя прямо на стартовом столе, был взрыв, пожар. Только благодаря действиям наземной группы управления и работе нашей автоматики систем аварийного спасения все остались живы и здоровы. И в дальнейшем слетали в космос, правда, уже в составе других экипажей.

После этого случая ни один экипаж, включая зарубежные, не рискнул не посмотреть «Белое солнце пустыни». Космонавты люди не суеверные, мы просто не любим нарушать традиции.     

Если заболел один, не летит весь экипаж  

— Исследовать космос вы собрались еще в девять лет. Что на вас так сильно повлияло?

— Вышел фильм «Укрощение огня», в котором очень интересно рассказывалось о людях, создающих ракетно-космическую технику, и немного о тех, кто на ней летает. И увиденное так меня захватило, что стало отправной точкой на пути в профессию. 

Мне в руки попадали шедевры советской и мировой научной фантастики: Станислав Лем, Рэй Брэдбери, Сергей Павлов, Сергей Снегов и другие. Я проглатывал фильмы и книги, хотел пожить той жизнью, которой жили главные герои, полетать вокруг других планет, потоптать их поверхность, побороться с космическими чудищами.

А в старших классах на глаза попалось объявление о наборе в юношеский клуб космонавтики имени Германа Титова. Там мы изучали историю развития космонавтики, основы аэродинамики и ракетной техники, у нас были встречи и знакомства с космонавтами, ракетно-космическими инженерами. Тогда я убедился, что космонавтика может стать и моей профессией.

— Приходилось ли преодолевать сопротивление родных и близких?

— И здесь мне сильно повезло. Мой папа — профессиональный военный, офицер-подводник, десять лет плавал на подводных лодках, что такое экстремальная профессия и какие у нее могут быть особенности, он хорошо знал. И мама, пропустив через себя дело отца, отнеслась к моей мечте с большим пониманием. 

Я с самого начала чувствовал поддержку родителей. Они зацепились за мое желание и педагогически обернули его на пользу мне же: «Если ты хочешь стать космонавтом, должен хорошо учиться, заниматься спортом, следить за здоровьем, уметь быть дисциплинированным». Я это воспринял как прямое руководство к действию.

— Какие требования по здоровью предъявляются космонавту?

— Это была недоступная информация, и я решил проверить ее практическим путем. Студентом попросился в военно-медицинскую академию поучаствовать в качестве нештатного испытателя на кафедре авиационной и космической медицины. Не раскрывая свои планы, но держа в голове: «Если у меня ничего не выявится, значит, можно двигаться дальше». Я поучаствовал в нескольких испытаниях элементов авиационной техники, напросился на медицинскую комиссию в Гатчинский авиационный госпиталь. Меня проверили по требованиям летчика-истребителя, признали годным. Я решил, что минимальный для космонавтики уровень здоровья у меня есть и можно двигаться дальше.

— Но вы носите очки. Это допустимо в космосе?

— Очки я начал носить после первого полета. Это одна из наших профессиональных издержек — страдает зрение.

Я много лет ходил без очков, но одна из особенностей здоровья потом у меня все же проявилась, я о ней даже не подозревал. 

Выяснилась эта особенность организма. И с 1992 года десять лет я проходил исследования, эксперименты, был нештатным инженером-испытателем Института медико-биологических проблем. И всячески пытался доказать, что, несмотря на мою особенность, я могу стать профессиональным космонавтом.

Так и получилось, я стал первым космонавтом, кому удалось пройти через сито [отбора] с этой особенностью организма. Для следующих космонавтов это перестало быть преградой в профессиональной деятельности, стало вариантом нормы.  

— Это правда, что если со здоровьем космонавта что-то случается, страдает весь экипаж?

— Именно что страдает. По нашим правилам, если медотвод на полет получает один из членов экипажа, весь экипаж меняется на дублеров. Когда подаешь заявление в отряд космонавтов, нужно хорошо понимать перечень всех издержек и сложностей. Все кандидаты должны знать, в какую жизнь они хотят ввязаться, какие она накладывает ограничения не только на самого космонавта, но и на членов его семьи. Потому что этому стилю жизни вынуждены следовать все.

«В космосе скучал по сырникам»

— Что страшнее — запуск или посадка?

