Снег укрыл землю, как Пасхальный кулич сахар. Сосновый лес укрылся белыми крыльями. Вся деревня завалена глубоким нетронутым снегом.
Вышел на улицу поздороваться с баб Валей. Вышла и ведет разговор, посматривая по-хозяйски по сторонам – староста. Она в деревне Главнейшая. А всего тут жителей: баб Валя с Колей, баб Нина с Гришей и одинокая 85-летняя баб Настя. Все.
Колю с почками положили в Клепиковскую больницу, и мне захотелось повезти тёть на проведывание: Колю ведь взяли, в чем был.
Стал трогаться, а мощная машина скользит по накату, трясется и ни с места. Свистят и дымятся колеса. Соня, как птичка, порхает вокруг «Волги». Кира интеллигентно шумит и, как графиня, в знак возмущения машет ручкой. Негордые баб Валя и Нина выходят из салона и, вдруг улыбаясь, наваливаются на капот. Стыд-то какой! Но делать нечего. Машину мотало по рыхлой колее часа два. И все два часа старушки рыли с нами снег, надрывались и задыхались от натуги. К вечеру выехали. Проведали, заплатили за их сотовые телефоны.
Потом вся деревня выталкивала машину на Рождественскую литургию. Потом, в три часа ночи, старушки навалившись плечами на багажник, провожали от Заднепилевской Церкви. Все устали. Надоела эта «Волга»! Пусть стоит.
Дело к вечеру. «Волга» стоит, а разговеться нечем – не поехали, не купили. А магазин далеко. Кира с Соней ушли на лыжах в Заднепилево. Но там магазин работает нерегулярно. А я для верности пошел в Екшур: там четыре магазина, и два работают и ночью. Километров пять будет.
Шел снежным лесом и в наушниках слушал «Рождество в Карпатах. Литургия». Лес как храм, и поют, словно в этом храме. В прошлом году в это время мы были там в горах. Там народ намного ревностней нашего. На службе поют почти все, а не только клирос. Знают службу. Как ветер, как гром, как море, плещется народная душа под звездное сверкание золотых риз и сияние свечей. И твое сердце, как лодочка, несется по волнам радости.
А перед Рождеством там на всех погостах зажглись разноцветные лампады. Ближе к полночи отовсюду полилось тихое пение. С одного конца села на другой, откуда-то из леса, с гор ближних и дальних. Пение стало громче и потом слилось в один покров, укутавший всю землю – словно бы пела вся Земля и Небо. Вот уж пришлось пережить, как Вифлеемским пастухам, это всезаполняющее пение. Я не удивлюсь, если мне скажут, что в эту Ночь ангелы всегда поют вместе с людьми:
СЛАВА В ВЫШНИХ БОГУ И НА ЗЕМЛИ МИР В ЧЕЛОВЕЦЕХ БЛАГОВОЛЕНИЕ!
Морозный хрустальный воздух лесистых гор пьется, как вино.
А в первый приезд в Карпаты, двадцать лет назад, в полночь на Рождество в небе висела хвостатая звезда. Долго и ярко она освещала четверть неба.
Снял наушники, глянул на небо: звезды! Сосны в тяжелом снегу, мерцающий снег и глубокая тишина. Тихое пение леса.
Накупил колбасы, мороженого, пельменей и еще какой-то лабуды. Накупил и думаю: ну, колбаса, ну и что? Что за такая дурацкая радость – откусить этой чепухи? Так, баловство. На улице непроглядная темень – опять света нет. Второй день. И на Новый год света по деревням не было. Обрыв провода. Стал у громадной сосны. Выпил кагорчика, отгрыз твердой «Дворянской»(!) колбасы. И ничто во мне не обрадовалось. Опять отгрыз и опять хлебанул. Стало гадко. В голове подурнело.
Вот кладбище у дороги, а вот в бывшей конторке ватной фабрики открыли церковь. Зашел, положил денежку и пошел в деревню. Иду и думаю: куда спешу? Что там такого, что лучше, чем в храме? Прошел 20 минут и вернулся. Пельмени и мороженое бросил в снег у крыльца и зарыл снегом.
— Ангел мой, посторожи пельмени от собак!
В храме батюшка и три старушки. У самой солеи стоит бабулька и напряженно следит за священником. Он возгласил:
Пресвятую, пречистую, преблагословенную, славную владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, со всеми святыми помянувши, сами себе, и друг друга, и весь живот наш ХРИСТУ БОГУ ПРЕДАДИМ!
Стало тихо.
— Тебе, Господи, — сказал священник и показал рукой на старушку.
— Тебе, Господи, — пролепетала, повторяя за ним, ученица.
Охохо. Учит. Все с самого начала. Сколько таких апостолов по всей современной Руси.
