«Сын был сложный, кто-то сказал про него «не жилец». Странный мальчик, с тонкой нервной организацией, с обнаженной душой. Он не смотрел мультики, ему было просто не интересно. Когда мы пришли один раз в кинотеатр, он закрыл уши и сказал: «Это очень глупо и громко», – вспоминает Марина.
Сейчас она продолжает писать интересные иконы и растит второго сына.
Все почему-то хотели учиться писать иконы
Девяностые годы – интерес к Церкви, к церковному искусству, подъем и большие ожидания чего-то нового и важного. Именно в это время Марина Синанян училась на иконописном отделении только что открывшегося Православного Свято-Тихоновского богословского института (сегодня это Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет). Это сейчас в университете все упорядоченно и понятно, у него есть статус, имя, а на иконописный идут в основном девушки. Тогда, в начале девяностых, все только начиналось, но интерес к иконописи был огромным.
– Все почему-то хотели в то время учиться писать иконы, – говорит Марина. – Поступать на факультет иконописи пришли дядечки с бородами, кто-то с высшим художественным образованием, кто-то – после художественных училищ, конкурс был большой. Я – после художественной школы. Задание было такое: выбрать репродукцию иконы и написать ее за три дня – по пять академических часов. Сложнейшая задача! Я писала святого Димитрия Солунского.
В итоге Марина поступила и оказалась в мастерской художественного научно-реставрационного центра имени академика И. Э. Грабаря у Адольфа Овчинникова. Причем с реставрационным центром она была уже знакома.
Марина Синанян за работой
Кроме художественной школы за плечами Марины была музыкальная, в музыкальной же работала и ее мама. Именно благодаря музыке Марина попала в Церковь, в школу пришли с предложением – петь в воскресной школе. Марина захотела. Стала ходить в храм, воцерковляться. Мама, которая сначала радовалась, что дочка согласилась, даже стала волноваться: одно дело – просто попеть, но для чего вот так серьезно, все выходные и праздники проводить в церкви, тем более, когда из-за праздников Марина стала прогуливать школу…
Марина стала регулярно бывать в только что вновь открытом возрождающемся Донском монастыре, вместе с другими девушками и молодыми людьми и свечками торговали, и пели в хоре… Именно в Донском Марина заинтересовалась иконой, а после пожара в Малом Донском соборе познакомилась с реставраторами из Центра Грабаря.
Каково было их удивление, когда они узнали, что поступившая к ним в мастерскую девочка из Свято-Тихоновского – та самая Марина, которая наблюдала за их работой, спрашивала, сама пыталась писать иконы…
– Тогда толком ничего в институте не было организовано, никакой упорядоченности, зато лекции нам читали лучшие специалисты-искусствоведы! Наталья Алексеевна Померанцева – искусство Египта, Галина Сергеевна Колпакова – византийское искусство, Энгелина Сергеевна Смирнова, Левон Вазгенович Нерсесян – древнерусское искусство.
Девяностые – вообще удивительное время, с одной стороны – упадок экономики, неразбериха, с другой – подъем, возрождение Церкви и иконописи в частности. Такие были предпосылки к развитию церковного искусства, а сейчас все так грустно, и от возрождения мы пришли к упадку. Из иконы ушел живой язык, смотришь: все одно и то же, замусоливание, вырисовывание, заглаживание, как валиком. Да, есть яркие иконописцы, но они стоят отдельно от общего грустного процесса.
Многие люди поняли, что на этом можно зарабатывать немаленькие деньги, и навострились делать так, как хочет заказчик – «дорого». И появляются неживые, неживописные иконы. Кстати, когда я познакомилась с Овчинниковым, он сразу сказал, что настольной книгой каждого художника должен быть «Портрет» Гоголя.
«Да она замуж выйдет!»
Но до написания икон студентам предстояло ждать три года. По словам Марины, Адольф Николаевич сразу предупредил:
– Художники, я из вас богему всю выбью!
Увидев Марину, которая выглядела младше своих 18, он строго спросил:
– Кого вы ко мне привели? Да еще смазливую! Да она опять замуж выйдет! – одна предыдущая студентка вышла замуж и оставила учебу.
Прежде чем приступить к самостоятельной иконе, Марине предстояло снимать реставрационные кальки, чтобы понять, почувствовать, выучить, как шла рука мастеров в тот или иной период времени, в той или иной школе.
– Сначала были кальки Аптечной цветочной книги. Это книга цветов XVII века, толстый том, где пером нарисованы все известные тогда растения. Я работала пером и тушью, чтобы поставить руку. Потом была книга миниатюр из жития Александра Невского XVI века – репринтный альбом, гравюры Дюрера. И только потом – кальки с иконы или с калек, сделанных самим Овчинниковым.
В девяностые через Центр Грабаря прошло столько шедевров – почти весь Псков, строгановские иконы… Потрясающие иконы XV, XVI, XVII веков.