— И то, и другое страшно интересно. Обычного земного страха не было вообще, а вот интересно было. Был стресс во время прохождения плотных слоев атмосферы, это эмоционально нагруженный участок — когда от тебя ничего не зависит, если что-то пойдет не так. Должна сработать автоматика, чтобы все было хорошо. А во время посадки в спускаемом на Землю аппарате тебя окружает плазма с температурой более трех тысяч градусов по Цельсию. 

В этот момент обгорает обшивка спускаемого аппарата, ты видишь зарево в иллюминаторе, в нем плавятся стекла, ты ощущаешь, как повышается температура в спускаемом аппарате, чувствуешь разогретый специфический технический запах. И это тоже дает определенный стресс, но это не страх. Страх может возникнуть как внутренний катализатор, и он в случае нештатной ситуации заставит тебя быстро работать, делать то, чему ты научился на Земле.      

— А что сложнее — подготовка к полету или сам полет?

— Когда нас садят в ракету-носитель, люк закрывается, привязная система затянута, мы друг другу говорим: «Наконец-то летим, теперь можно и отдохнуть». Так мы, конечно, шутим между собой, работать в космосе приходится серьезно, по-настоящему, и эта работа по большому счету не допускает ошибок. Но по сравнению с предварительной подготовкой полет намного легче.

— Какие ощущения в теле во время полета самые неприятные, как вы к ним привыкали?

— В первые минуты (у некоторых — часы) попадания в невесомость начинается расстройство вестибулярного аппарата.

В первом полете у меня эти ощущения длились полтора часа, во втором полете времени ушло еще меньше — минут десять.

— Скафандр выдается один на весь полет?

— У нас два типа скафандра. Личный (корабельный) изготавливается по индивидуальным лекалам, это тот самый белый скафандр «Сокол», в котором мы идем к ракете-носителю. В личных скафандрах мы взлетаем, по прибытию на станцию оставляем на хранение, и в них спускаемся на Землю. Второй тип скафандра — для выхода в космос, мы их используем на борту, и они там и остаются, затем утилизируются.

У личных скафандров потом две судьбы: их передают в музеи, они становятся экспонатами. Я свой первый скафандр от имени Российского космического агентства подарил юношескому клубу космонавтики, выпускником которого являюсь. А после второго полета мой скафандр используют для тренировок будущих космонавтов.

— Как налажен быт на станции? Говорят, еда из тюбиков ушла в прошлое, а мороженое теперь доставляют прямо из супермаркета?

— Сейчас на борту в тюбиках используется только мед, приправа «Молдова» (вариант кетчупа), иногда яблочный сок так поступает. А остальная еда — или консервы, или сублиматы, которые надо разводить холодной или горячей водой.

Но иногда на борт попадает земная еда.

Это был шикарный сюрприз, который я до сих пор вспоминаю с удовольствием. Часто «прилетают» яблоки, апельсины, мандарины. И мы всегда угощаем наших коллег на МКС, и они нас тоже, когда на их корабли приходит что-то свежее и вкусное.        

— О какой еде мечтается в полете? И что готовила вам жена, ожидая из рейсов?

— Я скучал по сырникам, в космическом рационе их нет. Моя жена Наташа готовит вкусные сырники, перед тем, как вернуться на Землю, я просил приготовить именно их.

«Сон на МКС — как в детстве на сеновале»

— Что делают космонавты, чтобы не сойти с ума, проводя столько времени в замкнутом пространстве и одном и том же помещении?

— Люди, которые могут сойти с ума в замкнутом помещении, в отряд космонавтов не попадут. Никаких сложностей с замкнутым объемом лично у меня никогда не было, независимо от того, какой это модуль МКС — большой, маленький или совсем маленький. Наш корабль «Союз», например, совсем маленький по сравнению с другими модулями. И, понимаете, мы там работаем, голова занята, есть иллюминаторы, из которых видно Землю, и мы не чувствуем себя изолированными, оторванными от мира.

— Бывают ли в космосе ссоры? Как с этим справляться?

