Отцы и дети
Говорить о Тургеневе одновременно и сложно, и просто. Просто – потому что его произведения входят в школьную программу, герои на слуху и во многом стали нарицательными, а его жизнь известна до мельчайших подробностей. Сложно – по той же причине. Потому что кажется, что никакой загадки в его наследии нет, все лежит на поверхности и более чем очевидно. В пятом классе прочитали «Муму», в десятом – «Отцы и дети». Обсудили, сделали правильные выводы – и забыли. При этом образ богатыря-Герасима, наделенного недюжинной силой, но поразительно хрупкого и даже нежного душой – остался неразгаданной тайной. Да и на самый простой вопрос – «Зачем Герасим утопил Муму?» — ответа нет как нет…
Так же, как нет ответа, на чьей стороне автор в своем знаменитом романе об отцах и детях. Советские идеологи с легкостью подхватили это произведение как политический роман, манифест о зарождении в России нового социального типа – революционера-нигилиста, не признающего никаких авторитетов. «Мы наш новый мир построим…». Такая трактовка оказалась очень живучей.
А ведь если уйти от школьных схем и шаблонов критиков, «Отцы и дети» – о том, что из поколения в поколение с ужасающей точностью повторяется один и тот же сценарий: все отцы просто обречены вступать в серьезные идейные споры со своими детьми. «Эта молодёжь растленна до глубины души. Молодёжь злокозненна и нерадива и не походит на молодёжь наших дней. Молодое поколение сегодняшнего дня не сумеет сохранить нашу культуру и донести её до наших далёких потомков» — надпись, обнаруженная в развалинах Вавилона в глиняном горшке около 3000 лет до Рождества Христова.
Возможно, главный вывод, который следует сделать из «Отцов и детей», на удивление прост для формулирования, но весьма сложен для выполнения: друзья-товарищи, ежели вы не научитесь путем банального, стародавнего, простого человеческого разговора решать совершено закономерные проблемы непонимания между поколениями, то все мы погрязнем в гражданских войнах с перспективой лежать в тихой могиле с торжественно растущим из нее лопухом.
Проблема отцов и детей в русской литературе была не нова, и уж конечно не Тургенев озвучил ее первым. Помните, еще у Грибоедова было:
Вот то-то, все вы гордецы!
Спросили бы, как делали отцы?
Учились бы, на старших глядя.
Но указал путь решения этого извечного вопроса именно Тургенев. Причем указал ненавязчиво, без авторитетного давления на читателя, а как бы между прочим, походя. И его рецепт достаточно прост: избежать межпоколенческого конфликта невозможно, его можно только сгладить, и в этом самые верные средства – любовь, терпение и снисхождение.
Свет Запада
Иван Тургенев родился 28 октября (9 ноября по новому стилю) 1818 года в Орле, в достаточно богатой дворянской семье. Отец Тургенева, Сергей Николаевич, служил в то время в кавалергардском полку. Двумя годами ранее он женился на дочери богатого местного землевладельца, Варваре Петровне Лутовиновой. У Тургенева – единственное имение в сто тридцать душ. У нее – не менее пяти тысяч крепостных.
Все знали, что для красавца-кавалергарда это был брак по расчету – с целью поправки пошатнувшегося финансового положения. Борис Зайцев, автор труда «Жизнь Тургенева», отмечал: «Варвара Петровна не могла похвастаться предками: дед ее был скряга, отец скандалист и буян, обиравший, еще будучи молодым офицером, валдайских ямщиков. Дядя – сумрачный скупец. (…) Род Тургеневых иной, чем Лутовиновых. Очень древний, татарского корня, он более благообразен. С пятнадцатого века Тургеневы служили на военной и общественной службе. «Отличались честностью и неустрашимостью», — говорит предание.
Были среди них мученики: Петр Тургенев не побоялся сказать Лжедимитрию: «ты не сын царя Иоанна, а Гришка Отрепьев, беглый из монастыря, я тебя знаю» — за что был пытан и казнен, как впоследствии погиб от удальцов Стеньки Разина воевода Тимофей Тургенев, не пожелавший сдать им Царицына». В восемнадцатом веке Тургеневы уже не столь героичны: мирно служат в армии положенный срок, уходят в отставку и благообразно доживают свои дни в деревне. Сергей Николаевич Тургенев был прям и мужествен, очень красив и очень женолюбив. Прослужил он совсем мало – уже в возрасте двадцати восьми лет вышел в отставку. Жить стали в имении Варвары Петровны, селе Спасском-Лутовинове, в десяти верстах от города Мценска Орловской губернии. В их союзе счастья не было. Дети часто поневоле становились свидетелями сцен материнской ревности, которые почти всегда имели под собой веские основания.
