Двадцать пять лет назад на рок-концертах, где выступали сразу несколько известных групп, все музыканты непременно пели песню «Поплачь о нем» группы «Чайф», а слушатели вставали и брались за руки…
– Слушает ли сегодня «Чайф» молодое поколение?
– Вы знаете, самое интересное, что слушает, но мы не заигрываем с молодым поколением, не стараемся им понравиться. Мы – востребованная группа, все время на концертах, у нас не было возможности стать ретро-коллективом, который иногда достают со словами: «Ух ты, помните, как они гремели 20 или 30 лет назад, давайте-ка их вытащим на сцену на «Дискотеку 80-х», только пыль отряхнем».
«Чайф» – живая и развивающаяся группа, и, надеюсь, современная. Мы закончили новый альбом «Слова на бумаге», который недавно вышел. И услышали вот такое мнение: «Отличная пластинка, актуальная и ни разу не устаревшая».
«Чайф» на концерте. Фото: Евгения Свиридова / ЧАЙФ / VK
– А рок интересен именно молодым исполнителям?
– Рок-музыка – это на данный момент абсолютно устоявшийся музыкальный жанр, который прошел все периоды становления. Точно так же, как джазовая музыка была музыкой первой половины XX века, появилась в негритянских кварталах, очень закрытая, на узкий круг слушателей, танцевальная, эротичная.
Потом раз – и эту музыку начали слушать белые молодые студенты, ею стали интересоваться музыкально продвинутые люди. Большие дяди поняли: «Ух ты, на этом джазе можно и денег заработать». Сегодня молодые люди все равно играют джаз, хотя ничего принципиально нового в этом жанре они не предлагают. С рок-музыкой произошло то же самое на данный момент. Наверняка и дальше будут появляться молодые люди, кому эта музыка нравится, они будут учиться ей и будут делать свои произведения по каким-то существующим устоявшимся канонам, внося что-то от себя.
– Как вы относитесь к рэпу, который сейчас, кажется, больше предпочитают?
– Это совершенно не моя музыка. И абсолютно не новая: в 80-х годах в Америке уже были звезды мирового уровня, собирающие стадионы. Для меня в ней слишком много слов и слишком мало мелодии, мотивчиков, которые я могу насвистеть.
А благодаря своей злободневности рэп – вариант современных частушек. Мне кажется, очень созвучно традиции русских культурных уличных развлечений. Приезжали скоморохи в город, узнавали, что тут происходит, быстренько рифмовали, а мотивчик уже готовый, – и раз – люди слушают, открыв рот: «Это же про нашу жизнь!»
Но при этом меня, в общем-то, не пугает этот жанр, он есть и есть. У него есть аудитория. Посмотрим, насколько продержится русский рэп и будут ли люди через 25 лет вспоминать те рэп-хиты, которые сегодня занимают первые места в чартах.
– Как группе «Чайф» удается столько лет существовать в одном составе?
– Чтобы сохранить состав группы, я никаких особых усилий не прилагал, все само собой получилось. Группу составляют друзья, люди в ней появлялись по принципу «насколько хочется быть с этим человеком рядом» и только во вторую очередь по тому, насколько он хороший музыкант.
Ну и чувство ответственности. Слушайте, нам всем по 60 лет, плюс-минус, и люди поверили в идею этой группы. Поверили, наверное, и в меня в том числе. И я несу ответственность и за них, и за их детей, за их внуков. И я не очень себе представляю, как сейчас я, например, скажу: «Так, ребята, все, до свидания, я наберу новых молодых музыкантов. Они будут энергичнее и за меньшие деньги делать то же самое». Просто дико представить.
Самое большое для меня разочарование в современном мире – некая одноразовость. Мы очень поверхностно начали относиться в том числе и к людям, и к искусству.
Это, прежде всего, из-за переизбытка информации. Она сейчас сыплется на тебя сама в таком невероятном количестве, что ты только успеваешь отбрыкиваться – это мне не надо, это тоже не надо, от этого отписаться, а она все равно сыплется.
