В эфире телепрограммы «Православная энциклопедия» протоиерей Алексий Уминский беседует с фотографом Юрием Ростом о его встречах с Католикосом-Патриархом всей Грузии Илией II.
О. Алексий Уминский: Юра, расскажи сначала, как ты познакомился с Патриархом?
Ю.Рост: Я сначала скажу, что я Патриарха люблю, для того чтобы следующий рассказ был понятен.
Мы поехали на праздник Алавердоба. Это в Кахетии очень старый храм Алаверды, вокруг этого храма разбивали палатки, приезжали с едой люди. Никакой службы в храме не было, а люди по-прежнему приезжали на праздник Алавердобы. Было очень много народу всегда.
Мы решили, что мы тоже туда поедем. И вот мы едем на машине. Разбитый Москвич, который в Грузии называли «Азлик», мы едем на этом «Азлике» с друзьями, во главе, конечно, Гоги Карабадзе. Я сейчас его вспомню, потому что я дальше буду еще его не раз вспоминать.
И сзади едет какая-то машина – «Волга», но не черная. В Кахетии были дороги маленькие, узкие. И она не то, чтобы сигналит, а так элегантно, тихо, деликатно нас поджимает. Ну, грузинский водитель — он грузинский водитель, на узкой дороге он никого пропускать не хочет. Как это — первый он едет и вдруг кого-то пропускает!
Вот мы едем впереди, и машина так покорно движется за нами. И вдруг Гоги оборачивается и говорит: «Слушай, там Патриарх сидит, а ну-ка давай на обочину». На обочину мы выскочили. И Патриарх, когда проезжал мимо нас, он так нам сделал «привет», дескать, нормальные ребята.
Мы присутствовали на первой службе. Народу было совсем немного.
Кахетия. Храм Алаверди
О. Алексий Уминский: Какой год это был?
Ю.Рост: У меня с годами очень сложно. Это был, по-моему, первый год его интронизации, первая его служба была в Алаверде. Я залез на хоры, церковь пустая, огромный храм, красивый, грузинский, и сделал эту фотографию, где он маленький, его не видно, а храм большой. Тогда мы с ним не встретились, потому что он отслужил и уехал. А мы поехали праздновать дальше. Через некоторое время Гоги Карабадзе, Миша Чавчавадзе – замечательный художник — стали друзьями Патриарха.
У Миши была идея отреставрировать храмы. Он поступил в Академию Художеств, а потом не пошел туда, а поехал в какой-то забытый Богом монастырь в горах и там год жил один, изучая грузинскую живопись — ему надо было надышаться этой атмосферой для того, чтобы предложить реставрацию храма в Давидгаредже. Он придумал старый храм, который в скале, не обновлять, а закрепить то, что есть, со всеми безобразиями, которые там натворили за последние годы. А рядом построить копию и там восстановить всю живопись.
То есть, тот, кто хочет намоленного храма и святости – он входит в старый, который пережил точно так же, как и грузинский народ, как Гоги, Миша, как мы все, разные времена, и отметины этих времен на этом храме старом есть. А если вы хотите посмотреть, каким он был после того, как его построили, вот – пожалуйста, заходите в соседнюю скалу. Но, не суждено было этому проекту осуществиться.
К Патриарху мы пришли вот просто в пиджаках. То есть, я без пиджака, а Миша и Гоги в пиджаках. Мы сидели, очень долго разговаривали. Я его пофотографировал, это еще было в старом здании Патриархии. Я помню, что когда я уходил — он вообще любит подарки делать всякие — он мне подарил кованую икону, копию какой-то старинной грузинской иконы, и Библию подписанную. И потом, всякий раз, как ни приезжаешь к нему, обязательно чем-нибудь он тебя одаривал. Но эти все подарки были практически ничто по сравнению с тем счастьем и даром общения, которые он давал.
Эта мягкость, человечность, ирония, юмор и полное понимание жизни других людей… Он даже так снисходительно, по-отцовски, относился к разным грузинским шалостям.
Я не считаю выпивание и застолье, потому что это никакая не шалость, это одно из самых серьезных действий в Грузии. И сам он, между прочим, тоже любит застолье. И у него в Патриархии мы не раз сидели и выпивали, он сидел во главе стола, всегда произносил тосты. Вот всегда у него за столом были друзья, кроме священников, которые, может быть, приезжали откуда-то из дальних мест. Слово «дальний» по отношению к Грузии, конечно, очень сильное, но ехали часа четыре, пять.