Варвара Петровна сочетала в своем характере казалось бы противоположные черты. С одной стороны, она была заботливой и внимательной матерью. С другой – деспотичной хозяйкой, от которой частенько доставалось не только крепостным крестьянам, но и мужу с детьми. Иван, хотя и считался ее любимым сыном, побоям подвергался не меньше других. Зато образование старались дать мальчику первоклассное. Для этой цели выписывались французские и немецкие гувернеры, которые, правда, очень уж часто сменяли друг друга…
К слову сказать, литературой в семье интересовались мало – да и то в основном иностранной. Характерно, что знакомство с русской словесностью устроил юному Ивану один из крепостных камердинеров (ставший позже прототипом Пунина в рассказах «Пунин» и «Бабурин»). Зато языки, французский и немецкий, Тургеневы знали в совершенстве. Даже молитвы в доме произносили на французском. Возможно, французская речь – это первое, что услышал младенец Иван, появившись на свет. Иронией судьбы заключается в том, что и свои последние строки за четыре дня до смерти автор пламенной речи о «великом, могучем, правдивом и свободном русском языке» надиктовывал по-французски вдалеке от России – в местечке Буживаль, западном пригороде Парижа.
Но до конца своих дней Иван Тургенев с благодарностью будет вспоминать о жизни в просторной дворянской усадьбе, и Спасское-Лутовиново навсегда останется его любимым местом на земле.
В биографии Ивана Тургенева 1883 года – вероятно, первой посмертной, — есть интересный эпизод: «В 1822 году родители их со всей семьей и множеством крепостной челяди отправились на собственных лошадях, в двух каретах с фургоном, за границу – в Германию, Швейцарию и Францию. Это путешествие, бывшее по тому времени и при тогдашних дорогах своего рода подвигом, едва не стоило жизни нашему Тургеневу: в Берне, осматривая знаменитую яму, где и теперь содержатся городские медведи, он сорвался с перил и чуть не упал к зверям; по счастью, отец вовремя успел подхватить неосторожного ребенка. Такая близость к смерти была не единственным случаем в детстве Тургенева: на том же четвертом году возраста он заболел так отчаянно, что с него уже снимали мерку для гроба».
В 1827 году Тургеневы переезжают в Москву с целью дать детям достойное образование. Иван поступает в пансион Вейденгаммера, позже переходит в пансион директора Лазаревского института И. Ф. Краузе. А уже с пятнадцати лет будущий писатель стал изучать гуманитарные науки в лучших учебных заведениях: год на словесном факультете Московского университета, два – на философском факультете в Петербурге, затем, недовольный накопленными знаниями, еще два года (с перерывом) в Берлине. Учился «не на страх, а на совесть». В Берлинском университете посещал лекции по истории римской и греческой литературы, привычными домашними упражнениями стала грамматика древнегреческого и латинского языков.
Западноевропейский образ жизни и образ мышления произвёл на Тургенева сильнейшее впечатление. Настолько, что молодой студент пришёл к характерному умозаключению: только ценности общечеловеческой культуры способны вывести Россию из векового мрака.
К двадцати трем годам Тургенев – фундаментально образованный человек, знающий философию, языки, русскую и европейскую культуру, свободно говорящий на нескольких языках и читающий античную классику в оригинале.
Что касается романтических увлечений писателя – их было немало (видимо, сказалась кровь «любвеобильного» отца). Но самый яркий след оставила, конечно, француженка Полина Виардо, хотя мать Ивана Сергеевича и была непреклонно против этого союза, да и самому Тургеневу так и не пришлось почувствовать радость и тепло настоящего семейного очага.
Полина Виардо
«Преступная профессия»
Свой путь в литературе юный Тургенев – как и многие его ровесники – начал со стихов. К 1837 году он был автором около сотни (!) небольших стихотворений и нескольких поэм.
«Около Пасхи 1843 года в Петербурге произошло событие и само по себе крайне незначительное, и давным-давно поглощенное забвением. А именно: появилась небольшая поэма некоего Т. Л., под названием «Параша». Этот Т. Л. был я; этою поэмой я вступил на литературное поприще».