В 80-е – 90-е годы, если тебе что-то нравилось, ты хотел это сохранить. Друг из школы – и ты с ним будешь до конца, пластинку будешь хранить, переезжая, возить ее с собой; книжки – это твоя библиотека, и ты их тоже хранишь, да даже джинсы ты будешь штопать и зашивать и проносишь много лет. Ты мог несколько недель провести в поисках, чтобы найти одну запись или один альбом, потом ехал, переписывал и потом как минимум несколько недель слушал каждый день внимательно, вдумчиво. Если попадалась пластинка, ты ее знал практически наизусть. Сейчас друзья одноразовые, познакомились в соцсетях, раззнакомились. Любовь одноразовая: быстро встретились, быстро сделали свои дела, разочаровались, расстались. Книжки одноразовые, фильмы одноразовые, музыка одноразовая, хранить ничего не надо. Если вдруг мне понадобится, я снова найду это в сети.
Владимир Шахрин
А мы как-то старались собрать багаж опыта, знаний, привязанностей и до сих пор таскаем этот рюкзачок за собой. Современное поколение отличается от нас именно этим, что они налегке, им не нужен никакой этот багаж. Они уверены – если что, они всегда все найдут.
– Вы ведете какие-то личные странички в соцсетях?
– Мы понимаем, что есть реалии современного шоу-бизнеса, что у группы должны быть аккаунты в соцсетях, они у нас есть, и мы даем туда ровно столько, сколько пресс-секретарь Марина Залогина сочтет нужным. У меня лично нет никаких страничек ни в каких соцсетях, мне это просто не надо. Я не собираюсь свою личную жизнь превращать в подобие реалити-шоу.
Тяжелое время больших возможностей
– В одном из интервью вы сказали, что самые сложные гастроли в вашей жизни – это поездка в Чечню, к срочникам, во время Первой чеченской. Как вы вообще попали на эти гастроли?
– Мне позвонил Саша Любимов, как раз в 1994 году организовавший программу «Взгляд», со словами: «Мы с программой хотим поехать на 23 февраля к нашим ребятам, к военным. Спросили их, кого из артистов привезти с собой, они сказали – Макаревича и «Чайф». Андрей едет. А вы?» «Мы тоже поедем», – ответил я.
Я ехал и представлял себе, что встретим широкоплечих накачанных парней-десантников, которые кирпичи о голову сломают. Приезжаем, нам говорят: «Ребята только из боя, большие потери, можете как-то приободрить их, пообщаться, поиграть?»
Мы в солдатской столовой сидели на столах, играли, разговаривали. А перед нами – солдаты-срочники, в грязных бушлатах, испуганные, молоденькие, возраста наших сыновей.
В итоге было где-то пять или шесть выступлений, а к концу третьего дня – как раз съемки программы «Взгляд». Ребята лежали на кроватях, а я впервые (это была премьера песни) исполнял «Силы небесные». Трижды начинал, а потом – душили слезы, останавливался и по новой.
– О девяностых вспоминают чаще с негативом. А есть ли что-то, за что можно вспомнить это время добрым словом?
– Плохо было в бытовом отношении – с продуктами, одеждой, лекарствами. Помню, как моя жена стояла с коляской в огромной очереди, чтобы по талонам купить спирт «Рояль» или водку, – твердую валюту, которую можно было поменять на бытовые услуги: заплатить сварщику, чтобы он сварил батарею, сантехнику за починку текущего унитаза.
Но при этом начало девяностых – время больших возможностей. Раньше пробиться в телевизионное пространство было практически невозможным, а в 90-х вдруг в городах стали появляться собственные телеканалы. Мой знакомый два кабеля протянул в общежитие, сделал городское кабельное телевидение. Кто-то – раз, и театр создал, и уже в этот театр билеты продаются и народ идет, мы тоже ездили, давали концерты, и это было уже легально.