Он всегда их приглашал, также были певцы или певицы, и сам он очень любил слушать, и произносить тосты, и слушать хорошие тосты. Рядом с ним было, с одной стороны, ощущение благоговения, с другой стороны — абсолютно нормальное житейское, не хочется говорить — светское, но как будто и не церковное. Потому что он очень все хорошо понимал – и политическую ситуацию, и трудности, которые возникали у тех людей, которые к нему приходили. И не очень много говорил. Он вообще не очень разговорчивый. Но с близкими он разговаривал много, и очень любил еще показать то, что он сделал.
Когда построили Троицкий храм, он пригласил нас, и мы пошли, он хор показал – действительно замечательный хор, который приходит к нему в Патриархию. И он показывал и иконы свои, которые он писал. И Гоги говорил, что стихи он замечательные пишет.
О. Алексий Уминский: По-моему, даже не просто стихи, а целые, по-моему, такие произведения, канты какие-то.
Ю.Рост: Серьезные и большие.
И его влияние оказалось очень большим на многих моих друзей. Под его влиянием Гоги Карабадзе сделал диски святого Евангелия , начитал, сделал телевизионную передачу, где он как бы превращается в Евангелиста. А потом поднял, с моей точки зрения, невыносимую совершенно ношу, он прочитал Библию — почти всю. Там что ли 45 или 50 этих дисков.
Это все было сделано с добрым словом Патриарха и под его контролем, потому что он знает Книгу. Гоги к нему обращался – что можно оставить, что можно выпустить. И я скажу, что всякий раз, когда я туда приезжаю, поднимаю тост традиционно за Грузию, потому что оказывается, что я все время тамада. Нет, кончилась эта профессия в Грузии, приходится завозить из России.
Я говорю: «Грузины, вы должны быть счастливы, что у вас такой духовный лидер. Как бы вам ни было трудно, какие бы политические перетасовки ни происходят, какие странные фигуры ни возглавляют Грузию, существует человек, который у вас за спиной, опора. Вы знаете, что есть Католикос-Патриарх Илия Второй, который держит на себе грузинскую культуру, грузинскую ментальность, образ мысли, жизни, и то высокое, духовное, что существует в Грузии, он тоже олицетворяет».
О. Алексий Уминский: Вот ты сказал, что он лидер, а в чем лидерство заключается?
Ю.Рост: А вот лидерство – оно заключается в том, что он обращен прямо к человеку, к сердцу человека и к его уму. Ты можешь не приходить в церковь, можешь его не слушать, но люди идут за этим словом. И был случай, когда он показал свое отношение к грузинскому народу — это была ночь 9 апреля, когда советские войска давили толпу, избивали, били, и накануне этого разгрома собралась толпа тысяч в пять.
Было очень много людей. Они сидели, пели песни, разговаривали, произносили какие-то речи. И, видимо, Патриарху сказали, что будет разгон демонстрации этой.
О. Алексий Уминский: Что прольется кровь.
Ю.Рост: Да. Что может пролиться кровь.
И он вышел на трибуну. Я стоял рядом, в метре от него, поэтому мне удалось сфотографировать. Эта пленка, к счастью, в отличие от другой пленки, где была эта вся битва, сохранилась. И он обратился к грузинам, которые стояли и сидели на площади. Он сказал, что возможны разгон и кровь, и предложил им перейти на другую сторону — там есть церковь, и там, за оградой, могло спрятаться большое количество людей, дети, женщины.
Он призвал их туда перейти. А, эти люди, которые были на площади, зажгли свечи и сказали: нет, мы останемся здесь. Илия помолчал. Он с паузами говорил обычно. И сказал: «Тогда я остаюсь вместе с вами». И он остался там. Когда началась эта битва, его попросту эвакуировали, но он остался до того момента, пока не началась вся эта история. И был там какое-то время.