В том же году было написано одно из самых известных стихотворений Тургенева — «В дороге (Утро туманное)», положенное на музыку и ставшее едва ли не лучшим русским романсом.
Постепенно угол его зрения стал смещаться к прозе. В 1846 выходят повести, а с 1847 года в «Современнике» начинают публиковаться первые главы «Записок охотника», которые фактически положили начало новому жанру в русской литературе.
Тургенев любил говорить, что «Записки охотника» стали выполнением его Аннибаловой клятвы бороться до конца с врагом, которого он возненавидел с детства. «Враг этот имел определённый образ, носил известное имя: враг этот был – крепостное право». Написать такую вещь в России, по его мнению, было невозможно. «Я не мог, — писал Тургенев, — дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел. Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей дали сильнее напасть на него».
Местом своего удаления Иван Сергеевич выбрал Париж. Именно в этом городе счастья и любви русскому писателю пришлось стать свидетелем революционных событий 1848 года. Пока на его глазах строились и разрушались баррикады, он пришел к безапелляционному выводу о пагубности, неприемлемости, а главное – бессмысленности любых революционных переломов.
Тургенев то возвращался в Россию, то снова уезжал… Жизнь текла своим чередом, появлялись новые знакомства, печатались рассказы.
Владимир Галактионович Короленко в 1909 году в статье «Стереотипное в жизни русского писателя» писал:
«Когда умирает русский писатель, какого бы калибра он ни был, то ему, как всякому подсудимому на суде, прежде всего, вероятно, предлагают на том свете вопрос: «Был ли в каторжных работах? На поселении в Сибири? Под судом? В тюрьме? Ссылался ли административно?» Или, по меньшей мере: «Не состоял ли под надзором полиции, явным или тайным?»
И редкий из нашей братии может, положа руку на сердце, ответить: «На каторге не бывал, под судом и следствием не находился, под явным и тайным надзором не состоял».
Такая уже преступная профессия».
Этой участи не удалось избежать и Тургеневу. В 1852 году Иван Сергеевич написал небольшой некролог на смерть Гоголя. Бдительная петербургская цензура в печать его не пропустила. М.Н. Мусин-Пушкин, председатель Петербургского цензурного комитета, пояснил: «о таком писателе преступно отзываться столь восторженно». Тургенев не отступился и отослал статью в Москву, В.П. Боткину, который напечатал её в «Московских ведомостях».
Поднялся шум, власти увидели в некрологе бунт, автора посадили в съезжую, т.е. в тюрьму при полицейской части. «Сидение не оказалось ни страшным, ни даже неудобным. – отмечает Борис Зайцев. — Ему отвели отдельную комнату, отлично кормили, к нему ездили друзья, он много, по обыкновению, читал, написал «Муму». Конечно, самый воздух участка ни для кого не сладок. Рядом с приличным тургеневским помещением наказывали провинившихся дворовых – их крики мучили его. Досаждала жара. Иногда он нервно шагал взад-вперед по камере, высчитывая, сколько сделал верст…». После месяца заключения Тургенева выслали в его родную деревню – Спасское.
Только через два года – и то благодаря вмешательству и усердию графа А.К. Толстого – писатель вновь получил право жить в столицах.
После кончины императора Николая I последовательно были опубликованы наиболее значимые произведения Тургенева: «Рудин» (1856), «Дворянское гнездо» (1859), «Накануне» (1860) и «Отцы и дети» (1862).
Неудивительно, что воспитанный на идеалах Западной Европы писатель активно включился в разработку Крестьянской реформы, принимал участие в написании коллективных писем, проектов, протестов и прочее. Также он органично влился в издание герценовского «Колокола».
В конце 1862-го года Тургенева неожиданно привлекли к делу «32-х обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандистами». Писателю было предписано немедленно явиться в Сенат. Иван Сергеевич поспешно написал письмо Государю, стараясь убедить того в своей политической лояльности. Свои воззрения он назвал «независимыми, но лояльными». Все подозрения в итоге были сняты, но с Герценом, едко высмеявшем письмо писателя к Императору, отношения разладились.
«Обеды пяти»
С 1863 года Тургенев жил в Баден-Бадене, позже переехал в Париж. Его присутствие в Европе не было пассивным: он установил знакомства чуть ли не со всеми крупнейшими писателями Англии, Франции и Германии. Главной своей задачей он видел, говоря современным языком, «продвижение» русской литературы среди европейской публики.