«ЧайФ». 1988 год
Это было время больших надежд и больших возможностей. Казалось, что все, вот сейчас мы сделаем – новое кино, новую музыку…
– В девяностые было ли такое разделение по признаку «партийности», когда от человека требовалось быть обязательно за «правых», за «левых», а если человек отступил от линии партии, его сразу же начинают топить в оскорблениях?
– Нет, конечно, информационное поле было совершенно другим, оно было разряжено, да и люди общались в реале, а не в соцсетях, а потому следили за своими словами. Сегодня в соцсетях тысячи людей считают своим долгом высказать, причем агрессивно, все, что им придет в голову, если ты, по их мнению, «не соответствуешь». Причем эти крики ничего не стоят. Неделю покричат и перестанут. Опять же, некая одноразовость даже информационного поля.
Помню, где-то у нас в Екатеринбурге читал интервью Шнура, и его спрашивают: «Сергей, вот вы говорили, что после 40 лет выходить на сцену – это вообще безобразие, вы себе этого никогда не позволите. Вам 43, а вы все еще на сцене». На что он ответил примерно так: «Когда я говорил – три года назад? Да кто помнит, люди сейчас, как рыбы в аквариуме, доплыл до той стороны и забыл все, что было». Люди сыплют оскорблениями, словами, такое ощущение, что они сами уже забывают о том, что они это сказали. Слова теряют свой вес, и человек не отвечает за них.
Есть очень хороший спектакль у Евгения Гришковца – «Прощание с бумагой», где он пример приводит, что, когда находят берестяные грамоты, по ним видно, насколько человек думал о каждом слове, которое он пишет…
– Сегодня человек может жить вне этой партийности?
– Да. В какой-то момент я понял, что я не буду ни перед кем оправдываться, я не буду стараться понравиться тем или другим. У меня есть свои убеждения, в том числе в нашем городе. Я вот понимаю, что есть человек, делающий что-то хорошее другим, и я готов помочь ему, причем его политическая позиция меня мало интересует. Когда меня приглашают играть на благотворительном фестивале, средства от которого пойдут на лечение больных детей, или отрепетировать песню с ребятами, победившими рак, я соглашаюсь: в хорошем деле мне не стыдно участвовать. У нас есть песня «Для себя, для него, для меня», а в ней слова – «Кто делит мир на своих и чужих,/ Никогда не обидит себя». Я не готов делить мир на своих и чужих.
Элита – это люди, которые что-то делают руками
– С концертами в помощь больным детям, для врачей и тех же детей – все понятно. А с чего вы, городской житель, решили принять участие в возрождении деревни Малый Турыш за двести километров от Екатеринбурга?
– На нас вышла Гузель Санжапова – инициатор этого проекта – девушка небольшого роста, с горящими глазами, которая рассказала нам, что есть вот такая деревня, которая умирает, и так хочется, чтоб она не умерла. В деревне осталось только 60 пожилых людей, молодежь не приезжает.
Гузель начала пошагово реализовывать свою идею. Организовала производство варенья, появились рабочие места, в деревне построили детскую площадку, скважину с питьевой водой. Теперь там строят общественный центр, где будет и библиотека, и возможность посидеть в интернете, и много чего еще полезного.
Мы решили подключиться, собрали благотворительным концертом на фундамент центра, поучаствовали и в возведении каркаса, в том числе я сам купил какие-то доски. И мы начали верить, что жизнь в деревне восстановится по-настоящему, здесь будет хорошо людям – настоящим людям труда.
– Почему это для вас важно?
– Для меня элита – те люди, которые в нашей стране что-то делают руками и все из-за них крутится, – трамваи ходят, сталь варится, хлеб печется, дома растут. Это их страна, в первую очередь.
У меня на неделе день был, когда приехали сразу три мастера – один человек антенну делал, другие – паровое оборудование ремонтировали. И я понимаю, что они все интересные мужики, профессионалы высокого класса. Поработали два часа – все заработало!