Кальки нужно снимать, чтобы понять язык икон. Это как у пианистов – упражнения, гаммы и так далее. У любой живописной иконы есть свой темп, свой стиль. И когда ты рисуешь этот рисунок, ты понимаешь темп и ритм, как делал древний художник. И потом эта работа перестает быть занудной, механической, ты чувствуешь пластику линий рисунка иконы, видишь, насколько линии живые.
Для чего копируют, когда учатся иконописи? Для того, чтобы потом сделать что-то свое. Ты скопировал стиль северных писем, снял десять калек, перенес. И потом у художника-иконописца получается некий архив и резерв копий – в руках, в голове. Он понимает, как это делается. То есть он овладевает ремеслом.
Копируя икону, художник как бы общается с человеком, который это делал, перенимает его опыт.
А потом, через много лет, уже на основе всего изученного и понятого, он может создавать что-то свое, самобытное.
Но есть такие образцы, которые до конца жизни будешь копировать и не сможешь повторить. Мой приятель, потрясающий художник, ученик Овчинникова, должен был скопировать икону Божьей Матери «Владимирская», XII века – это был серьезный официальный заказ. Он сделал двадцать копий, прежде чем написать основную копию, и признался, что так и не понял, как это сделано. Причем написал он здорово, я считаю, что его работа – лучшая из существующих копий Владимирской.
Но я не только снимала кальки, я общалась с реставраторами и каждый день смотрела, смотрела на древние иконы, подлинники, на лучшие образцы, которые видела в Центре.
И когда через три года я услышала от Адольфа Николаевича: «Теперь будем писать иконы», можно сказать, что я была подготовлена, смотрела на все по-другому. Вот поэтому я считаю, что у Овчинникова – уникальная школа иконописи.
Молодежь и бабушки с козами писали живые иконы
Адольф Николаевич не ошибся, Марина вышла замуж – за сценариста, режиссера и иконописца Владимира Щербинина, иконописи учившегося у архимандрита Зинона (Теодора). Но учебу не бросила и всячески скрывала изменение своего семейного статуса от преподавателя. Владимир писал сценарии для театра, снимал документальное кино и – писал иконы. Вместе с Мариной они расписали несколько храмов.
Венчание
Еще во время учебы у Марины родился первый ребенок.
– Еще за день до родов я стояла и рисовала в мастерской, – улыбается Марина. – Потом, правда, взяла «академку». Но все равно ходила в мастерские. Муж, однокурсник по ВГИКу владыки Тихона (Шевкунова), а тогда – отца Тихона, тогда же организовал иконописную мастерскую в Сретенском монастыре. Много кто захотел учиться у Володи иконописи – с художественным образованием и без, молодые и бабушки. Были бабушки, которых выселили из центра на окраину, и некоторые отказывались уезжать. Помню, приходила одна, с настоящими козами.
Владимир Щербинин
Было много молодежи – прихожан Сретенки. Отец Тихон тогда многих людей воцерковил, много молодежи пришло в Церковь благодаря ему. Я вспоминаю, какие в мастерской писали замечательные, живые иконы. Я иногда вижу эти иконы, когда их выносят и кладут на аналой. И до сих пор на стене на Лубянке – работы их мастерской.
Да и в церковной лавке того времени стояли живые настоящие иконы, может быть где-то неумелые, но органичные, на одном дыхании сделанные. И покупали их много, стоили они недорого – по 500 рублей. А сейчас зайдите в любую церковную лавку, посмотрите на иконы, закатанные акрилом, гладкие, неживые.
Владимир Щербинин за работой
Именно огорчает то, что происходит с иконописью. Церковная жизнь изменилась, но не стала менее насыщенной. У нас хороший храм рядом с домом, прекрасные молодые священники – сейчас пришло поколение 30-летних. Они как-то сами заинтересованы, чтобы люди приходили в храм, ощущали его своим.
На волне отчаяния
В 2007 году погиб Тихон, восьмилетний сын Владимира и Марины. Он сорвался с маленького обрыва, катаясь на небольшом тракторе-квадроцикле, ударился виском.
Марина признается, что хоть как-то вынырнуть из отчаяния, не захлебнуться совсем помогала только вера, Церковь. Выписанные врачом транквилизаторы не помогали, как ни пытались врачи их подобрать.
– Мне сказали, что я вхожу в какой-то небольшой процент людей, на которых препараты действуют наоборот. Когда надо спать, у меня – бессонница и так далее.
У нас с мужем в то время были сложные отношения, но когда это случилось, мы буквально кинулись друг к другу, чтобы поддержать друг друга на плаву.
А храм… Именно тогда я на физическом уровне ощутила, что это преддверие Неба на земле.
Вот вышла – все черно, зашла, раз и отпустило. Поддерживали постоянные исповедь, причастие.
Я воспринимала случившееся как наказание за то, что я сделала в жизни. Как бы меня ни убеждали в обратном, я не могла уйти от мысли, что, наверное, если бы больше молились и не совершили каких-то ошибок, которых было много, возможно, Господь бы его и сохранил.
Хотя сын был сложный, кто-то сказал про него «не жилец». Странный мальчик, с тонкой нервной организацией, с обнаженной душой. Он не смотрел мультики, ему было просто не интересно. Когда мы пришли один раз в кинотеатр, он закрыл уши и сказал: «Это очень глупо и громко». У него никогда не было никаких сильных желаний, как у других детей, никаких «хочу и все!», когда, если ребенок не получает желаемого, то воспринимает это как крушение мира. «Хочешь мороженое?» – «Да, я хотел бы». Не получилось, скажет: «Ну ничего».
Он как будто чего-то постоянно искал и не находил. И конфеты были не те, и все было не то. Наслаждение он находил в музыке, которую слушал часами. Мы это поняли, и с 6 лет он стал обучаться музыке, в 8 лет уже потрясающе играл и сочинял музыку. Мы хотели отдавать его в композиторский класс. Наверное, был бы музыкантом.
Тихон
Все земное, плотское казалось ему слишком грубым, раздражало. Ему было сложно в социуме, в школе его очень сильно обижали, избивали. В нем агрессии не было ни капельки. Никогда не отвечал на зло, но очень страдал.
Знакомые в основном поддерживали супругов, но многим было страшно прикоснуться к их горю. Один знакомый, увидев как-то Владимира в метро, перешел в другой вагон, видимо, боялся, что не найдет правильных слов…
Спасала работа – Владимир и Марина почти сразу после трагедии стали расписывать храм Живоначальной Троицы в Старых Черёмушках.
Периодически удавалось вынырнуть из уныния и отчаяния, а потом – снова накатывало. Боль то притуплялась, становясь привычной, то снова накрывала остро и удушающе.
– Через два года, на волне нового отчаяния, мне приснилась умершая мама. Она позвонила по телефону, мы с ней долго говорили, о чем – не помню, запомнились последние фразы, перед просыпанием. Мама спросила: «Ты что, правда не веришь в будущую жизнь?» – «Мам, представляешь, нет, – отвечаю я ей. – Мне очень тяжело… Мама, вообще где мой сын?» «Он со мной в раю», – ответила мама, и разговор прервался.
На следующий день я попала в страшную аварию. Было 23 марта, гололед, шел мокрый снег с дождем, и из-за поворота мне навстречу на большой скорости выехал пьяный водитель, в лобовое. За какой-то миг я успела подумать: «Надо же, как быстро жизнь закончилась, вот и конец». Я потеряла сознание, сломала руку, ногу, мне отбило внутренние органы, в общем, все могло быть гораздо хуже. Очнулась и закричала: «Я не хочу умирать!»
Марина Синанян
Ради сына стараюсь жить счастливой жизнью
После аварии я поняла ценность жизни. До – я как бы жила, но в полусне и подсознательно хотела умереть, и по-настоящему ничего не могло восстановить меня, как я ни старалась. Службы, работа – это удерживало на плаву, но до конца выбраться из отчаяния не получалось. Я и на курсы вождения пошла, потому что мне нужно было физическое действие, требующее внимания, чтобы концентрироваться на нем. Мозг занят, руки тоже – едешь и больше ни о чем какое-то время не думаешь…
После этой аварии произошло чудо. Во-первых, у нас окончательно наладились с Володей отношения, потому что он тоже ходил, как полуживой, на автомате.
В больнице я пролежала недолго и вышла уже другим человеком, заново рожденным. Весь мир стал другим, он окрасился в яркие насыщенные цвета, перестал быть блеклым и тусклым. В марте все случилось, а в конце мая я уже была беременна Георгием.
В августе 2017 года Марине вновь пришлось учиться жить заново – без мужа. Владимир умер во время работ по росписи монастыря в Ивановской епархии – обширный инфаркт.
Владимир старше Марины на 15 лет, он был по-настоящему мудрым человеком. По словам Марины, он словно попал в наше сегодня из XIX века – благородный, настоящий интеллигент.
– Сын тяжело перенес смерть отца, – говорит Марина. – До сих пор у него из-за душевной травмы есть проблемы, которые пытаемся решить с помощью психологов. Всегда так страшно за него! И страшно своих страхов. В школе были сложности, о них я узнала только во втором классе, этой весной – одноклассники его травили, с ним не разговаривали. А он – хороший, без агрессии, тоже душевно-тонкий, но не такой, как был Тиша, нет, он со своими детскими капризами и желаниями, вполне себе земной ребенок, только очень остро чувствующий.
Марина с сыном
Для меня после смерти Володи важно держаться, не впадать в уныние, в отчаяние. Надо ради сына стараться жить счастливой жизнью, иначе будет совсем уж эгоистично.
И у нее получается, по крайней мере внешне – когда общаешься с Мариной, заряжаешься какой-то внутренней энергией и внутренней силой. Кажется, она действительно знает что-то про жизнь и про то, как наше здесь связано с тем, горним миром, о котором она рассказывает в своих иконах.