«Причастил доктора, и вскоре она скончалась»
Я пошел в «красную зону» в связи с необходимостью и по велению долга, как бы пафосно это ни звучало.
Священник Андрей Мизюк
Недалеко от нашего храма есть роддом. Когда началась пандемия, его переоборудовали под ковидный госпиталь. Там была молельная комната, но мы были вынуждены ее убрать — как и кому теперь там служить, было не ясно. А потом заболела моя хорошая знакомая — доктор из этого роддома. Кроме ковида у нее было тяжелое заболевание, и, к сожалению, она попала в реанимацию. Я спросил, могу ли я ее навестить.
Так случилось мое первое посещение «красной зоны». Это было тяжелое испытание. Где-то внутри я понимал, что иду прощаться. И поэтому пошел. Я причастил доктора, мы немного пообщались. А через сутки ее интубировали, и вскоре она скончалась. Недавно ее посмертно наградили орденом Пирогова.
С тех пор я спешу попасть к людям до интубации. Насколько это возможно. Я прихожу в ковид-отделения разных больниц по просьбе больных — исповедовать, причащать, соборовать. Нужно уметь правильно одеться, раздеться, все обработать после. Это целая система, на всякий случай я сфотографировал все поэтапно. Очень странное состояние, когда, как в скафандр, влезаешь в защитный костюм. Ты выглядишь как ликвидатор химических аварий.
«Раз пришел священник — значит, близко смерть»
Есть люди, которые знают, что к ним придет священник, но ведь хочется не только к одному человеку подойти. И люди пугаются. У них и так подавленное состояние, а тут еще и священник. Для многих это такой стереотип: раз пришел священник — значит, близко и смерть. Но так не всегда, конечно. Есть и те, кто идет навстречу, причащается, разговаривает.
Я стараюсь рассказать о себе — кто я, откуда, где служу, желаю скорейшего выздоровления.
Обязательно смотрим друг другу в глаза, потому что, кроме глаз, по большому счету, ничего не видно.
Если обмениваюсь с кем-то телефонами, присылаю свою фотографию, чтобы они видели, кто к ним приходил.
Потом я начал надевать поверх костюма крест. Мы ведь с врачами мало чем отличаемся — а так людям понятно, что я священник. В епитрахили и подряснике я в «красную зону» зайти не могу, поэтому на мне под костюмом — рубашка и брюки. Подрясник я оставляю, а епитрахиль надеваю под защитный комбинезон. Потом все приходится обрабатывать. Забираю только пакеты из-под Святых Даров, с дароносицей туда не зайдешь. Кладу частички в пакет. Так и причащаю после короткой исповеди. Однажды взял с собой Требник, его пришлось оставить там.
«Я шел в реанимацию к умирающему и видел войну»
Реанимация для меня — всегда самое трудное. Ты проходишь к кому-то и видишь других больных, которые тоже в тяжелом состоянии. Ощущение, что перед тобой не люди, а их тени. Бульканье кислорода, писк аппаратов, провода. По возможности я пытаюсь к больным подойти, узнать, хотят ли они причащаться.
Я шел в реанимацию к умирающему и видел войну.
Врачи, переворачивающие больных на живот, больные, которые не могут спокойно и нормально лежать и почти мечутся и хрипят.
Даже обычный кашель кажется каким-то железным. Подходя к человеку, видишь в глазах страдание и отчаяние. Просто взять за руку — и почувствовать ответ.
Мне запомнилось, как буквально после Пасхи я попал в реанимацию соборовать мужчину. На кровати лежал настоящий богатырь. Я не мог понять, как он здесь оказался. Общаясь с его родными, узнал, что никаких серьезных болезней у него раньше не было. Через несколько дней он скончался. Мне сказали, что ему было 39 лет, он мой ровесник. Так я еще раз понял, что интубация, чаще всего, — это билет в один конец, к сожалению. Возможно, есть счастливые исключения, но я их не встречал.
Была семейная пара — прихожане одного из храмов, верующие люди. Пожилые муж и жена лежали в одной палате. Я причастил их, мы поговорили. На следующий день женщина умерла. Ей было около 70 лет.
А в обычной палате были две женщины, которые уже готовились к выписке. Сначала испугались [меня], но потом даже обрадовались, мы сидели общались, я оставил свои контакты. Еще одна женщина очень благодарила, что мы приходим сюда, не оставляем, она даже не думала, что священника пустят.
