Эти правила жизни — необычные.
Александру Иосифовичу 90 лет. И он сам помог их составить и отредактировать («так, почистить пёрышки») — сидя за ноутбуком в палате Первого московского хосписа.
Он пишет мемуары: описывает все 32 квартиры, в которых когда-то жил; все 13 лет службы — во время войны, в училище, затем офицером; 40 лет преподавательской деятельности.
И составляет книгу воспоминаний так кропотливо и аккуратно, как привык верстать учебники, монографии и научные статьи: разделяя на главы, дополняя историческими снимками и сносками.
Хотя, как сказал Александр Иосифович, писать он никогда не любил — для него даже пару строчек в стенгазету было «не выдавить, по природе».
Ну, прожито 90 лет…
Родился в 1927 году в Севастополе, в доме по адресу Фрунзе, 52 (ныне проспект Нахимова, 12).
Началась война, Севастополь бомбили в первый же день. Меня с сестрёнкой эвакуировали в Омск, одних. Посадили в теплушку, набитую детьми и женщинами и отправили за 4 500 тыс. километров. Мы месяц из Севастополя — месяц! — ехали до Омска. Нас не выпускали: спали вповалку, в туалет ходили в дырку за печкой.
Когда я ехал пацаном из Севастополя в Омск, кто бы мог подумать, что мне ещё придётся воевать. Я даже боялся, что война скоро окончится, не успею насладиться свободой.
Ровно за год до победы, когда освободили Севастополь, наша семья вернулась в Крым. От Севастополя остались руины. Не было и нашего дома. В Севастополь никого не пускали. Поселились в Симферополе.
Любительский снимок. Ул. Фрунзе 52. Наш балкон по фасадной части дома крайний слева на 3 этаже. На балконе по случаю праздника 1 мая вывешен ковёр, как украшение. На балконе видны мама, я, гости.
В 1942 году меня из школы направили в Ремесленное училище, а затем на крупную электростанцию — слесарем-электромонтажником в турбинном цехе. Мы, четырнадцатилетние мальчишки, работали по 16 часов в день. Часто оставались на работе: до дома 15 км было, добираться сложно.
После работы ходили на военную подготовку: изучали винтовки, маршировали по морозу. Такой режим привёл к тому, что я сломался и заболел туберкулёзом. Получил инвалидность и пенсию 138 руб. Я думал, всё — жизнь кончилась. 1944 год, мне 16 лет и я инвалид.
Одна дата определила всю мою жизнь.
В Симферополе я поступил в техникум. Поступил почему-то 4 октября. Всех, кто поступил до 1 октября, в армию не брали — они продолжали учёбу. А кто после — получил повестку в армию. Таких оказалось двое: я и ещё один мальчик. Мне исполняется 17 лет, и у меня на руках повестка: «Явиться с кружкой, ложкой, питанием на 3 дня. За неявку будете привлечены к ответственности по законам военного времени».
Я попал на Черноморский флот, на срочную службу краснофлотцем. Тогда «срочную службу» матросы служили по 6-8 и более лет. Людей призвали в 40-м году, уже 45-й — а никакой демобилизации нет. Я срочную отслужил 4 года.
Никогда я не мечтал быть военным. Но хотелось учиться, и я в 1948 году поступил в военно–морское училище, откуда вернулся уже офицером, лейтенантом на крейсер «Дзержинский». Мощный, первый наш ракетный корабль. Огромная машина длиной 210 метров. Сейчас его уже переплавили, как на флоте говорят, на патефонные иголки — и музыку крутят.
На крейсере «Дзержинский». Я — лейтенант.
За свою жизнь я поменял только два места работы. За 90 лет жизни. Я вот работаю, работаю… и там бы и сейчас работал. А все куда-то едут, бегут, перемещаются.
Не могу приписать себе каких-то особенных качеств, сказать, что я гений или талант. Нет. Я беру настойчивым трудом. Попал на какое-то место — интересно, сижу, начинаю разбираться, копать-копать. Вот куда не направят – я что-то накопаю.