Как это часто происходит с представителями русской интеллигенции, даже за границей Тургенев чувствовал свою ответственность за судьбу Родины, и все его думы и тревоги были посвящены путям русского государства. В этих рефлексиях родился роман «Дым», который спровоцировал достаточно бурную дискуссию среди русскоязычной публики. Как признавался сам автор, произведение ругали все: «и красные, и белые, и сверху, и снизу, и сбоку — особенно сбоку».
В то же время совершенно закономерно, что в какой-то период Иван Сергеевич стал самым популярным и самым читаемым (вероятно, и самым продаваемым) русскоязычным автором в Европе, где сообщество критиков даже возвело его в число первых писателей всего столетия. В 1878 году на парижском международном литературном конгрессе он был избран вице-президентом – сидел рядом с Гюго и председательствовали они по очереди. Оба выступали на открытии. Борис Зайцев замечает: «Гюго гремел, Тургенев скромно прочел речь о русской литературе – имел очень большой успех. Серебряная голова, фрак, белый галстук, пенсне, негромкий и высокий голос, отсутствие рисовки, общее ощущение, что это крупный писатель – все до слушателей «дошло» – Русская литература никогда еще не занимала такого места – ее вознес Тургенев». Более того, через год Оксфордский университет удостоил его звания почетного доктора – и это при том, что до Тургенева ни одному беллетристу в принципе не было оказано такой чести.
С 1874 года парижские рестораны Риша и Пелле приютили у себя пятерых необычных холостяков – Флобера, Эдмона Гонкура, Доде, Золя и Тургенева. Посиделки писателей стали известны как «обеды пяти», и хотя идея принадлежала Флоберу, русский писатель был на них первой скрипкой. Раз в месяц высокое собрание за вкусным столом поднимало разные темы – от структуры французского языка до политических тенденций. Жаль, что эти встречи не стенографировались…
«Пожар на море»
Последние годы жизни явились апогеем славы Тургенева как в России, так и на Западе, где известнейшие критики того времени отдавали ему должное как одному из самых видных писателей XIX века. Невероятный ажиотаж вызвали его приезды в Россию в 1878 – 1881 годах. Однако в 1882 году появились первые вести о тяжелом обострении его подагры, которая заявляла о себе и ранее. Обнаружились и первые признаки смертельного для писателя заболевания. Между приступами боли он продолжал работать, издав за несколько месяцев до кончины первую часть «Стихотворений в прозе» — цикла коротких лирических зарисовок, проникнутых своеобразным прощанием с искусством, Родиной и самой жизнью. Открывало цикл стихотворение «Деревня», а завершало – «Русский язык» – торжественный гимн, в который Тургенев вложил свою веру в великую миссию русского народа:
«Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык!.. Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома. Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!»
Прощальным оказался визит в Спасское-Лутовиново летом 1881 года. Зимы писатель проводил в Париже, а на лето его перевозили в Буживаль.
К началу 1883 года переносить боли он мог только под морфием. Неврому в нижней части брюшной полости ему удалили, но это не уменьшило боли в грудной области позвоночника. Март и апрель Тургенев прожил в состоянии периодического помутнения рассудка, что отчасти было вызвано приемом наркотической анестезии. Иван Сергеевич отчетливо понимал неотвратимость приближающейся смерти и смирился со своей болезнью, которая лишала его возможности не только полноценно жить, но даже ходить или просто стоять.
Летом 1883 года в Буживале умирающий Тургенев диктовал Полине Виардо свое последнее произведение – «Пожар на море». В рассказе, написанном по личным юношеским воспоминаниям, есть все, что мы так любим в Тургеневе: и правдивость, и меткость, и печально-снисходительный юмор.
«Я помню, что схватил за руку матроса и обещал ему десять тысяч рублей от имени матушки, если ему удастся спасти меня. Матрос, который, естественно, не мог принять моих слов за серьезное, высвободился от меня; да я и сам не настаивал, понимая, что в том, что я говорю, нет здравого смысла».
И в финале рассказа, после спасения на берегу:
«Матрос, которому я за свое спасение наобещал непомерную сумму от имени матушки, явился требовать от меня исполнения моего обещания. Но так как я был не вполне уверен, он ли это действительно, да и сверх того, так как он ровно ничего не сделал, чтобы спасти меня, то я предложил ему талер, который он и принял с благодарностью»…
Незадолго до своей смерти Тургенев сказал, что желал бы быть похороненным в Святогорском монастыре, у ног Пушкина, которого он всегда называл своим учителем. Но не считает себя достойным такой чести, а поэтому и завещает погрести его тело в Петербурге, на Волковом кладбище, рядом со своим другом Белинским.