— Мы стараемся не доводить до ссор. Бывает, что у членов экипажа возникает напряжение, и в наших общих интересах его как можно быстрее погасить. Если тебя что-то раздражает, выбило из себя, никто не мешает пойти в отсек и в одиночестве позаниматься спортом. Если позволяет программа полета, можно весь день провести в одиночестве, занимаясь делами. Взять себя в руки, успокоиться и дальше работать вместе со всеми.

Но главное правило — мы стараемся не провоцировать своих товарищей по экипажу, не наступать на любимые мозоли. Мы очень хорошо знакомы со всеми своими коллегами еще на этапе подготовки к полету, зарубежных коллег знаем гораздо меньше, но во время совместных тренировок знакомимся друг с другом. Так и набирается тот объем информации, что нужен для поддержания нормального эмоционального состояния внутри экипажа весь полет. 

— Как спится в невесомости? И какие сны снятся на МКС?

— Спится с удовольствием, утром иногда совсем не хочется вставать. Я бы сравнил сон на МКС с детским сном у бабушки на сеновале на даче.

Ничего особенного не снилось — ни шума дождя, ни зеленой травы.

— Как летит время в космосе по сравнению с земным?

— Гораздо быстрее, скорость течения времени там совсем другая. Да и выход в космос, прием нового корабля, разгрузка корабля, да и вся другая работа на борту настолько заполняют повседневную жизнь, что время проносится быстро. Из-за этого космонавты порой радуются, что экспедицию надо продлить. Из второго полета я вернулся на полтора месяца позже — не в феврале 2017-го, а 10 апреля. И известие о задержке мы восприняли с большим энтузиазмом.

— Не боялись ли вы, что не вернетесь обратно на Землю?

— Таких мыслей не было. Я очень хорошо отдавал себе отчет об издержках профессии, ее сложностях и опасностях. Мы провели на Земле много тренировок, связанных с парированием всевозможных нештатных ситуаций, в том числе и тех, после которых назад можно не вернуться. Когда ты хорошо знаешь, что делать во время пожара на борту, разгерметизации, утечки аммиака, бояться уже некогда, ты просто будешь это отрабатывать.

У нас на борту станции не было серьезных нештатных ситуаций, которые несли бы угрозу жизни и здоровью. Но были ложные срабатывания сигнализации. Страха не было, было желание быстро отработать, как на Земле учили, нигде не ошибиться и успеть за это время проконтролировать действия своего товарища. Принцип перекрестного контроля — один из основополагающих, который мы тренируем на Земле и практикуем на борту.

В невесомости организм меньше устает, чем на Земле

— Какие ошибки космонавт в полете больше всего боится совершить?

— Не то что боится, скорее, обидно сделать элементарные ошибки — выдать не ту команду, включить не тот тумблер. Больше всего мне запомнилась ошибка коллеги в первом полете: во время тренировки по нештатным ситуациям (пожару) надо было прослушать вводную Земли и доложить: «Информацию принял, на борту пожар, выдаю сигнал “Пожар”». Надо было проговорить, но не нажимать клавишу «Пожар», а коллега моя сделала так, как учили на Земле. Произнесла «Приняла, на борту пожар, выдаю Fire» — и нажала на эту клавишу. 

И мы пять-шесть часов восстанавливали работу бортовой аппаратуры, чтобы снова жить нормальной жизнью. 

Не все удалось сразу восстановить, у нас вырос хвост из ремонтно-восстановительных работ. Моя коллега сильно и долго переживала. Уже на Земле, спустя время говорила: «Прости! Прости! Не знаю, что меня тогда дернуло нажать». Такие свои ошибки космонавты и астронавты переживают тяжело. Хотя коллеги стараются не сердиться и не обижаться. Все понимают: сегодня другой совершил ошибку, а завтра я могу сделать точно такую же, и ее придется расхлебывать всему экипажу.

— Как проходит день космонавта, по какому расписанию?

— Расписание жесткое внутри дня: подъем в 6:00, отбой в 21:30. Время подъема мы сдвинуть не можем, иногда нужно сразу же начинать работать, выполнять какой-то эксперимент. С отбоем руки больше развязаны, восемь-девять часов сна не нужно организму, в условиях невесомости мы спим гораздо меньше. Организм расслаблен, физически меньше устает, мне хватало шести часов сна. Поэтому спать мы обычно шли в 23:00–24:00.

