«Я стучала по столу, чтобы не ударить ребенка». Интервью с фельдшером, которая возглавляет детский приют

«Ни в одной стране мира нет такого издевательства над медициной, как у нас»

— Сейчас фельдшеры часто жалуются, что люди вызывают скорую по пустякам. Как у вас дела с этим?

— Такое бывает действительно часто, это проблема общества. Вот люди не любят, когда говорят про платную медицину, но я считаю, что нам давным-давно пора на нее переходить. Смотрите, любой вызов скорой стоит определенную сумму денег. Это моя зарплата, зарплата водителя, заведующего, старшего врача, это амортизация машины и так далее. Те деньги, которые были бы сэкономлены на глупых вызовах, пошли бы, допустим, на оборудование какой-то больницы, на привлечение туда крутых специалистов.

— Можно несколько таких примеров? 

— Температура 37 или головная боль, когда человеку просто лень выпить таблетку. Или он порезал палец, обжегся кипятком. Нас часто вызывают по таким случаям, но там скорая помощь не нужна. Любой человек должен знать, что делать, если он порезал палец.

Виктория Шутова. Фото: Василий Саватеев

— Вы едете бинтовать палец, серьезно?

— Да, потому что в законе прописано: если человек вызвал скорую, мы обязаны выехать. Мне кажется, ни в одной другой стране мира нет такого издевательства над медициной, какое есть у нас. Все хотят хороших врачей, классное обследование и медицинское оборудование, когда действительно нужна помощь. Но деньги, которые могли бы пойти на это, тратятся на человека, который порезал палец. Здесь нужен разговор с населением, а у нас такие вещи объясняются мало.

Еще часто приходится ехать на вызовы и подбирать пьяных на улице. Алкоголизм, конечно, включен в международную классификацию болезней, но лично я считаю, что алкоголизм — это выбор. Такие болезни, как рак, диабет, гипертония, человек не может выбрать. Алкоголизм человек выбирает сам.

Мне кажется, правильной была бы та система, когда такого человека заставляют работать. Будь добр потом отработать те деньги, которые потратило на тебя государство, потому что ты просто перепил. Это социальная ответственность. У нас в стране ее нет.

— Как на скорой решаете, куда ехать в первую очередь?

— Все решает диспетчер, это сердце скорой помощи. Почему он всегда пытается по телефону узнать какую-то незначительную информацию? Допустим, вы говорите: «Мне очень холодно. У меня болит большой палец ноги, не могу, выжигает». И опытный диспетчер знает, что это признак тяжелейшего инфаркта миокарда. Как только он это от вас услышит, он поймет, что скорой надо выехать сразу. Иногда люди раздражаются из-за таких подробных расспросов и кричат в трубку, но, мне кажется, у диспетчеров уже иммунитет ко всем этим крикам.

Фото: из личного архива Виктории Шутовой

— У вас бывали случаи, когда пациент умер из-за того, что скорая не приехала?

— У нас умирают, но чаще потому, что слишком поздно звонят в скорую. У них заболело в груди, они вылеживают пять-шесть часов, принимают корвалол и думают, что само пройдет. Так что здесь две стороны медали: люди вызывают на порезы, но не вызывают на какие-то тяжелые вещи. Но здесь, опять же, нужно информировать население. Человек должен знать, при каких случаях вызывать скорую помощь или хотя бы позвонить и проконсультироваться, а не просто лежать и ждать.

«В 9 утра мы садимся в машину и в лучшем случае в 9 вечера из нее выходим»

— Как изменил ковид работу скорой помощи?

— Он сделал ее более тяжелой по маршрутизации. У меня девятичасовая смена. Вызовов сейчас безумно много. Количество случаев с пневмонией начало возрастать, ковид идет семимильными шагами. В девять утра мы садимся в машину и в лучшем случае в девять вечера из нее выходим, если не в полночь. Любого пациента надо довести до логического конца. Либо ему должна быть оказана помощь, либо он должен быть госпитализирован дальше, его нельзя в дороге бросить.

На бригаду приходится в среднем 15–20 вызовов в сутки. В Выборге, где я работаю, нет больниц, перепрофилированных под ковид. Мы всегда возим куда-то. Самый ближайший город — Приозерск, это где-то два часа езды. В другие города приходится ехать и по три. Бывает, на линию выходят десять машин, пять из которых увозят пациентов, тогда вся остальная городская нагрузка ложится на те бригады, которые остались. 