Последние дни перед кончиной писатель лишь иногда приходил в сознание. 3 сентября в 2 часа пополудни Иван Сергеевич Тургенев скончался, совсем немного не дожив до своего 65-летия.
Тело писателя перевезли из Буживаля в Париж, оттуда – в столицу России, где и состоялись похороны.
«Приём гроба в Петербурге и следование его на Волково кладбище представляли необычные зрелища по своей красоте, величавому характеру и полнейшему, добровольному и единодушному соблюдению порядка. Непрерывная цепь 176-ти депутаций от литературы, от газет и журналов, учёных, просветительных и учебных заведений, от земств, сибиряков, поляков и болгар заняла пространство в несколько вёрст, привлекая сочувственное и нередко растроганное внимание громадной публики, запрудившей тротуары, — несомыми депутациями изящными, великолепными венками и хоругвями с многозначительными надписями» (А.Ф.Кони, «Похороны Тургенева»)
*** *** ***
Лучшим своим изображением Иван Сергеевич считал работу кисти Алексея Алексеевича Харламова, которая сегодня хранится в Государственном Русском музее в Санкт-Петербурге. На портрете спокойный и уверенный в себе человек. Серебряные волосы аккуратно убраны, абсолютно седая борода ровно подстрижена. Удобный, чуть мешковатый сюртук не сковывает движений. Под ним – образцово белоснежная сорочка.
Писатель прямо и внимательно смотрит перед собой. Он излучает спокойную и уверенную доброжелательность, производя впечатление глубоко порядочного и ответственного человека, занятого важным делом. Так мог бы выглядеть доктор, только что окончивший прием, или ученый, на минуту оторвавшийся от решения серьезного вопроса.
Когда размышляешь о судьбе Тургенева, неизбежно ловишь себя на мысли, что чего-то главного в ней нет, все происходит вокруг да около, а самого важного не случается. Возможно, это «важное» — та самая Встреча, которая только и может озарить жизнь истинным смыслом и одарить настоящим счастьем.
В своей знаменитой статье «Дон-Кихот и Гамлет» Тургенев писал: «…добрые дела не разлетятся дымом, они долговечнее самой сияющей красоты». Он интуитивно понимал: «все на свете, и хорошее, и дурное – дается человеку не по его заслугам, а вследствие каких-то еще не известных, но логических законов, на которые я даже указать не берусь, хоть иногда мне кажется, что я смутно чувствую их».
Но дальше смутных предчувствий он, видимо, продвинуться не смог. «Горе Тургенева (…) состояло в том, — писал Борис Зайцев, — что у него не было чувства Личного Бога (…) Как художник, он чувствовал «сияние» в мире, жил красотой в мире, но для осмысления и, так сказать, «оправдания» этого не было основания в его «реализме».
*** *** ***
У людей, имеющих выход на определенную аудиторию, способных влиять на умы, есть один очень сильный и часто непреодолимый соблазн – начать учить, сделаться проповедником. Соблазн поверить самому и заставить поверить других, что именно ты «знаешь, как надо» — и повести за собой «заблудшее стадо». Очень, очень многие писатели перед этим соблазном не устояли. Тургенев – счастливое исключение. На страницах своих произведений он никогда не занимается нравоучениями. Будучи человеком воспитанным и чутким, он даже не позволяет себе писать о прямолинейных и явных вещах. Он говорит с читателем на почтительном расстоянии и с огромным уважением, побуждая думать, выискивать скрытые смыслы и делать неочевидные выводы.
Литература Тургенева – по преимуществу спокойно-утешительная. В «минуты горести» к ней можно припасть и насытиться ее примирительным смыслом. Иные великие писатели велики другими своими достоинствами. А Тургенев успокаивает как добрый, заботливый врач – по-отечески, по-человечески.
Иван Сергеевич, тщетно искавший всю свою жизнь земного утешения – которого нет и быть не может – для стариков Базаровых, плетущихся к могиле сына, все же смог найти утешение иное. Они «приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго и горько плачут… и снова молятся и не могут покинуть это место… Неужели их молитвы, их слезы бесплодны? Неужели любовь, святая, преданная любовь не всесильна? О нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами; не об одном вечном спокойствии говорят они, о том великом спокойствии «равнодушной» природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной».