Священник Ярослав Шипов
Причащал тяжкоболящую. Бывшая скрипачка. Мы познакомились много лет назад, когда прихожане отвоевывали храм, в котором размещалась администрация оркестра.
Женщина эта кричала тогда, что музыканты — люди высочайшей культуры — несколько десятилетий охраняли «исторический памятник», и потому он по праву принадлежит только им, а мы все можем испортить: закоптить стены свечками, а полы затоптать грязными башмаками.
Это как если бы у человека, жестоко избитого и брошенного помирать, забрали все ценное «ради сбережения», а когда человек пришел в себя, возвращать ему ничего не стали, говоря, что он, дескать, может все это использовать без достаточного разумения, а то и вовсе порастеряет.
Да и насчет «охранения» и «высочайшей культуры»… В главном алтаре был кабинет художественного руководителя, в боковых приделах — туалеты.
Храм с Божией помощью отвоевали, а женщину эту я с тех пор не видал. И тут она через кого-то разыскала меня, попросила принять первую исповедь и причастить.
Мы с ней о чем только не переговорили — всего и не упомню уже, но одно обстоятельство ее бытия произвело на меня значительное впечатление. Музыкантша утверждала, что своим приближением к вере обязана… Петру Ильичу Чайковскому. Точнее: финалу шестой симфонии композитора:
— Вы ведь, наверное, знаете, он называл эту симфонию «Жизнь». Обычно мы исполняли четвертую часть как похоронную, погребальную, а тут вдруг я впервые обратила внимание на разговорную интонацию некоторых музыкальных фраз. У Чайковского это бывает, ведь он любил слово и прекрасно чувствовал его: написал столько опер, множество романсов, «Всенощное бдение», «Литургию», а для нескольких своих произведений сам сочинил стихи.
И за основной мелодией финала я услышала: «Помилуй меня. Помилуй меня. Помилуй, помилуй, прости и помилуй…» Будьте любезны, дайте мне скрипку… Она вон там — в кресле…
Я достал инструмент и смычок из футляра и передал хозяйке. Не поднимаясь с подушки, она подстроила скрипочку и наиграла мелодию:
— Слышите?.. «Помилуй меня. Помилуй меня. Помилуй, помилуй, прости и помилуй»…
— Похоже, — вынужден был согласиться я.
— А начало финала, две фразы… «Боже, меня прости! Боже, меня помилуй!» Вслушайтесь: интонационно — это подражание разговорной речи… Весь финал — мольба, моление… Потрясающей искренности и глубины покаяние Петра Ильича Чайковского… Может, кто-то где-то об этом писал — не знаю, не читала.
Но как только сквозь музыку проступили слова, жизнь моя будто перевернулась… с головы на ноги. Мне осталось уже совсем немного… К сожалению, читать молитвы я не могу — не вижу, выучить их не сподобилась — не успела, так что «проигрываю» в памяти четвертую часть и повторяю: «Помилуй меня. Помилуй меня. Помилуй, помилуй, прости и помилуй!» И звучит эта музыка во мне совсем не так, как мы играли: не загробная она, а покаянная…
С тех пор и я, слушая финал шестой симфонии, молитвенно повторяю: «Помилуй меня. Помилуй меня. Помилуй, помилуй, прости и помилуй!..»