Один из монологов Виктории зачитала Лия Ахеджакова для марафона #помогиврачам

Бывали такие ситуации, когда я оставалась вообще одна в городе. Понятно, что случались задержки, люди агрессовали из-за этого. Но они не обязаны понимать, что у нас не хватает ресурса. Проблема не в том, что у нас плохо организована работа, она организована хорошо. Проблема в том, что мы живем в пандемию, и в этих условиях достаточного количества ресурсов быть не может.

— Вы много рассказываете о ковиде в своем блоге в Instagram, регулярно там появляются оскорбительные комментарии, в том числе и на тему «сколько вам заплатили». Как реагируете на них?

— Меня сейчас немножко злят эти комментарии. Я ничего не отвечаю, просто их блокирую. Мне очень нравится такая функция. Жаль, что ее нет в жизни. Я бы заблокировала очень многих. Есть качества, которые меня раздражают. Я терпеть не могу глупых людей, у меня на них аллергия. При этом я позволяю глупить детям, но взрослые вызывают во мне дикое раздражение. Я считаю, что любой человек должен развиваться.

— Но вы же к разным пациентам приезжаете. Наверняка кто-то из них может раздражать, в том числе и «глупыми» вопросами.

— К пациентам да, но я же с ними не общаюсь, я их лечу. Понимаете, в чем дело… Я безумно уважительно отношусь к любой профессии. Допустим, у меня есть друг дворник. Что бы ни случалось — листопад или там снегопад, — двор всегда хорошо убран. Я понимаю, что физически это очень тяжело. При этом он достаточно недалекий человек, но он хорошо выполняет свою работу, я его уважаю. 

Я и детей этому учу: вы можете работать слесарями, дворниками, сантехниками, но вы должны очень хорошо выполнять свою работу. Если это так, у вас будет достойный заработок и уважение.

«Если будешь все время про это думать, скоро сойдешь с ума»

— Что вас привело работать на скорую?

— С детства мечтала. Я родилась в Якутии, там училась в университете на медицинском факультете. Когда мне было 19, умерли родители. Парадоксально, что и мамы, и папы не стало из-за врачебной ошибки. У матери не увидели инфаркт на пленке и отправили домой, она внезапно умерла на работе. У отца не распознали тяжелое генетическое заболевание. Помня это, я постоянно совершенствуюсь, учусь, постоянно читаю о медицине, узнаю что-то новое.

У меня есть сестра-близнец и старший брат. Мы были, по сути, детьми. Были девяностые, родители работали в страховой компании, которая резко развалилась, они лишились зарплаты. Когда они умерли, у нас остался достаточно серьезный долг за квартиру. Нам пришлось бросить университет и переехать в Выборг. Там мы учились, одновременно работали. У меня не было проблемы с тем, как устроиться на скорую, я нормально налаживаю со всеми контакт — кроме тех, кто меня раздражает.

Фото: из личного архива Виктории Шутовой

— Помните первого пациента?

— Мне тогда было 22 года. Мужчина попал на скутере в аварию, у него был перелом таза — сам по себе достаточно тяжелый перелом, — тяжелая транспортабельность, тяжелое лечение. Но мне вообще очень сложно описывать то, что я чувствую в такие моменты. Мне надо лечить человека. Ты выполняешь инструкцию, и все. Обезболивание, мобилизация, транспортировка, восполнение кровопотери, потому что при тазовых переломах кровопотеря большая. 

Ты просто работаешь. На мой взгляд, на скорой не должно быть права на эмоции. Есть такой доктор Андрей Ермолаев, старший врач скорой помощи в Москве, мы с ним очень много общались, и он всегда говорил: «Если вы надели форму, вы уже перестали быть эмоциональным человеком». Есть профессии эмоциональные, допустим, у актеров. Но на скорой эмоции просто не имеют права быть. 

— Вы как-то говорили, что на скорой приходится видеть много ужаса. Расскажите истории, которые остаются с вами надолго.

— А вы кто по образованию? (Невзначай.)

— Журналист.

— А еще?

— Все.

— Понимаете, в чем дело. Есть такая категория врачей, которые оставляют себе такие истории. Но я больше храню позитивные. Недавно мы ездили к мужчине с тяжелым инфарктом, была затронута значительная площадь сердца. Мы понимали, что сейчас все закончится как минимум клинической, как максимум биологической смертью. А мужчина молодой, ему 40 с копейками. Мы его довезли, заводили несколько раз в дороге. Его хорошо прооперировали. Потом дней через десять он пришел на станцию с бутылкой вина.

Это же работа, и такие истории надо оставлять на работе. У меня есть семья, друзья, фонд «Дикони», и люди не должны страдать от того, что у меня что-то произошло на работе. Это навык, но он у меня был с самого начала.