Вся рабочая зона расписана плотно, мы привязаны к работе бортовых систем, аппаратуры, к работе людей, которые обеспечивают тот или иной эксперимент, находятся на связи с космонавтами внизу, на Земле, и должны информационно поддерживать нашу работу. Это все регламентировано, все индивидуально для всех членов экипажа на каждый день работы.

В субботу половина дня уходит на уборку станции, вторая половина — на подготовку к следующей неделе, на доделывание тех работ, которые по какой-то причине не были выполнены в течение недели, их тоже набирается достаточно много. И плюс та работа, которую нам официально Земля запланировать не могла, потому что это шло бы вразрез с режимом труда и отдыха. Грубо говоря, мы не вмещаемся в рабочую зону, чтобы выполнить эти работы. Но работа существует, ее надо сделать. Поэтому субботу тоже можно назвать рабочим днем.

В воскресенье позволяем себе отдых, читаем книги, звоним родным на Землю. Бывают иногда напряженные моменты, когда в выходной приходится работать, готовиться к выходу в космос или другим серьезным и сложным операциям.

— Есть ли у космонавтов специализации? Если да, то какая у вас?

— Специализации у космонавта на орбитальной станции нет, хотя есть определенные группы работ, под которые тренируются определенные космонавты. Например, это внекорабельная деятельность.

И они проходят курс усиленных тренировок, направленных именно на выход в открытый космос. Другие, допустим, должны работать с робототехническими системами, и у них углубленная подготовка направлена на это.

Но это специализация для конкретного полета, корабельная роль на один полет. В целом специализация звучит как «космонавт-испытатель», независимо от того, летчик ты по образованию или инженер.

Какой космический туризм — правильный?

— Всего пять россиянок, включая Юлию Пересильд, летали в космос. В Америке женщин-космонавтов около пятидесяти. Почему такая разница?

— Не потому, что мы здесь зажимаем, грубо говоря, наших девушек, не даем им пробиться в отряд космонавтов. Слишком мало россиянок подают заявления. И поэтому сложно отобрать человека, соответствующего всем требованиям и с точки зрения физических нагрузок, и инженерных или летных возможностей, и с точки зрения здоровья. Если девушка после института родила детей и несколько лет сидела дома, в отряд космонавтов даже с прекрасным здоровьем она вряд ли будет отобрана, потому что потеряла уже свою квалификацию как специалист и, скорее всего, не пройдет уже экзамены профессиональные. У наших зарубежных коллег иначе строится карьерная траектория и большее количество заявлений.

— Как вы относитесь к деятельности Илона Маска? Некоторые его критикуют за то, что он больше занимается пиаром и популизмом, чем наукой и освоением космоса.

— На мой взгляд, Илон Маск действительно больше шоумен и маркетолог, чем инженер. Далеко не все технические решения, примененные в пилотируемом корабле Crew Dragon, на мой взгляд, правильные и адекватные. Я думаю, Crew Dragon требует серьезной доработки. Будет ли проводиться эта доработка, не могу спрогнозировать, думаю, это будет определяться компанией SpaceX, может быть, даже лично Илоном Маском. И это тоже, кстати, один из критериев его инженерной компетенции — посчитает он необходимыми доработки или не посчитает.

— Как вы относитесь к космическому туризму? Космонавты годами ждут возможности полететь в космос — и их могут высадить из кресла из-за космического туриста.

— В этом году был хороший прецедент. Для двух космических туристов из Японии построили отдельный корабль «Союз», космонавт Александр Мисуркин был командиром корабля. Когда полеты в космос строятся по этому принципу, это вызывает у меня только положительные эмоции.

И эта информация дает возможность подкорректировать и требования к здоровью профессиональных космонавтов, некоторые из них смягчить, что позволит большему количеству ребят стать профессиональными космонавтами.

Во всех других случаях профессиональный космонавт вряд ли радуется, когда ему приходится уступать свое место.

— Есть мнение, что будущее все-таки за непилотируемой космонавтикой, это дешевле. Может ли робот заменить человека?

— Дешево — не значит «более правильно». Многие вещи, которые нам необходимо делать, по определению не могут быть дешевыми, потому что они не будут выполнять те функции, которые должны выполнять. Сейчас большинство специалистов космической отрасли понимают, что нельзя противопоставлять человека и автомат, один дополняет другого. Это все равно что рассуждать, какая рука или нога лучше — левая или правая.

Многие вещи, которые выполняет автомат, человеку исполнить сложно — реакция не та или слишком опасно. Но принятие решений должно оставаться за человеком. Это та функция, которую автоматы выполняют далеко не всегда правильно, как показывает практика.

Есть хороший пример с полетом телескопа «Хаббл», который был выведен на орбиту, начал работать в автоматическом режиме и в первые же дни выяснилось, что он не совсем работоспособен, кое-что вышло из строя. Нужны были ремонтно-восстановительные работы, которые может сделать только человек. К «Хабблу» выслали экипаж, который провел ремонт. Телескоп отработал все, что ему нужно было отработать.

Автомат будет всегда дополнять человека, особенно в дальних космических полетах. А человек всегда будет дополнять автомат, обеспечивая его повышенную надежность.

— Точка зрения: «Луну можно использовать как место складирования радиоактивных ядовитых отходов, это действительно может оказаться дешевле и безопаснее, чем их хранение на Земле». Что думаете?

— Безопаснее с экологической точки зрения было бы отправлять радиоактивные отходы на солнце. Их там и складировать не надо, они просто смешаются с солнечной короной и не будут никакого вреда приносить ни землянам, ни окружающему пространству. Но для этого требуются другие энергетические мощности двигательных установок, иные средства доставки. Самая большая опасность, наверное, будет возникать при удалении отходов с Земли. Полной гарантии, что все ракеты-носители с такой нагрузкой будут благополучно выведены на орбиту, никто дать не может. И надо просчитать все риски.

«Мы должны уметь жить в космосе»

— Есть мнение, что вся российская космонавтика до сих пор держится на достижениях СССР. Что вы думаете?

— Не совсем верно, на мой взгляд. Даже если мы говорим о современном корабле «Союз», который очень сильно похож на «Союз» 60-х годов, это совершенно другой корабль. Он имеет те же самые обводы, но другую начинку, это все равно что сравнивать «Форд» 1901 года выпуска и 2001 года. Это неграмотное сравнение, в первую очередь с технической точки зрения.

Начинка же совершенно другая, поэтому ракета-носитель имеет совершенно другие возможности. Мы активно развиваем тот советский задел, и функционал этого задела превышает те возможности, которые были в первоначальных образцах, во много раз. По большому счету, это другая техника.

— Какая страна сегодня строит самые крутые космические корабли?

— Словосочетание «крутой космический корабль» — это понятие, которое очень трудно формализовать. Что считать крутым? Для кого-то круты скафандры на кораблях Илона Маска. Это глубокое заблуждение. То, что их сделали похожими на скафандры голливудских «Звездных войн», не делает их более надежными или нужными в космическом полете. Они имеют гораздо более усеченный функционал, чем наши не очень уклюжие скафандры «Сокол».

А корабль «Союз» на сегодня — самый надежный корабль из всего спектра эксплуатированных кораблей в современной космонавтике. На мой взгляд, это круто. Если мы говорим про доступный внутренний объем, то у кораблей SpaceX он большой и комфортный. Если брать этот критерий крутости, то да, SpaceX самый крутой корабль. И так далее. Это тот вопрос, на который ответить с технической точки зрения очень сложно.

— По количеству запусков в космос Россия в два раза отстает от США и Китая. Что мы можем с этим сделать?

— Ситуация достаточно сложная. У нас меньшее число запусков, но нельзя сказать, что это наша вина или вина Российского космического агентства. Потому что частота запуска в первую очередь определяется необходимостью, то есть той полезной нагрузкой, которую готовы предоставлять другие организации (Академия наук, Министерство обороны и так далее). Будет полезный груз, будем его запускать. Не будет полезного груза, значит, наши ракеты-носители будут летать реже.

— Нужно ли нам осваивать другие планеты, если мы свою в порядке не можем содержать?

— Нам нужно смотреть очень далеко вперед, на жизни наших правнуков и далее. Развитие пилотируемой космонавтики — это, наверное, единственный способ выживания человечества во Вселенной.

Если на Землю прилетит астероид, условно в диаметре более 1,5 километра, человечество вымрет от этой катастрофы. Такое событие рано или поздно случится. Если к этому моменту человечество не будет расселено по другим планетам Солнечной (и не только) системы, наверное, на этом история его и закончится.

Если смотреть так далеко вперед, мы должны иметь средства доставки человека в космос, мы должны уметь жить в космосе, мы должны иметь там не только научные лаборатории, но и все остальное для повседневной жизни человека. Для этого и нужно летать в космос и осваивать его.  

— Из космоса хорошо видны размеры экологической катастрофы на Земле. Это повлияло на ваши экопривычки?

— Да. До полета в космос слова о том, что нужно беречь нашу планету, были для меня скорее абстрактными лозунгами, чем руководством к действию. А когда увидел Землю с высоты 400 километров, следы различных экологических катастроф, рукотворных и нерукотворных, эти слова обрели конкретное значение. Теперь я стараюсь сортировать мусор. Если иду по улице, бросаю фантик в урну и промахиваюсь, то не поленюсь поднять его и все-таки отправить в мусорку.

«Мечтаю еще раз взглянуть на нашу Землю с высоты 400 километров»

— Что из себя представляет ваш домашний архив? Какие реликвии, письма, фотографии вы храните?

— Больше всего я дорожу двумя письмами. Это ответ на мое письмо Владимиру Александровичу Шаталову, который тогда был просто знаменитым космонавтом, а затем стал руководителем центра подготовки космонавтов. Я еще школьником спросил его, куда мне податься, чтобы стать космонавтом. И он мне собственноручно написал открытку со своими рекомендациями, пожеланиями.

Когда я уже стал специалистом, пришел к Владимиру Александровичу, показал ему это письмо, принес его же книгу «Трудные дороги космоса», и он в ней тоже написал пожелание, эта книга — также одна из моих реликвий.

Второе письмо — это ответ Валентина Петровича Глушко, руководителя РКК «Энергия». Я ему написал письмо, будучи студентом Военмеха, с просьбой направить на медицинскую комиссию. И вот этот безумно занятой человек, руководитель огромного предприятия, нашел время лично мне ответить. Это были подарки судьбы.

Это маленькая шестисантиметровая елочка, которую мне с собой дала жена, чтобы я встретил Новый, 2017-й год еще не только с космической елкой, но и с семейной. Елочка вернулась со мной на Землю, и мы ставим ее дома каждый Новый год.

В оба полета я брал книгу «Лунная радуга» фантаста Сергея Павлова. Она оставила мощный, яркий след в моей жизни и многие годы меня эмоционально питает.

— Если бы вы могли встретиться с Гагариным или Королевым, что бы вы им сказали?

— Юрия Алексеевича я бы стал пытать: «Как вы провели свой космический полет? Что чувствовали во время подъема и спуска? Ваши ожидания совпали с реальностью?» А у Сергея Павловича я бы, наверное, попытался узнать, о чем он мечтает, о каких будущих полетах и космических кораблях думает.

— Скучаете ли вы сейчас, на Земле, по космосу?

— Скучаю. Пока не пришло время уйти из отряда, мне космические сны не снились. А потом началось — снится космос, ракеты-носители, старты и спуски. И даже земные тренировки на тренажерах тоже иногда снятся, профессия меня отпускать не хочет. И с космосом не расстался: сейчас я доцент на кафедре ракетостроения БГТУ «Военмех» и в ближайшее время начну работать в Центре подготовки космонавтов.

— Изменилось ли ваше отношение к Богу после полетов?

— Я воспитан на научной фантастике, поэтому верю только в две вещи — удачу и научно-технический прогресс. Это моя главная вера, и космические полеты на нее никак не повлияли.

— О чем мечтает человек, уже покоривший космос?

— Хочется выполнить еще один космический полет, даже в качестве туриста. И такой пример есть: американский астронавт Джон Гленн, первый из американцев выполнивший орбитальный полет вокруг Земли, во второй раз полетел в 77 лет, будучи специалистом по полезной нагрузке программы Space Shuttle. Я его очень хорошо понимаю и мечтаю еще раз взглянуть на нашу Землю с высоты 400 километров.