Храм что ни на есть «как везде»: иконостас из вагонки, Царские Врата покрытые олифой – от умельцев местной столярки, типографские иконы, провалившийся пол, оконные решетки оставшиеся, видимо, от бухгалтерии – стальная «паутинка».
Батюшка сосредоточен. Летает на клирос, в алтарь и повсюду один! А хорошо, что не пошел в деревню. Ну, поели бы, попили бы. Посидели бы, ну час, ну два. А сейчас только шесть и света нет. Сиди как дурак до двенадцати.
И вдруг тихий густой голос полился от алтаря: «Свете тихий…». Словно старая русская песня с берегов Волги, из сердца России, полился никогда не слышанный напев. Не слышанный и будто знакомый. Народ замер. Поет «отец» не спеша, и как-то все привольней и все сильней. Что-то волнующее дохнуло на сердце. Голос замер, и стал слышен треск свечей. Хорошо, что не добрались сюда регенты-семинаристы! Ах, хорошо! Что-то припомнилось о верещучих женских клиросах, да так и растаяла мысль, как бледный болотный туман. Это Тангалашка гадит.
— Пошел вон!
И снова стало спокойно. Батюшка вынес крест, мы приложились.
— Который час? – спросил он.
— Шесть.
— А что, может, послужим еще?
Все молчат.
– Повечерие — решает отче.
Ишь, какой припадающий к службе. А нам только в радость. Напоследок благословил и вдруг упал в ноги: «Простите, братия и сестры». Мы тоже повалились на пол. Что прощать, не понятно. Ну, так, значит так.
Пельмени и мороженое ангел верно сохранил от местной усатой и хвостатой братии. Только, когда я выкапывал добро из снега, выходящая бабулька сильно таращилась на эти пельмени.
Дошел до густого соснового леса. Черно. Только сосны мерцают своими новыми снежными крыльями. Словно строй громадных ангелов, выстроились они вдоль дороги, и я, как букашка, ползу у их ног. Показалась река. За дальним лесом полыхнула зарница. И вдруг точно так же занялась душа.
Фото: overseer, photosight.ru
ЕСТЬ И НА ЗЕМЛЕ РАЙ! Разве не блаженство ощущать еще не растраченную благодать утреннего причастия, еще звучащий в душе батюшкин напев в этом торжественном лесу. На душе мир, руки и ноги целы. Не в тюрьме и никто не травит тебя с собаками по снегу. Нет войны, и дома все ладно. Колбаса и вино под рукой в сумке. И нечего просить у Господа, кроме Царствия Небесного. Совершенно нечего.
— Ты, Отец небесный, любишь меня, обалделого, и всячески ожидаешь моего обращения. Пусть я сейчас черезмерно уповаю на Твое милосердие, но никто мне не запретит крикнуть сердцем на небо:
— Я люблю тебя, Господи. Ты радость моей жизни! Люблю и благодарю Тебя за каждую секунду моей жизни! Прости меня.
Что там я думал о Рае? Что там всегда лето и добрые звери, и дивные цветы, и нет комаров, и Господь рядом. А вот в эту секунду разве Он не рядом? И зачем мне лето навсегда? Вот иногда ТЫ смотришь на меня, Господи, и мне кажется раем и этот снежный лес, и моя деревня, и все что ни на есть в целом свете, кроме явного зла. Где-то друг в друга стреляют люди, плачут дети, и зло как море покрывает местами землю, а Ты здесь, в благословенной России, пасешь меня любовью и щедротами.
ОН ПОКОИТ МЕНЯ НА ЗЛАЧНЫХ ПАЖИТЯХ И ВОДИТ МЕНЯ К ВОДАМ ТИХИМ.
ТЫ ПРИГОТОВИЛ ПРЕДО МНОЮ ТРАПЕЗУ В ВИДУ ВРАГОВ МОИХ, УМАСТИЛ ГОЛОВУ ЕЛЕЕМ ГОЛОВУ МОЮ. ЧАША МОЯ ПРЕИСПОЛНЕНА.
Строй лесных ангелов уперся макушками в небо, а там полно звезд – это моя обратная дорога в деревню.
Пришел далеко затемно, а Кира и Соня слепили из снега большой Вертеп. В трех пещерах горят свечи, и они полны пастухов, животных, ангелов. В ясельках лежит младенец. На пещеру падает свет из окна нашей горницы. Я обнял их и на секунду замер, вспоминая о лесной дороге. Присел и стал смотреть внутрь снежной полупрозрачной горы.
И еще раз подумал: Рай местами сходит на землю и сегодня его лучи падали и к нам в деревню.
Читайте также:
Дары «заднепилевских пастухов»
Ночная служба на Рождество