«Родитель-алкоголик понимает, что ребенка лучше куда-то отдать»

Виктория — директор благотворительного фонда и приюта «Дикони». Он помогает ребятам, чьи семьи попали в трудную ситуацию. Чтобы не отдавать детей в детский дом, родители приводят их в приют к Виктории. Каждый год фонд проводит летний лагерь под Выборгом рядом с Краснофлотским озером.

В большом доме, арендованном для лагеря, на первом этаже бегают дети. Мальчик притащил в коридор гитару, вокруг него собралось несколько друзей. Из столовой слышно, как кто-то ругается матом. Одна девочка сидит на диване и хитро посматривает по сторонам. У нее пухлые щеки и широкая улыбка. В кресле рядом другая девочка, худая и немного испуганная, обнимает коленки. Кажется, они недавно поссорились.

Фото: Фонд «Дикони»

— Эта девочка очень плохая, — заговорщицки шепчет мне первая. 

— Почему?

— Она меня бьет!

— Потому что не надо доводить, — вступается за себя вторая. — Умей убираться. Не будь свиньей. Ты не умеешь заправлять кровать. Твои трусы висят на люстре. Это ненормально. Тебя никто не бил. Ты даже не понимаешь, что такое вожатый…

Виктория ушла в отпуск на скорой и сейчас занимается с детьми в лагере. Так продолжается уже около десяти лет.

— Виктория, а вы отдохнуть не хотите? Ну там, на море поехать…

— Нет, во-первых, я не очень хорошо переношу жару. Во-вторых, я терпеть не могу соленую воду. Поэтому нет.

— Ну, должен же быть хоть какой-то отпуск.

— У нас на скорой большие отпуска: 28 дней, плюс 14, плюс 3. И получается, что 21 день я работаю здесь, 14 дней работаю в лагере для детей-инвалидов. У меня остается 10 дней, когда я могу куда-то съездить.

— И вам правда хватает времени, чтобы восстановиться?

— У меня очень высокая производительность. Это врожденное. Нас трое в семье, мы все очень много работаем и мало отдыхаем. Да, другим так было бы сложновато, наверное. Хрупким, нежным существом меня назвать вообще нельзя. Я люблю крепкий кофе, сухое красное вино и купание в холодной воде.

Фото: Василий Саватеев

— Как вы стали работать в фонде?

— Очень случайно. По большому счету, я не должна была там работать. Меня просто знали как категоричного, жесткого человека. Благотворительность — это сфера, где много воруется. И вот директор, которая была передо мной, она как раз была грешна в этом плане, поэтому ее уволили, а мне предложили поработать месяц–два. Но вот я осталась насовсем…

— Как дети попадают в «Дикони»?

— Чаще всего это сарафанное радио. Родители ведь все равно любят своих детей, даже если они самые последние алкоголики и наркоманы. Каждый родитель делает для своего ребенка лучшее, кто что может. Чаще всего единственное, что может сделать человек-алкоголик, — это отдать его куда-то, чтобы ребенок просто развивался, ел, был нормально одет, получал образование. В какой-то момент просветления родитель понимает, что ребенка лучше куда-то отдать. 

Но вообще здесь сложно говорить. Когда мы с такими родителями разговариваем, они вроде бы все знают и понимают, но при этом они не хотят ничего менять. Их устраивает, что дети здесь. Но это их выбор, мы в этом не участвуем.

— Дети скучают или не хотят возвращаться?

— Дети очень часто задают мне вопрос: «Что делать, чтобы не стать алкоголиком?» Они видят родителей и не хотят повторять их судьбу. Мы очень много сил тратим на наш лагерь и те уроки, которые здесь проводим. 

С родителями они видятся, на выходных их забирают домой, но у нас такое правило: если вы хотите забрать своих детей, я имею право приехать к вам домой в девять часов вечера в субботу, например, и посмотреть, трезвы ли вы, есть ли у вас еда в холодильнике. 

— Вы сами усыновили четверых детей из «Дикони». Как это вышло? 

— Наверное, рассказывать, как мы с ними познакомились, не очень тактично. Они же вырастут. Просто я всегда оставляю право им рассказывать про свою жизнь. У меня два мальчика и две девочки. Мальчикам 16 и 8, девочкам 16 и 14. Трое детей из одной семьи. У четвертого, Сашки, такая история. Его отец страдал от алкоголизма, в январе у него умерла мать. Сашка часто приходил в «Дикони», там его кормили, одевали, потому что мать тоже злоупотребляла алкоголем. Когда он мне позвонил и сказал, что мать умерла, мы не могли допустить, чтобы он отправился в детский дом. Это было бы для него слишком тяжело в 16 лет. И мы решили, что я забираю его к себе.

Знаете, я смотрю на своих старших детей и понимаю, что восемь лет работы того стоили. Они выросли достойными людьми. Это было очень сложно. Воспитать приемных детей — это вообще безумная работа. Свои-то могут раздражать, а приемные способны вообще свести с ума. Они возбуждают все самое дурное, что есть в человеке, это мысль Людмилы Петрановской, кстати. Я считаю себя достаточно добрым человеком, но при этом я стучала по столу, чтобы не ударить ребенка.

Виктория с приемными детьми. Фото: Василий Саватеев

— Как разруливаете конфликты? Вот одна из девочек воспитывала другую, что у той трусы висят на люстре.

— Я позволяю детям разговаривать, потому что этого навыка нет в их семьях. Я сажусь с ними, и мы вместе ищем, почему они вышли на этот конфликт и как его решить по-другому. Девочка объясняла другой, что так делать нельзя, это же залог нормальных отношений. У них ведь нет еще очень-очень многих навыков. Нет кругозора, они не умеют вести себя в обществе. Но дети должны быть воспитаны, они не должны раздражать окружающих людей.

— Вы как воспитываете?

— Дело в том, что ребенка нельзя воспитать, ему можно только показать. Дети не задумываются, они просто видят и начинают копировать. И еще есть место строгости. Я в принципе очень строгий человек и к себе, и к детям. Вы должны выполнять то расписание, которое мы вам предлагаем. Если вы не хотите его выполнять, то вы можете уехать домой. Все. Но если вы здесь, у нас правила. В определенное время отбой, запрещено курить. 

С одной стороны, я понимаю, что без интернета сейчас никак, но с другой стороны, ребенок развивается только в реальной жизни. Он не может развиться в интернете (закуривает).

— Курите при детях?

— Никогда. Я вообще считаю, что при детях этого делать нельзя. У нас много детей из пьющих семей. Их важно научить видеть разницу между алкоголизмом и культурой алкоголя. Я позволяю детям — своим или из «Дикони» — наблюдать это. Например, ко мне приходят друзья. Мы можем выпить по бокалу вина за ужином, и на этом все заканчивается. При алкоголизме человек остановиться не может.

«Я живу ради человечности»

— (Задумчиво.) Человеку вообще свойственно стремиться делать хорошие дела. Это необходимо не потому, что ты закрываешь или не закрываешь карму какую-то. Когда ты делаешь добрые дела, тебе самому хорошо. Я очень люблю мысль о том, что Бог умеет говорить «спасибо». Когда человек делает хорошие вещи, особенно в отношении людей, которые сами не могут поблагодарить, то этого человека начинает благодарить сам Бог.

Фото: Василий Саватеев

Я часто своим вожатым и работникам говорю, что, отработав в лагере 21 день — а здесь абсолютно сумасшедшая работа, — посмотрите на то, как Бог вам скажет «спасибо» в течение следующего года. И чаще всего люди видят. В прошлом году был очень тяжелый лагерь, было много хулиганов. Зато у наших вожатых — а это наши выпускники — родились дети. И то, что эти дети здоровы и развиваются, — это благодарность Бога за то, что делали их родители.

— Я делаю вывод, что вы верующий человек. Это так?

— Да. Я вообще считаю, что неверующий — это малообразованный человек. Понимаю, что многие атеисты сейчас бы со мной спорили, особенно высокообразованные. Но есть очень много экзистенциальных вопросов, на которые наука не может дать ответа. И может быть, не надо эти ответы искать. Например, мы говорим о том, что человек — это животное. Это так, но в целом животным не свойственно бросать своих детей. Тогда почему человек бросает?

Как только ты понял, для чего живешь, все в жизни начинает складываться. А если ты себе этого вопроса не задал, тогда, по сути, становишься просто созданием, которое проживает свои 70-80 лет.

— А вы как отвечаете для себя на этот вопрос?

— Ну это же мой ответ. Просто я не считаю, что он единственно правильный, каждый должен на него ответить сам.

— И все же.

— Я живу и возвращаю в общество человечность. По сути, во мне нет ничего интересного, я крайне обычная. Но во мне столько человечности, что она меня переполняет. Когда мне вручали премию «ТОП 50. Самые знаменитые люди Петербурга», я восприняла это именно как премию за человечность. За этот год я не сделала ничего такого. Единственное — я отвечала на вопросы о медицине, я воспитывала детей. Именно это привлекает людей — человечность. И я живу ради человечности. А потом посмотрим, что из этого получится. Цель в жизни может меняться.

Фото: Василий Саватеев, архив Виктории Шутовой