«Папа был в реанимации, в семье — 17 детей»
Есть замечательные случаи. Я подружился с многодетной семьей, которая почти в полном составе переболела ковидом в тяжелой форме. Папа у них был в реанимации. Супруга просила его причастить на Страстной неделе, но меня к нему не пускали. В итоге батюшка, которому я помогаю, — он руководитель по взаимодействию с медучреждениями, — смог туда пройти, потому что у него есть медицинское образование. Счастливый случай, мужчина пошел на поправку. А ведь в этой семье 17 детей. Было очень страшно, и никто не знал, чем все могло закончиться. Очень многие просили за него. Из реанимации он вышел, ИВЛ не было.
Мой хороший знакомый десять дней сам лежал в госпитале и все это время старался, будучи больным, помогать людям. Делился продуктами, отдавал свое место в палате, а сам переходил в коридор. Просто говорил с людьми, которым плохо. Там так не хватает слова, а молчание и звуки аппаратов бывают почти зловещими.
Иногда я вижу родственников, которые лежат в одном отделении или в одной больнице, но многие из них не знают, кто в каком состоянии, а говорить им об этом не всегда получается. Здесь необходимо полностью доверить себя Богу, вот и все. А присутствие Бога в таких отделениях очень чувствуется — многие люди по-настоящему преображаются.
Я общаюсь с близкими усопших. Если есть контакты тех людей, к которым я приходил в ковидное отделение, стараюсь поддерживать. Потерявшему близкого человека нужно помнить, что, прежде всего, ему необходимо продолжать жить. Выживать любой ценой. Ради близких. Живых и любящих нас. Но мы должны жить и для тех, за кого мы можем теперь только молиться. И стараться, стараться не терять веры. Им нужна наша помощь.
«Неверующих там нет — есть сдержанные»
Особенно трепетно отношусь к докторам, которые тоже заболевают и остаются там. Они — герои. Стараюсь общаться с ними и после, молюсь, звоню.
В прошлом году о врачах много писали, везде были их фотографии, сейчас все замылилось. А между тем они по-прежнему воюют в «красной зоне» на самых серьезных участках.
Врачи оказывают мне главную поддержку, провожают меня к больным. Среди них много верующих. Вернее, неверующих там вообще нет — есть просто очень сдержанные.
Мне запомнилось, как я выходил в отделение, доктор меня провожал перед шлюзом и попросил благословение. Это вдохновляет. Ты понимаешь, что можешь очень многому научиться у врачей и у людей, которые болеют.
Как-то на входе в зону, перед шлюзом, заметил, что провожающая меня медсестра остановилась и, перекрестившись, отчетливо произнесла: «Боже, милостив будь к нам грешным». Я почувствовал, как по спине пробежали мурашки — настолько внезапно и неожиданно это было. И страшно. И в то же время настолько утешительно, пришло осознание того, что Господь ведет нас в эти места не случайно. Каждого из нас. И врачей, и священников.
Фото: Pan Przemek / flickr.com
«Контакты сокращаю до минимума»
Ходить в «красную зону» — это служение Церкви. Не знаю, насколько это распространено сейчас, но люди сами потом говорят, что священник был им необходим. Ощущение подавленности и моральной тяжести — оно реально. И приходить к больному просто пообщаться — очень важно. Бесценна возможность попасть к человеку до того, как могут начаться ухудшения. Мы стараемся, упрашиваем, и нам идут навстречу. Но ты должен понимать: если ты все-таки идешь туда, то основную ответственность несешь на себе сам. Поэтому контакты приходится сокращать до минимума.
Возможность зайти туда — это возможность найти еще одного человека и привести его к Богу. Однажды я причащал пациента и попросился просто пройти по палатам. Многие, услышав, что я священник, отреагировали. Были люди, которые вообще причастились там впервые в своей жизни.
Иду по улице и вижу совсем другую жизнь. Я не силен в статистике, и порой мне кажется, что она искусственная.
Не знаю, куда и в какую сторону. Ни одно из отделений я не видел пустующим. Не вижу ни масок, ни дистанций. Что же получается? Телевизор успокоил и все сразу наладилось?
Что будет дальше, я не знаю. Хочется, конечно, хорошего. Но я знаю, что, когда мне позвонят, я соберусь и пойду. По необходимости и по велению долга.