У меня сейчас напротив дачи идет стройка, я постоянно выхожу поговорить с каменщиками, поскольку вижу, какие это мастера. Говорю: «Никогда не видел, чтобы так кладку кирпичную клали, мы в свое время на стройке по-другому делали». Они отвечают: «Так то когда было, технологии меняются, мы ж всю жизнь этим занимаемся, смотрим, как лучше!» И им со мной приятно поговорить. Увидели, как вожусь, пытаясь исправить перекосившиеся ворота: «Не, Владимирович, ты не правильно делаешь, у тебя там в другом проблема, иди давай, мы сами все сделаем». Сварочный аппарат принесли, что-то там приварили, и все работает идеально.
– Поэтому вы и согласились наградить бригаду екатеринбургских строителей, которые в ноябре с помощью экскаватора спасли собаку из-подо льда?
– Директор лесопарка, где работают эти люди, нашел мой номер телефона, позвонил, представился и сказал: «Владимир Владимирович, вы, наверное, слышали, у нас произошла такая история. Мы хотели поблагодарить ребят, какие-то сувениры вручить. Но если это сделаю я, им как-то будет все равно, а если вы приедете – им будет приятно. Согласны? Завтра в 9 утра нормально?» Приехал, мы хорошо поговорили, они что-то спрашивали, я отвечал, задавал вопросы про то, что мне интересно.
Люди в моем городе сделали нормальное дело, почему бы им не сказать за это «спасибо»?
Владимир Шахрин вручил награды рабочим. Фото: Артур Зиганшин / Instagram
Я думал, что смогу помочь людям друг друга услышать
– Вы были не против строительства храма в Екатеринбурге. Почему?
– Это было уже третье место, которое верующие выбрали под этот храм. Во-вторых, я был против, когда храм сначала решили строить там, где он стоял когда-то, до разрушения: сейчас на этом месте действительно очень красивый сквер, наверное, самый известный и красивый фонтан города, маленькая часовенка. И второе место мне тоже было не по душе – на городском пруду подсыпать остров, на нем возвести храм – странная история.
Третий вариант казался как раз компромиссным, ведь в рамках проекта благоустраивалась набережная, там, где у нас молодежь катается на скейтах, построили бы современный скейт-парк. В другой части сквера – как раз храм. Я и сейчас уверен, что это место лучше, чем то, которое выбрали – на месте бывшего завода.
Я бы лучше обсуждал не место, а стиль храма. Все-таки в городе есть храмы, построенные в традиционной архитектуре, хотелось бы чего-то нового, не «под XVII век» и тому подобное, а то, что отвечало бы веку XXI, но говорить об этом возможно, лишь когда есть дискуссия и желание услышать друг друга.
Но для меня вся эта история стала уроком, как я уже однажды написал: я переоценил свои возможности. Мне казалось, что моего авторитета в городе хватит для того, чтобы посадить людей друг друга слушать, найти какое-то компромиссное решение. Я ходил и на первый митинг, говорил три часа с людьми, объяснял и слушал их мнение.
«Вы молодцы, что вы выходите, что вы неравнодушны, – говорил я. – Но у меня под окнами наш кафедральный собор, и я вижу, как на Пасху, если даже снег и ветер, 20 тысяч человек идут крестным ходом. Меня там нет, я в теплой квартире сижу, я не способен на такое. А они способны. Это говорит об их вере, об их убежденности. Почему вы не хотите их увидеть и услышать?»
Я пытался разговаривать с молодыми, очень интеллигентными, образованными людьми. «Володя, нам не нужен этот храм», – говорила мне знакомая журналистка, которая ведет программы на тему культуры.
«Я допускаю, тебе не нужен. А им нужен. Почему их-то ты вычеркиваешь? Я не вижу разницы для себя лично ни между тобой, ни между ними. Услышьте друг друга».
Не получилось. Вместо примирения я получил огромное количество оскорблений, причем виртуальных. В реальной жизни ко мне ни один человек не подошел и не сказал ни одного плохого слова. Вот буквально несколько дней назад меня попросили представить мой путеводитель по Екатеринбургу в центральной городской библиотеке имени Белинского. Ну думаю, сейчас мне скажут, что я не то что-то сделал, не на ту сторону забора встал. Никто, полный зал людей, все прошло на очень добром позитивном настрое.
– Но сами вы не православный?
– Я с интересом изучал все основные религии и конфессии, но мне всегда это было интересно как некая неотъемлемая часть культуры народа, как православие – это часть русской культуры.
– То есть вы атеист?
– Вряд ли так могу себя назвать. У меня бывают внутренние обращения к Высшей силе, когда я благодарю Ее за что-то, за прекрасный мир вокруг, за красоту, да за много чего. Причем я не знаю, к Кому обращаюсь.
У нас в семье есть талисман, статуэтка, достался от бабушки, а привез его дед после войны в 1946 году из Монголии, где воевал с японцами. История статуэтки такая: ехали наши катюши вереницей по пустынной местности, а навстречу шла колонна детей – бедных, голодных, в оборванной одежде. Дед, офицер, остановил машины, отдал свой хлеб, тушенку, то же сделали с соседних машин. Буддийский монах, который сопровождал этих детей, снял с себя эту самую штуку и отдал деду. В 90-е годы я хотел было ее продать, принес ее Косте Ханхалаеву, сейчас он известный галерист в Москве, по национальности – бурят. А он, узнав историю этой вещи, сказал, что не надо продавать и цену настоящую он не скажет.
Младшая дочь рожала первого ребенка очень тяжело – многочасовые роды, и все никак. Я, уже отчаявшись, обратился к этой штуке за помощью. Благодаря этому или нет, я был услышан и через полчаса дочь родила. Тут трудно быть атеистом.
Мужское приключение
– Вы когда-нибудь были в ситуации, что еще немного и случится что-то страшное?
– Был момент, когда мне в голову пришла идея полетать на двухместном самолете. Сели с пилотом, взлетели. Он спереди, я сзади. Пилот предлагает: «Сделаем фигуру высшего пилотажа? Не отказывайся, ты ж мужик!» Отвечаю: «Ну давай». И он начал – штопор, мертвые петли, все сделал. Потом говорит: «Что-то горючим пахнет. Приоткрою колпак». Зашли на посадку, сели. Через пять минут подходит пьяный пилот, и когда только успел – вот только что был трезвый, берет меня за руку и говорит: «Пойдем». Подводит меня к самолету, на котором только что летали, показывает, что оторвало какой-то топливный патрубок и весь борт в керосине. Малейшая искра из двигателя, и мы бы вспыхнули и сгорели…
Дома я с гордостью рассказываю жене: такое мужское приключение, опасность! Лена смотрит на меня, а в глазах слезы: «Ты что, дурак?! Если ты уж решился на такой идиотизм, зачем мне это теперь рассказываешь!» Да, мужское и женское восприятие действительности отличается.
– Ваша семейная жизнь тоже за сорок лет не менялась, рождались дети и внуки. В чем секрет прочности брака – нежелание «одноразовых отношений»?
– Думаю, это генетически заложено во мне и в моей жене. У нас у обоих – уральские купеческо-крестьянские корни. У бабушек-дедушек очень похожие истории, да они и жили рядом – в 70 километрах друг от друга. Каждые – из большой русской семьи, по шесть-семь детей. Мои Шахрины сеяли пшеницу, у них была мельница, маслобойня. У предков жены – то же самое. Все были раскулачены, выгнаны из домов, но при этом сохранили крепкие семейные отношения.
И мы всей семьей часто собираемся, все десять человек – мы с женой, дочки, их мужья, внуки. На даче – большой круглый стол стоит, и каждые выходные проводим мы там все вместе.
Владимир Шахрин с семьей. Фото: Наталья Падаляко
Все вместе куда-нибудь уезжаем, вот на каникулы большой семьей ездили в Сочи, летом я снимаю дом где-нибудь на море на две-три недели, и мы там все живем. Или садимся в микроавтобус и путешествуем – по Греции, Италии, Испании.
Для детей и внуков – это нормальная семейная жизнь, когда все вместе, поддерживают друг друга.
Фото: Сергей Петров