В 30 лет я пришёл учиться в гражданский вуз. Там сидели дети по 18-19 лет, и я пришёл — капитан-лейтенант. Я старался, всё трудом даётся. Трудом, трудом, трудом.
Я в хосписе самый старший — при этом все лежат, а я хожу. Хотя ноги — самое слабое место. Мышц почти нет. У меня вот ноутбук, я не сижу без дела, пишу.
Сколько мне осталось? Бог его знает. У меня смерти — ни в одном глазу. Я её не чувствую. Но сегодня чуть не умер: у меня был такой спазм болевой — сознание почти потерял. Врач сказал, что сердце — и под язык мне что-то брызнул. Я пришёл в себя. Вот иногда появляется боль, которой раньше не было.
Но смерти не боюсь — я прожил хорошую, полноценную жизнь: у меня 4 детей, 7 внуков, 1 правнук. Написал более 30 учебников, 7 монографий, много статей. Я доктор экономических наук, профессор, почётный работник высшего образования, заслуженный деятель науки Российской Федерации.
Голова пока работает. Месяц назад закончил очередную монографию, сегодня отправил в издательство. В ней я полемизирую с Карлом Марксом. Я разобрался в истоках и понял, что он построил свою теорию о новом обществе на зыбком фундаменте. Вот вроде два кита, на основе которых он построил свою теорию «научного коммунизма» — а на проверку киты эти превратились в двух килек.
Фундамента нет — всё здание разрушится.
Оно и в жизни так получилось.
Я пишу, но никто мне не возражает, никто меня не критикует. Глас вопиющего в пустыне. Хоть бы кто-то сказал: «Ах ты негодяй» — никакой реакции! Я буду счастлив, если найдётся думающий оппонент, который укажет уязвимые места в моей теории и покритикует. Все хвалят, мол, с интересом прочитал… так, по головке гладят. А по существу дискуссии нет. Слабые места заставили бы меня искать новые аргументы.
С женой Светой, в «ГУМе».
Моя жена — Света — говорит, что влюбилась в меня на лекциях. Это было где-то в 2011-12 году. А я до этого полжизни — 40 лет — прожил с женой, но как муж и жена мы уже не жили: вот моя территория, вот твоя. На Свету я внимания не обращал. Я ей позже говорил: «Ты не в меня влюбилась, ты меня выдумала. Ты понятия не имеешь, кто я такой, у меня огромный хвост!»
Она окончила наш вуз, будучи в меня влюблённой. И в течение 2-х лет, на праздники присылала мне смс-ки: «Уважаемый Александр Иосифович, поздравляю Вас… с днём рождения, с новым годом, с Днём победы…». Однажды написала: «Я знаю, что Вы любите симфоническую музыку. У меня есть два билета в Московскую консерваторию: играет Гергиев с оркестром, Мацуев… Пойдете?» Звоню, говорю — пожалуй, пойду. Я её тогда впервые разглядел.
Вроде бы хоспис — заведение сложное. Но здесь так тактично всё поставлено. Я не чувствую здесь смерти, не чувствую, что люди умирают, хотя вижу, что вывозят. Ощущаю огромную заботу, профессионализм. Это какой-то оазис тепла, внимания, доброты… Здесь денег не берут. Попробовал отблагодарить — а врач говорит: «Вы что?!».
Они мне говорят: пиши воспоминания. Вот пишу. Составил план, получилось 10 глав: Севастополь, Омск, Симферополь, Севастополь, Ленинград, Киев, Москва. Написал пока три главы — здесь, в хосписе. Начинается с «Детства» — в ней страниц 40. До этого я вспомнил и описал свою квартирную эпопею — все 32 разные квартиры, в которых когда-то жил.
Надо оставлять какие-то записи, документы. Писатели, или просто люди думающие, ведут дневники. У меня ничего этого нет. Только повестка из армии, характеристики из ремесленного училища. Буквально несколько бумажек нашёл. Поэтому начал с нуля — вспомнил ерунду, потом — раз! — ночью ещё что-то вспомнил. Люблю рассказывать, с каким человеком пересекался — например, Володя Высоцкий у меня дома бывал в Киеве пару раз. Света говорит: пиши лучше о себе. А мне интересно о других.
1 мая 1953 г. Наш дивизион приветствует командир бригады крейсеров к. 1 р. Ворков (бывший во время войны командиром легендарного гвардейского эсминца «Сообразительный»). Справа комдив Николай Иванович Лагун, а левее – я.
Что такое корабль? Огромное хозяйство, где есть боевые части (БЧ) — и каждая занимается своей работой: штурманская прокладывает курс, ведёт корабль, отмечает его путь. Вторая — артиллерийская. Эти люди стреляют. Третья — где стреляют не снарядами, а торпедами и ставят мины. Четвёртая — связь. Пятая, в которую попал я — механики, обеспечивающие движение корабля, выработку электроэнергии и его живучесть.
Жизнь корабля зависит от каждого матроса. Вот я ошибку допущу с каким-нибудь жалким насосом, и корабль может потерять ход.
Я вырос в Севастополе, среди моряков, мечтал им стать. А когда попал на флот — понял, что это далеко не так, как представлялось. У американцев было так: выходят в море — кондиционеры на корабле, они в шортиках, коротких рубашках. Мы же — в робах, с выключенной вентиляцией и задраенными иллюминаторами.
Температура доходила до 60 градусов, и мы, матросы, чтобы остаться в живых включали забортный душ. На тебя льётся холодная морская вода — и ты только так можешь жить. Во время «атомной тревоги» надо было ещё противогаз надеть. Это ад и никакой романтики. Романтика — это паруса. А тут… одень на вас противогаз, посади в замкнутое металлическое пространство, тут будет стоять машина, которая греет, и тебя ещё качает и трясёт.
Во время войны мало что было интересного. Есть те, кто прошёл войну — в окопах, в прямом контакте с врагом… А это ты, сидишь внизу в корабле: объявили тревогу, выключили вентиляцию, тебя качает — ты сидишь, не видишь, что делается наверху. Кто стреляет? Куда? Каждый делал своё дело. Не могу я рассказать захватывающих историй. Не было у меня таких.
Отношение ко Дню победы у меня противоречивое. Во-первых, это действительно Великий день! Победа! В этот день 9 мая 1945 года мы в Севастополе ликовали, от радости шла беспрерывная стрельба в воздух, люди целовались, обнимались, поздравляли друг друга. И так было много лет подряд.
Затем в 1956 году, после разоблачения культа Сталина, многое из неизвестного стало известным. Появилось много публикаций, раскрывающих кровавую личность Сталина. Я ненавижу Сталина и его дела, также как фанатика и душегуба Ленина, а Сталина в этот Великий день многие люди всячески его прославляют — для меня это непереносимо. Формально я хожу на встречи ветеранов, но слышать из их уст панегирики Сталину не могу. Поэтому я часто просто сижу дома. Вместо радости — глубокая досада.
Вот сейчас бы спросили меня: хотел бы я что-то поменять в своей жизни? Отвечу: нет. Была масса плохого и хорошего — и всё это шло цепочкой. Не было бы того — не было бы и этого. Если б я поступил в Симферопольский техникум до 1 октября 1944 года, я бы его, очевидно, окончил бы. Вся моя жизнь была бы совсем другой. А я поступил на четыре дня позже, они и определили всю мою дальнейшую жизнь. Какая-то стихия вела меня по жизни, а я особенно не сопротивлялся, шёл, шёл… Так, наверное, было и у многих других.
Стихоплётство
В прошедшей жизни вижу два изъяна,
Печально это, но итог таков:
Не смог я овладеть фортепиано,
Не знаю иностранных языков.
13.11.2014 г.
Источник: Фонд «Вера»
9 мая 2018 года координаторы и волонтеры фонда «Вера» поздравили всех ветеранов и детей войны, которые сейчас оказались под опекой хосписов и выездных служб в Москве. Поддержать проект помощи московским хосписам можно тут.