И они встали на колени и прочли молитву. Вот вы себе представьте, как представлялось здесь – вот эта оголтелая толпа, якобы — на самом деле это нормальные тбилисцы, студенты, инженеры, творческая интеллигенция, простые какие-то рабочие – вот они стоят на коленях и все до единого читают молитву. Это было очень сильно, и он стоял. Я сфотографировал и ушел, потому что боялся увидеть слезы у него на глазах. Может быть, они и были. Потому что это сдавливало грудь.
А потом было много разного общения с ним, замечательного, радостного. Я как-то его в машине провожал, мне было интересно, как реагируют люди, у него же охрана-то, может какая-то есть, но я не видел.
О. Алексий Уминский: Я не видел.
Ю.Рост: Я не видел никого. Он выходит к толпе, и единственное — это трудно ему, потому что все-таки человек он немолодой, не очень здоровый, но все руки тянут, и разговаривают. И он со всеми разговаривает, а детей он вообще как-то примечает особенно, кого там погладит по голове, что-то спросит. И этот путь в тридцать или пятьдесят метров до машины занял, наверное, полчаса.
О. Алексий Уминский: По поводу детей. Кстати, я вспомнил, что демографическая ситуация в Грузии выровнялась, когда он объявил, что он будет крестным всех детей в многодетных семьях.
У него несколько тысяч крестников, которых он каждый год на Рождество собирает, всем подарки дарит. Это, конечно, потрясающе.
Ю.Рост: Он чудесный. Я счастлив, что судьба таким странным образом меня соединила — от первого нашего свидания, когда мы его не пускали на дорогу, и до сегодняшнего момента, когда я вхожу туда к нему уже просто как старый знакомый, и сажусь за стол, и большей частью молчу. Хотя иногда какие-то тосты все-таки произношу.
Однажды мы пошли в подвал, где хранится вино, вы ведь там тоже были, правда, отец Алексий? Ну, да. Это знак симпатии. Не будем говорить, что особой, но симпатии. Туда не все приходят.
И там они хранят большое количество вин. Скорее, их дарят, потому что там огромное количество грузинских вин и разных других. И вот там мы пробуем, и он пробует, и видно, что он хочет, чтобы обязательно восхитились. Потому что ему очень хочется, чтобы в Грузии было хорошее вино, чтобы в Грузии была хорошая, построенная церковь.
Правда, Троицкий собор замечательный? Он тезка вашей церкви, мне это очень приятно. Он пока не расписан. И, может быть, вы знаете, что эскизы этой росписи у него есть. Он сам их предлагал.
Он хочет, чтобы собор выстоялся, и чтобы его не заполнять росписью сразу. Может быть, сначала будет одна фреска, потом она постоит, потом посмотрят, как это все будет лежать, как устроится она душевно. Будет ли она комфортна для тех людей, которые туда приходят, для самого храма. Потом другая. И если я буду произносить тост на его дне рождения, я ему пожелаю, чтобы он увидел храм целиком расписанный. Потому что это будет очень нескоро.
О. Алексий Уминский: Да. Ну, дай Бог, ему это увидеть. Я видел, кстати, эти эскизы, он мне показывал в мой прошлый приезд, специально меня провел в то помещение, где огромные эти эскизы. Причем он их делает как некую авторскую копию фрески, которые находятся во Мцхете, такой запрестольный огромный образ Спасителя с совершенно детским лицом, удивительно.
Юра, а вот сегодня, после этой ужасной, безумной войны восьмого года, его переживания по отношению к России, по отношению к Русской церкви, по отношению надуманного противостояния между Россией и Грузией — что он об этом думает, говорит?
Ю.Рост: Тут я боюсь цитировать, потому что во всякой цитате всегда бывает фальшь. Человек обычно повторяет то, что он сам говорил. Но, я помню, что накануне войны, мы проехали из Лондона в Тбилиси на мотоциклах за семь дней – пять с половиной тысяч. И они нас там встречали.
И на следующий день я пошел каяться и хвастаться одновременно, потому что мне хотелось, чтобы он сказал: «Да, Юра – вот с такой интонацией, — вы действительно проехали на мотоцикле? Это невероятно». Или что-нибудь в этом роде. Он так по-детски удивляется, хотя все знает на самом деле.
Я ехал на грузинском мотоцикле, и у меня на мотоцикле был флаг грузинский, потому что почитатель его, Леван Васадзе, тоже был членом команды, это его были мотоциклы, он дал мне один, и у меня на ящиках были грузинские флаги. И Леван там был. Это было накануне, за день до войны. Не было у него ощущения, что это начнется. А он никогда политикам не давал советы, как мне кажется. Во всяком случае я не знаю этого.
Потому что у него была собственная, внутренняя политика, основанная на логике отношений, на огромной дружбе, на прекрасном знании грузинской культуры и блестящем знании русской культуры, потому что он учился в академии, в Сергиевом Посаде. И знаю, что у него были хорошие отношения с прежним Патриархом Алексием. Потому что они были тогда студенты и как-то находили общий язык. Это я знаю. Потому что мы с ним разговаривали.
Однажды я хотел каким-то способом ответить на его подарки, и мне подарили большое такое, бисером вышитое, яйцо очень красивое, там как раз Лавра была. И я схватил под мышку это яйцо и повез его туда. И я счастлив, что это яйцо он не выставил никуда, оно где-то у него там, потому что это память о тех годах, которые он провел вместе с Патриархом в России. У него очень хорошее отношение к России, и к русским вообще. То есть, у него вообще хорошее отношение к человеку.
О. Алексий Уминский: Ко всем.
Ю.Рост (продолжает): Ко всем, конечно.
Когда наш любимый Гоги Харабадзе читал свои знаменитые диски, он параллельно делал еще антологию грузинской поэзии. И в разгар антирусской кампании и антигрузинской кампании здесь Патриарх посоветовал ему: «А, может быть вы, Гоги, прочтете грузинские переводы русских поэтов?». Эти переводы вышли.
Как-то рядом с ним хочется стать лучше, но не потерять себя. Потому что в этом нет необходимости. Не надо ничего: ни надувать щеки, ни делать умные глаза, ни печалиться там, где это абсолютно неуместно, не нужно делать вид, что ты знаешь что-то. Он все прекрасно понимает, он понимает тебя таким, как ты есть. Вот.
Вопрос: Здорово. За тридцать лет, что вы снимаете его, как меняется его лицо?
Ю.Рост: Я обычно снимаю, стараюсь снимать пожилых людей и детей. Пожилым людям уже нечего придуриваться и строить разные виды какие-то. Дети еще не умеют.
Но есть лица, от которых веет таким достоинством и спокойствием. Вот у него такое лицо и в молодости было. Не в ранней молодости — ему было, наверное, где-то 45 — 48 лет. Но у него было вот это спокойствие, доброжелательность необыкновенная.
И есть люди, при которых надо все время говорить, потому что иначе возникает пустота, провал, и потом ничего восстановить нельзя. При нем можно молчать, потому что какой-то диалог все равно происходит. И он спокойно терпит эти паузы, они ему нужны. И тебе эти паузы пригодятся просто для того, чтобы осознать что-то в себе.
А я помню, что раньше мне удавалось снять его с копной волос. Как-то один или два раза только я застал, когда на нем не было митры. Его лицо с годами не потеряло детскость. Оно стало значительным, оно хорошо стареет. Это такое качество очень достойных людей. Видно, что это пожилой, очень пожилой человек. Но, вот это детское выражение лица, особенно, когда он улыбается, ну, хочешь — не хочешь все равно ты тоже улыбаешься.
И еще он заговорщик. Он находится с тобой в заговоре. То есть, он что-то тебе такое скажет, смотрит, как ты реагируешь, объединяется с тобой же против тебя как будто в шутку. Это очень симпатично. И способность его так разыгрывать, нежно, тонко и точно. Это все свидетельствует о том, что когда-то, очень давно, в Грузии и в России кто-то сделал очень точный выбор. Вот они подарили Грузии такую личность – выдающуюся личность, которая ничем себя не выдает.
Значительность его внутри, иногда ему тяжело общаться, но он все равно преодолевает.
Я смотрел вот этим летом, как он стоит на службе. Это жара, а я в рубашке, а он стоит, я представляю, как ему тяжело. Но, он стоит.
О. Алексий Уминский: Часа четыре-пять причем происходит.
Ю.Рост: Да, да. Я не знаю сколько, но очень долго. Любопытно, у него там в церкви обычно такие духовные сыновья. Там сидит Эльдар Шенгелая, Гоги Харабадзе, еще какие-то писатели, переводчицы — они все сидят, а он стоит. Потому что тяжело. Никаких претензий, никогда.
И в церкви какой-то праздник, там бегают дети, женщины грузинские большей частью одеты в черное, когда в церковь приходят. Но молодые, когда приходят с голыми ногами, абсолютно это его не волнует. Какая разница какие, тем более, если ноги хорошие.
В общем, дальше признаваться не надо, я сказал сразу, сначала, что я его люблю. И он мне необходим. Всякий раз, когда я приезжаю в Грузию, мы стараемся обязательно к нему попасть, если он здоров.
У меня друг есть очень близкий, Вано Месхишвили, это гениальный сердечный хирург, он работает в Германии. И иногда Илия II приезжает туда в Германию на обследование. Потому что в Грузии врачи к нему относятся очень хорошо, но они могут сделать то, что могут. А в Германии сделают то, что надо, а не то, что могут.
И он тоже, Вано, мне говорит: «Вот сегодня мы сидели, разговаривали с Патриархом, а потом набежали эти грузины и не дали».
Он, конечно, находится все время в фокусе внимания, и люди, проявляя к нему свою любовь, нежность, дружбу, иногда бывают по-восточному чрезмерны. Ему тяжело.
Вопрос: Пока были там в Грузии, общались просто с обычными людьми, которые ходят в Троицкий собор — они все говорят, что для них Святейший — это, как отец, такой вот отец народа. И мне, пока я слушал ваше общение с отцом Алексием, стало интересно – за эти годы, пока Вы общались с ним, Вы что-то новое для себя о грузинском народе поняли благодаря этому общению?
Ю.Рост: Я получил очень много, это предмет отдельного разговора. Я хочу сказать, что при нем грузины стали ближе к Богу. Не только потому что стало больше приходов, церквей. Просто если построить какую-то такую восходящую пирамиду, во главе которой стоит Святейший, то она поднялась – эта пирамида — благодаря ему.
Так мир устроен, что никто никогда не достигнет этого верха, но чем ближе, тем труднее. Труднее, потому что ты больше предъявляешь к себе претензий. И раньше вера, посещение церквей — это был, в основном, удел женщин. Женщин было всегда больше в Грузии в церквях, чем мужчин. Сейчас очень много мужчин и молодежи.
Неожиданно внутри Грузии у него, и у Православия оказались насаждаемые соперники в виде каких-то западных сект. И их стало довольно много. Поэтому присутствие Илии II – оно тоже ограждает.
Жена Гоги Харабадзе, Бэла – она воцерковленная — прибила на двери крест православный для того, чтобы эти посетители не ходили. Очень много ходили по домам, я уже не знаю, какие.
О. Алексий Уминский: Ну, в начале девяностых, как и в Москве.
Ю.Рост: После, уже это было при Саакашвили тоже.
О. Алексий Уминский: Ну, тогда, видимо, он еще дал какой-то карт-бланш для американцев.
Ю.Рост: Бэла крестом отбилась от них.
О. Алексий Уминский: Ну, здорово.
Вопрос: Может быть, еще короткий последний вопрос. Вот Вы рассказывали сейчас про тбилисские события, про ту драматичную фотосессию, которая у Вас была, когда и пленка потерялась. Среди портретов Святейшего, которые Вы делали, какой Вам лично нравится?
Ю.Рост: Мне честно, всегда нравятся последние портреты. Потому что я убежден, что он еще жив, и он хорошо выглядит, и последний мне нравится.
Во всех портретах разное. Разное состояние его. В ранних портретах какая-то, я бы сказал, неполная уверенность в том, что его ждет. Потом появилась спокойная мудрость.
А сейчас самое главное, что я вижу в нем – это бесконечное участие в моей, в вашей и всех грузин жизни. Я вижу, что он участвует.
Отец Алексий крестил моего внука, Юру тоже, Георгием, а крестик-то ему крестильный все равно из Грузии, оттуда, из храма. И мне он подарил. Но, правда, он висит отдельно, он у меня, чтобы не потерять.
У меня два их, потому что в разные времена он мне дарил. Один крест, который он мне подарил очень давно, сын носит. То есть, все мои по мужской линии — они все крещены с крестами Патриарха.
Я его ощущаю близким человеком.
Фотографии Католикоса-Патриарха Илии II: Юрий Рост
Читайте также: